асхаживал  взад-вперед  по  красноватому  гравию  дорожки  Лев  Сергеевич
Лавровский. Еще издали он нетерпеливым жестом  показал  Морозову  на  свои
часы:
   - Двенадцать минут! Вы у меня похитили двенадцать минут!
   Его жиденькие белобрысые волосы сбились сердитым хохолком меж  глубоких
залысин. Худое лицо с резкими складками от крыльев носа к  уголкам  тонких
губ выражало крайнее недовольство.
   - Я бы похитил еще больше, если б Надя не догадалась, что я заблудился,
и не пришла за мной, - сказал Морозов, подойдя и пожимая Лавровскому руку.
- Вы же не сказали, что переехали в новое здание.
   - Ах вот как! - Лев Сергеевич быстро взглянул  на  Надю.  -  Совсем  не
обязательно уводить за собой поллаборатории.
   Один из молодых людей, такой располагающий  к  себе  брюнет,  сказал  с
обезоруживающей искренностью:
   - Мы, Лев Сергеич, хотели проверить ее  догадку  по  направлению  и  во
времени.
   - Во времени, - кивнул Лавровский. - Я так и  думал,  что  у  вас  была
чисто научная цель.
   Он подхватил Морозова под руку и повел в лабораторию.
   - Так вы еще не видели "Церебротрон-2", - значит, вы вообще  ничего  не
видели, дорогой Алеша.
   Пробежав коридор пристройки, он ввел Морозова в прохладный зал размером
с добрый стадион. Огромное кольцо сияющих плафонов лило  дневной  свет  на
сплошную линию приборных щитов и шкафчиков  вдоль  стен,  на  застекленные
кабины, в которых работали операторы, на десяток сооружений необычных форм
в центре зала.
   - Да-а, - сказал Морозов уважительно, припомнив тесноту  и  скученность
приборов в старой лаборатории. - Здорово, Лев Сергеич!
   -  Здорово?  Ну,  так  я  вам  скажу,  что  под  нами  еще  два  этажа.
Запоминающий блок этого комплекса в сто двадцать раз больше, чем на первом
"Церебротроне", но все равно этого не хватает.
   Они пошли  по  периметру  зала.  Морозов  всматривался  в  бесчисленные
панели, в малопонятные и вовсе непонятные надписи, в рисованные схемы.
   - Когда-то вы  хотели  освободить  человечество  от  излишка  приборов.
Помните? Но такой концентрации автоматики, как у вас, Лев Сергеич,  я  еще
не видел.
   - Только через посредство приборов можно прийти к освобождению от  них.
Парадоксально, но факт. Вы ужаснетесь, Алеша,  если  я  вам  назову  цифру
электроэнергии, которую мы потребляем в дни испытаний. Всякий раз грозятся
отключить Нас. Что?
   - Я ничего не сказал. Сочувствую, Лев Сергеич.
   Их шаги по мягкому покрытию были неслышны. "Гиппокампов круг", - прочел
Морозов на щите длинной секции,  мимо  которой  они  проходили.  В  кабине
работала на телетайпе, высунув от усердия кончик языка, девушка с  высокой
прической.
   - Вы сочувствуете, - сказал Лавровский. - Вы просто  не  представляете,
сколько понадобится энергии, чтобы зафиксировать в запоминающем блоке  вот
одну эту простую мысль о сочувствии. Идите за мной, я покажу главное  наше
достижение.
   Они вошли в "хижину" - так назвал Лавровский помещение в середине зала,
в котором находился пульт управления комплексом. Один из щитов  был  снят,
обнажились  цветные   потроха   электронных   схем,   пучки   бесчисленных
проводников,  а  за  ними   виднелась   прозрачная   камера,   заполненная
микроэлементами, как аквариум крохотками-рыбками.
   Принцип работы "Церебротрона" был Морозову - в общих чертах - известен.
Здесь осуществлялась  совместная  работа  мозга  и  машины.  Информация  -
сознательно  направленная  мысль  или  рассеянная,  когда  "ни  о  чем  не
думаешь", - поступала в "подвалы" запоминающего блока. Вступал в  действие
анализирующий центр - оценивал количество информации и как  бы  сортировал
ее, определяя сравнительную ценность. Чем дольше  ты  лежишь  вот  в  этом
удобном кресле с "короной" на голове - этакой диадемой, от которой тянутся
к блоку усилителей сотни  тоненьких  нитей,  -  тем  полнее  запись  твоих
мыслей, воспоминаний, всего того, из чего слагается твой жизненный опыт. В
какой-то мере - всегда в какой-то мере, никогда в полной -  фиксируется  в
этой записи твое "я", стороны твоей личности,  -  взгляни  на  себя,  если
пожелаешь, самокритическим оком.
   Знал и то Морозов,  что  долгие  годы  пытается  неутомимый  Лавровский
проникнуть дальше, в глубь, в подкорку -  зафиксировать  состояния  мозга,
при  которых  информация  из  несознаваемой  долговременной  памяти  может
поступить в действующую кратковременную. Дать выход  полезным  инстинктам,
дремлющим в подсознании, хочет Лавровский  -  ну,  хотя  бы  таким,  какие
усилят слух, обоняние, мышечную силу...
   - Видите? - наставил Лавровский палец на "аквариум". - Над этой  штукой
мы бились много лет, а продвинулись сильно за  последние  полтора  месяца.
Это - аттентер.
   - Что?
   - Кстати, название предложил  ваш  друг  Буров,  он  мне  очень  помог.
Аттентер. От латинского attentio - внимание. Когда я думаю или  вспоминаю,
в моем мозгу пробегает цепочка нервных возбуждений,  -  ну,  это  в  школе
проходят. Как бы луч света выхватывает из тьмы  в  коре  мозга,  в  каждый
данный момент, нужные группы  клеток,  соответствующие  ходу  мысли.  Этот
"световой луч" - внимание. Похоже, что мы нащупали  механизм  переключения
внимания. Он не проникает в подсознание, не высвечивает тайные области. Но
почему, собственно?..
   Тут пропищал сигнал вызова. Лавровский вынул из кармана видеофон, нажал
кнопку ответа. На экранчике - Морозов мельком увидел  -  возникло  круглое
лицо женщины,  обрамленное  белокурыми  кудряшками.  Похоже  на  старинную
миниатюру, вскользь подумал он.
   - Здравствуй, Кира, - сказал Лавровский. - Ты уже приехала?
   - Я только что прилетела и удивлена, - раздалось сочное  контральто.  -
Ты бы мог меня встретить.
   - Я очень занят.
   - Как всегда. Когда ты приедешь сегодня? Я  хочу  позвать  Семеновых  и
Келлера, я привезла дивные видовые фильмы.
   - Кира, я не смогу рано приехать.
   - Очень мило, - в голосе женщины послышалась обида. - Я вижу, ничего не
изменилось...
   - А  что  могло  измениться  за  три  недели?  Я  постараюсь  выбраться
пораньше, но вы меня не ждите и смотрите фильмы.
   - Кто там стоит рядом с тобой? Эта особа?
   - Рядом со мной стоит Морозов, и ему неинтересно слушать наш  разговор.
До свиданья.
   Лавровский выключил видеофон и, потирая лоб, сел в кресло.
   - На чем мы остановились?
   - Механизм переключения внимания не проникает в  подкорку,  -  напомнил
Морозов.
   - Да, да! Почему вы стоите, Алеша? Налейте-ка себе и мне витаколу,  вон
стаканы на полке, и сядьте. - Лавровский отхлебнул пенящегося  напитка.  -
Ну  так,  переключим  внимание.  Подсознательная  работа  мозга   доступна
сознанию, но не попадает в  самоотчет,  потому  что  ее  не  "высвечивает"
аттентер, вот этот механизм переключения внимания. Что-то мешает, какой-то
заслон. Заслон,  созданный  многими  тысячелетиями  эволюции  человека,  и
неспроста созданный, - но это особый разговор. Вы следите за мыслью?
   - Я - весь внимание, - сказал Морозов.
   - Но есть люди, у которых, обычно при сильных эмоциональных  встрясках,
этот заслон на какое-то время, пусть  даже  на  миг,  снимается.  И  тогда
аттентер свободно проникает в подсознание и выдает наверх, то есть в кору,
результаты его  работы.  Управляет  этим  процессом  гипоталамус,  великий
дирижер гормонального оркестра.
   Тут   Лавровский   задумался.   Остро,   с   прищуром,   смотрели   его
бледно-голубые глаза, но - куда-то вдаль, не видя собеседника.
   - Лев Сергеич, - сказал Морозов после  долгой  паузы.  -  Вы,  наверно,
имеете в виду Заостровцева...
   - Что? - вскинул на него  взгляд  Лавровский.  -  Подите  вы  со  своим
Заостровцевым! Когда-то я пытался заполучить его для исследования, но он -
трус. На мое счастье, совсем не такой оказалась его дочь.
   - Я удивился, когда узнал, что Надя теперь ваша лаборантка. Она кончала
исторический, и, кажется, с блеском...
   - Надя одарена разносторонне, она сама еще не знает,  в  какой  области
талант ее  достигнет  наибольшего  блеска.  Замечательно  то,  что  она  о
самоутверждении вовсе не заботится, - Надя просто играет в  игры,  которые
ей нравятся. Играючи, интуитивно она снимает заслон, о котором я  говорил,
и тогда обнаруживаются... ну, вот вы рассказали, что она нашла вас,  когда
вы заблудились. Ее природная чувствительность  к  тому,  что  мы  называем
рассеянной информацией, необычайна.
   - Значит, странности, которые были у ее отца...
   - Да. Но ей это не мешает. Да и почему - странности? Уж скорее  странно
то, что при потенциальных возможностях  мозга  так  ограничен  круг  наших
восприятии. То, что мы сознаем, куда меньше, чем в действительности знаем.
Я думаю, Алеша, что такая одаренность, как у Нади, должна стать нормой.  -
Лавровский посмотрел искоса на Морозова, ссутулившегося на табурете. -  Вы
хотите возразить?
   - Пока нет. Думаю о том, что вы сказали.
   - Пока нет - это уже хорошо. Жаль, что люди  не  любят  задумываться...
Вот звонит Антонина Григорьевна и напускается на меня за то, что я, видите
ли, порчу жизнь ее дочери... Я  пытаюсь  объяснить,  но  она  не  слушает,
твердит свое - мужа, дескать, уберегла, а теперь...
   Лавровский махнул рукой, не закончив фразы.
   - Лев Сергеич, - сказал Морозов, - а ваши опыты не опасны?
   - Нисколько! "Церебротрон" фиксирует работу  ее  мозга,  для  Нади  это
просто развлечение, а для нас -  бесценная  информация.  Без  Нади  мы  не
сумели бы смоделировать аттентер.
   -  Понятно.  Но  вы,  насколько  понимаю,  не   собираетесь   на   этом
останавливаться. Вот вы говорите, что это должно стать нормой. Намерены ли
вы распространить опыты на...
   - До распространения еще далеко.
   - А вообще - нужно ли  ускорять  естественный  процесс?  Разносторонняя
одаренность, владение  собственным  мозгом  -  к  этому  и  сама  приведет
эволюция...
   - Приведет, но  когда?  Через  тысячелетия?  Странно  мне  от  вас  это
слышать,  Алеша.  Природа  создала  превосходный   инструмент,   способный
переделать, пересоздать, улучшить и ее самое, и ее творение. Почему же нам
не пустить этот инструмент в дело, если мы научились - ну, научимся скоро!
- им пользоваться?
   Лавровский поднялся, и Морозов тоже встал, посмотрел на часы.
   - Был рад с вами повидаться, Лев Сергеич.
   - Я провожу вас. - Они вышли из "хижины" и направились к двери в  конце
зала. - Жалею, что не смогу с вами полететь, Алеша, - сказал Лавровский. -
С аттентером еще очень много возни. Представляете,  какая  нужна  точность
при фиксировании микроэлементов магнитным полем со скоростью в  миллионные
доли...
   - Представляю, Лев Сергеич. О каком полете вы говорите?
   - Как это -  о  каком?  О  полете  на  Плутон,  конечно.  -  Лавровский
остановился. - Что вы уставились на меня?
   - Я давно не летаю, и вы это прекрасно знаете.
   - Не летаете, ну и что? Разве навыки космонавтики забываются? Разве  не
вы возглавите третью экспедицию?
   - Нет, - сказал Морозов.


   Марта  заглянула  в  кабинет,  когда  он  сидел  над   ворохом   бумаг,
накопившихся за его отсутствие.
   - Алеша, ты не можешь оторваться минут на десять?
   - А что такое?
   - Надо поговорить.
   - Сейчас выйду.
   Морозов дочитал годовой отчет  кафедры,  поставил  подпись  и  пошел  в
гостиную. Дверь на веранду была открыта, и он увидел на желтом  от  солнца
полу по-утреннему длинную тень. Марта сидела в кресле-качалке, на ней  был
обычный рабочий костюм.
   - Ты сегодня дома?
   Марта заведовала в Учебном центре службой здоровья, ей полагалось бы  в
утреннее время быть на работе.
   - Нет, я скоро уйду, - сказала она.
   - Ты что-то сделала с волосами. Постриглась? Или, наоборот,  нарастила?
Теперь ведь не поймешь.
   - Просто переменила прическу. Две недели тому назад.
   - А ты и не заметил, - в  тон  ей  продолжил  Морозов  и  засмеялся.  -
Что-нибудь случилось. Марта? - спросил он. - Почему ты так смотришь?
   - Давно не видела. - Она слегка качнулась в кресле. -  Ты  постоянно  в
разъездах или у себя на кафедре. А когда ты дома, то сидишь в кабинете,  и
я вижу твою спину. У тебя очень выразительный затылок.
   - Ну, Ма-арта! Ты же знаешь, сколько у меня...
   - Знаю, знаю. Алеша, послезавтра у Вити начинаются  каникулы,  и  я  не
хочу, чтобы он опять все лето провел в детском лагере. В конце концов,  он
не подкидыш, а сын своих родителей...
   - Витька, безусловно, не подкидыш, - подтвердил Морозов.
   - Алеша, я говорю серьезно. Я хочу провести каникулы с Витькой  и  беру
отпуск. Было бы очень хорошо, если бы ты сделал то же самое.
   - Отпуск? - Морозов постучал пальцами по  перилам  веранды.  -  Отпуск,
конечно, не проблема...
   - Вот и возьми. Мы сто лет не отдыхали как следует.
   - Это верно, но понимаешь... Скоро у моих курсантов  начнется  практика
на Луне, и мне нужно...
   - Почему ты вечно руководишь практикой? Ты не один на кафедре. Пошли на
Луну Ломтева, пошли, наконец, этого Касьяненко, который все лето гоняет на
водных лыжах.
   - Касьяненко не справится; - сказал Морозов.
   Он рассеянно смотрел  на  разноцветные  домики  поселка  и  голубоватые
корпуса Учебного центра, за которыми, отороченный зеленой полоской  парка,
синел, залив. Уже долгие годы у него  перед  глазами  этот  пейзаж.  Ну  и
хорошо. И не надо, не надо другого...
   Широко махнул рукой:
   - А, ладно, пошлем Ломтева. Едем отдыхать, Мартышка!
   Марта выпрыгнула из качалки прямо в его объятия. Теперь он был  прежним
Алешей.
   - Алешенька, угомонись. Испортишь прическу. - Она засмеялась. - Сколько
трудов на нее положено, а ты... Алеша, ну слушай! На  днях  звонила  Инна.
Они с Ильей проведут лето на  Аландских  островах,  там  есть  планктонная
станция, на которой Илья...
   - Знаю. Он уж второй год там околачивается. Ныряет. Зазывает...
   - Так вот, они приглашают нас туда. Там тишина, море и сосны.
   - Аланды? - наморщил лоб Морозов. - Чего  мы  там  не  видели?  Море  с
соснами и здесь у нас... Давай лучше на Кавказ! - сказал  он  с  жаром.  -
Никогда я не был на Кавказе. То есть был, но на лунном, а  не  на  земном,
настоящем. Махнем, Мартышка, на погибельный Кавказ!
   - Почему погибельный?
   - Так предки его называли. Пойдем-ка, прокручу тебе одну запись.
   - Алешенька, некогда мне, я и так опаздываю, - запротестовала Марта, но
он взял ее за руку и повел в гостиную, убеждая, что  человек  всегда,  при
любой занятости, может выкроить десять минут для искусства.
   Ругая себя за отсутствие порядка, он спешно рылся в  старой,  давно  не
тревожимой коллекции звукозаписей, приговаривая:
   - Сейчас, сейчас, потерпи полсекунды. Такая забавная песня... вот она!
   Он поставил катушку, она завертелась, и высокий  женский  голос  быстро
произнес: "Я давно тебе не писала. Очень занята и рада своей  занятости  -
меньше лезет в голову глупых мыслей. Ты во всем права, но  я  не  вернусь.
Знаю, что никогда не разлюблю, но все равно..."
   Марта подскочила к проигрывателю, сорвала катушку.
   - Что это? - Морозов недоуменно мигал.
   - Не понимаю, почему она оказалась у тебя. Витька,  наверное,  рылся  и
все перепутал. Это давнее письмо Инны.
   Верно, история была давняя. Он, Морозов, возвратившись с Плутона, узнал
от Марты, что Инна Храмцова рассталась с Буровым.  Что  у  них  произошло?
Никто, кроме них самих, не знал. Ну, может. Марта и знала - как-никак была
она лучшей подругой Инны. Но чужие секреты Марта хранить умела. Что-то год
прошел после этого, или два, -  и  Марта  вдруг  сообщает  ему,  Морозову:
помирились, снова вместе. Будто бы заявился Буров к Инне как ни в  чем  не
бывало и предложил "начать с нуля"...
   Марта порывалась уйти, но он уговорил ее  послушать  "забавную  песню",
которую все-таки  отыскал.  Это  была  старая  солдатская  песня.  Морозов
улыбался и блаженно щурил  глаза,  слушая.  Пел  его  же  голос,  которому
преобразователь формант сообщил хрипотцу и стилевую выразительность.

   На заре, на заре войско выходило
   На погибельный Капказ, воевать Шамиля.
   Трехпогибельный Капказ, все леса да горы,
   Каждый камень в нас стрелял, ах ты, злое горе!
   Апшеронский наш полк за Лабой отражался,
   По колено в крови к морю пробивался.
   И за то весь наш полк до последней роты
   Получил на сапоги красны отвороты...

   - Большая редкость - песня Апшеронского  полка,  -  сказал  Морозов.  -
Апшеронский полк и вправду носил сапоги с  красными  отворотами.  Свирепая
внешность - тоже прием для устрашения противника...
   - Странная песня. - Марта направилась к двери. - Не очень-то  забавная,
по-моему. Алеша, я ухожу. Значит, договорились: едем на Аланды.
   - А на Кавказ решительно не хочешь? Ладно, будь по-твоему...


   Море было усеяно бесчисленными островками  -  будто  сказочный  исполин
расшвырял по Ботническому заливу бурые глыбы гранита.
   Витька прилип к иллюминатору, зачарованно глядя на  архипелаг.  Морозов
тоже смотрел вниз, но то и дело отвлекался, поглядывал на Витькин  точеный
профиль, на русые колечки его волос. Все больше делается похожим на Марту,
подумал он. И еще подумал с  затаенной  печалью,  что  мало  знает  своего
подрастающего сына.
   Пассажирский самолет начал снижаться  над  лесами  острова  Аланд,  над
зелеными лугами с пестрыми пятнами стад. Открылся Мариехамн - бело-красная
россыпь домов,  острая  готика  старой  ратуши,  огромный  четырехмачтовый
парусник на приколе у гранитной стенки. На  сером  зеркале  фиорда  белели
суда.
   Формальности в аэропорту заняли немного времени. И вот  уже  с  охапкой
роскошных тюльпанов бежит к ним Инна Храмцова - все  такая  же  тоненькая,
бледнолицая, с голубыми жилочками  на  висках  под  прозрачной  кожей.  Со
смехом кинулась к Марте в объятия, они заговорили  бурно  и  одновременно,
как это водится у женщин. Буров подошел не торопясь,  на  нем  была  белая
рубашка и модные штаны из блестящего  материала,  обтягивающие  голенастые
ноги.
   - С тех пор как ты удрал с сессии из Вены, - сказал ему Морозов,  -  ты
еще больше стал похож на такого, знаешь, хитрющего кота.
   - В вашей федерации, вице-президент, скорее станешь походить на старого
филина, - ответил на выпад Буров. - Здравствуй, Марта. Привет,  Виктор.  -
Он протянул мальчику руку, и тот с силой ударил его по ладони, такая  была
у них игра. - Слабовато, все еще слабовато, деточка.  Ну  ничего.  Мы  тут
сделаем из тебя пловца, быстро поздоровеешь.
   - Дядя Илья, - преданными глазами  смотрел  на  него  Витька,  -  я  на
прошлой неделе слышал, как вы по теле выступали...
   - И напрасно. Юбилейные речи нормальный человек слушать не станет.
   - Нет, вы здорово говорили! Великие прозрения  и  заблуждения  в  науке
нередко дополняют друг друга самым неожиданным образом...
   - Ты что - цитируешь? - спросил Морозов.
   - Да, я запомнил. Дядя Илья, а правда, что Саллаи...
   - Перенесем разговор, Виктор. Нас ждет катер, торопиться надо.
   Спустя полчаса  они  уже  были  в  гавани.  Служащий  туристской  базы,
флегматичный рыжеватый финн, немного говоривший по-русски, сделал запись в
книге приезжих и выдал Морозовым палатку и другой инвентарь,  полагающийся
туристам для жизни на ненаселенных островках архипелага.
   Тут с катера сошел, а вернее, сбежал по сходне на причал юноша, у  него
были растрепанные соломенные волосы  и  темные  очки.  Круглые  коричневые
плечи и могучая грудь распирали  белую  майку.  Он  улыбнулся  мрачноватой
улыбкой, и Буров представил его Морозовым не без торжественности:
   - Это Свен Эрикссон, морской  бог  в  образе  начальника  международной
планктонной станции.
   Свен Эрикссон был немногословен. Он подхватил багаж и  понес  к  своему
катеру. Буров и Инна последовали за ним. А Морозов  стоял,  сунув  руки  в
карманы, и смотрел на старенькую яхту, покачивающуюся у  соседнего  пирса.
Марта проследила направление его взгляда:
   - Ты прав. Давай попросим эту яхту.
   Сотрудник турбазы, финн, поднял белесые брови.