астье такое же безмерное, как и короткое. Он ушел
в Комплексную экспедицию и не вернулся. Уже его не было в живых, когда  из
дальней дали пришла его последняя радиограмма, - как  в  каком-то  романе,
она оборвалась на моем имени.
   Весть ниоткуда... То, чего боялись жены моряков времен парусного  флота
- когда медлительная, случайная почта  доставляла  письма  давно  погибших
людей.
   Федор стартовал со  старого  космодрома  Луна-2.  Я  попросила  комитет
здравоохранения перевести меня на Луну: хотела быть там, где  он  проходил
последний раз. Я выдержала конкурс  на  замещение  должности  главврача  в
Селеногорске, а по истечении трехлетнего срока осталась еще на  срок  -  а
дальше видно будет.
   Казалось, я привыкла к мысли, что все у меня кончено, и остается только
коротать годы. В Селеногорске я нашла себя.  Скромная  лечебная  практика,
кое-какие наблюдения, книги. Ненавязчивая и потому  особенно  трогательная
забота Кости и других ребят помогли мне сохранять душевное равновесие. Мне
хотелось быть нужной им - и больше ничего. Прав Илья: не каждому греметь.
   И вот - Алеша...
   Я выплакала себя всю. "Милый мой, - сказала  я  ему,  -  Алешенька,  на
Земле полно чудесных девчонок. Зачем тебе  пепельный  свет?"  Он  ответил:
"Люблю на всю жизнь..."
   Я ничего ему не сказала. Не хотелось омрачать  его  радость.  И  мою...
Завтра он сам узнает.
   Не хочу больше изнемогать в вечной тревоге и ожидании. Почему я  должна
мучиться? Разве я не имею права на счастье?
   Вот так, лунный доктор. Я не героиня. Всего лишь женщина, которой нужно
быть нужной не только человечеству, но и человеку...
   А теперь позвоню Прошину и отдам ему заключение.
   Позвонила. На экранчике видеофона Прошин  выглядел  гораздо  человечнее
чем в прошлый раз. Не такое уж замкнутое у него лицо. Разговор  был  очень
короток. "Петр Иванович, послушайте, что я решила..." - "Мне  безразлично,
что вы решили". - "Так разрешите передать вам  заключение".  -  "Завтра  в
двенадцать ноль-ноль". - "Но ведь  завтра  вы  стартуете..."  -  "Старт  в
семнадцать. Обдумайте еще раз. До свидания". И Прошин выключился. Да, этот
человек не терпит лишних слов.
   Сегодня продолжалась дискуссия  в  библиотеке.  Старый  Шандор  говорил
недолго. Подтвердил,  что  неожиданный  выброс  тау-частиц  столь  высокой
концентрации вносит существенные поправки в  общепринятую  теорию,  и  это
обязывает теоретиков принять в качестве рабочей  гипотезы  идею  Бурова  о
трансформации тау-частиц. Но выразил некоторые сомнения. Он говорил весьма
сдержанно, так же, как и выступившие  после  него  Крафт,  Ларин  и  Костя
Веригин. Спокойно начал свое выступление  и  Илья.  Он  развернул  большую
таблицу.  Насколько  я  поняла,  вначале  речь  шла  о  необычности  формы
наблюдаемого  выброса.  Данные,  поступающие  с  большого  инкрата,  якобы
наводят на мысль о направленном  пучке.  Из  этого  Илья  сделал  странный
вывод: будто на Плутоне есть нечто такое, что может  служить  естественным
концентратором и отражателем  тау-частиц.  Более  того,  он  не  исключает
искусственного  происхождения   нынешнего   выброса.   Я   подумала,   что
ослышалась. Но Илья, как ни в  чем  не  бывало,  продолжал  развивать  эту
мысль. Разве не доказано учителем Шандором, что Плутон в Солнечной системе
- тело инородное? А если  так,  то  вполне  допустима  мысль,  что  многие
тысячелетия, а может, миллионы лет тому назад, до  взрыва  сверхновой,  на
Плутоне, обращавшемся вокруг  своего  светила,  существовала  цивилизация.
Какие-то остатки ее технических достижений могли сохраниться и поныне. Чем
иным можно объяснить установленную Юджином Моррисом  цикличность  роста  и
распада "деревьев" Плутона?
   Тут Шандор Саллаи спокойно заметил, что при  всей  романтичности  такой
гипотезы предметом серьезного разговора она быть  не  может.  Тысячелетние
странствия Плутона в открытом космосе отметают напрочь  любую  возможность
высокоорганизованной, и уж тем более разумной жизни - даже если она там  и
существовала до взрыва сверхновой.
   - У кого поднимется рука низвергать такие истины? - сказал Илья.  -  Но
смею  напомнить,  что  в  вопросе  о  приспособительных  свойствах   живых
организмов полная истина еще не достигнута. Храмцова давно занимается этой
проблемой - пусть она теперь скажет.
   Поднялась Инна. Вздернув тоненькие шелковистые брови  и  часто  моргая,
она заговорила высоким своим голосом, и снова я испытала странное чувство,
будто слушаю не ту Инну, с которой была когда-то дружна, а - другую.
   Говорила она умно,  напомнила  общие  сведения  о  механизме  светового
воздействия на  живую  клетку,  процитировала  Тимирязева  ("все  световые
волны, независимо от их  длины,  могут  оказывать  химическое  действие"),
процитировала Чижевского - о  Солнце  как  источнике  энергии,  оживляющей
Землю, о том  специфическом  электромагнитном  излучении  Солнца,  которое
Чижевский когда-то назвал "зет-фактором".  Мы  живем,  потребляя  конечные
результаты солнечного излучения - в виде тепла, продуктов фотосинтеза...
   Буров, сидевший рядом с Инной, исподлобья взглянул на меня. Будто хотел
спросить: "Каково?"
   И еще два глаза - два сияющих  глаза  -  были  устремлены  на  меня.  Я
старалась не смотреть на Алешу. Мне было радостно, но  угнетало  сознание,
что я утаила от Алеши то, что для него всего важнее. Вспомнился вычитанный
в какой-то книге афоризм, что оружие женщины -  хитрость.  Но  я  не  хочу
хитрить. Это оскорбительно для нас обоих...
   Тем временем Инна - я снова прислушалась к ее высокому,  замирающему  в
конце фраз голосу - развивала идею, некогда высказанную Циолковским,  идею
о неких "эфирных существах", свободно  живущих  в  космическом  вакууме  и
получающих энергию, как растения, непосредственно из окружающей среды... И
еще она говорила - об оранжевых бактериях и  марсианских  микроорганизмах,
умеющих извлекать кислород из окисей железа в почве... и о хитине, который
предохраняет насекомых от губительного действия ультрафиолетовых лучей...
   Слушали ее уважительно. Но когда она поблагодарила за внимание и  села,
Костя сказал, что, при всей серьезности ее сообщения, в нем не  содержится
никаких  аргументов  в  пользу  гипотезы  об  искусственном  происхождении
наблюдаемого  тау-потока.  Да,  приспособительные  возможности  организмов
огромны, но - отдает ли Инна себе отчет в том, какие условия требуются для
существования развитой цивилизации?
   - Вам вынь да положь на стол внеземную цивилизацию, - снова подал голос
Илья, - чтоб можно было поглазеть и понюхать. Тогда вы,  может,  удостоите
ее признанием. Аргументы! Сколько лет мы с  Храмцовой  пытаемся  вас  всех
убедить,  что  преобразующую  деятельность  разума   во   Вселенной   надо
расценивать не по земным критериям, что отсутствие  бесспорных  аргументов
доказывает лишь сложность проблемы...
   Костя возразил, Илья запальчиво ответил, и опять, как  вчера,  поднялся
шум,  и  Виктор  громовым   басом   потребовал   прекратить   нападки   на
исследователей. Шандор помалкивал. Сидел, полузакрыв  глаза,  бесстрастный
и, казалось, далекий от споров.
   Я встретилась взглядом с Инной. Она попыталась  улыбнуться,  но  улыбка
получилась вымученной.
   Тут встал Лавровский. Он не пытался  перекричать  спорщиков,  а  просто
заговорил нормальным голосом, но почему-то все притихли и стали слушать. И
он не изрекал истин, не обвинял и не  развенчивал.  Просто  напомнил,  что
техническая цивилизация непременно излучает  отработанное  тепло,  главным
образом в инфракрасной области спектра, и поскольку  спектральные  анализы
Плутона  этого  не  подтверждают,  значит,  об  упомянутой  цивилизации  и
говорить нечего. Иная форма цивилизации?  Сомнительно,  но  не  исключено.
Организованный характер тау-потока? Скорее, естественный процесс,  природа
коего пока неизвестна. И поэтому не нужно категорических суждений.  Завтра
отправляется Вторая Плутоновая - может быть, ей удастся установить причину
наблюдаемого выброса, если только источник его действительно находится  на
Плутоне. Давайте же, не прекращая наблюдений, отложим  теоретический  спор
до возвращения экспедиции.
   Действительно, что нам стоит подождать годик...
   Мы вышли вместе с Алешей, и я попросила объяснить вразумительно, почему
эти самые тау-частицы так безумно волнуют человечество и  вообще  какой  в
них прок.
   - Ну, не думаю, чтобы они так уж волновали все человечество,  -  сказал
он, - и проку в них  пока  никакого.  Видишь  ли,  они  обладают  огромной
проникающей способностью. В сущности, тау - это призрак, несущий  энергию.
Мы научились эти частицы регистрировать по методу старого Шандора. Но  вот
"вопрос: можно ли их использовать? Илья рассчитал теоретический вариант, в
котором трансформация, то есть превращение  тау-излучения  в  привычные  и
удобные для использования формы,  не  выглядит  некорректно,  как  говорят
математики. На практике это означало бы  возможность  загребать  прямо  из
космоса сколько угодно энергии. Представляешь, какое  огромное  дело?  Тут
есть от чего волноваться ученым.
   - Понимаю, - сказала я. - Но Шандор отрицает...
   - Отрицает, конечно. Тау мчатся неудержимо, они могут оставить след  на
пленке, но ничто не способно их поймать,  сконцентрировать,  направить  их
энергию, скажем, по проводу.
   Тут я вспомнила о книжке с комментариями  Шандора.  Кстати:  не  забыть
сегодня же отдать ее старику. Я показала  Алеше  страницы  с  подчеркнутым
текстом. Он очень заинтересовался - вчитывался, морщил лоб, размышляя, а я
невольно залюбовалась  им.  В  Алеше  много  мальчишеского,  непередаваемо
милого, когда он вот так задумывается.  В  такие  минуты  с  него  слетает
бравада, лихая повадка... Алеша бормотал: "биофор... это что же -  несущий
жизнь?.. биофорные свойства..."  И  медленно,  нараспев,  с  удовольствием
повторял: "Себя пищу жизнь не  дам  больше  солнце  бог  не  буду..."  Ему
нравятся древние тексты. Историей - вот бы чем ему следовало заняться,  он
прирожденный историк.
   Потом он стал мне рассказывать о своем друге и сопернике Мухине - какой
это хороший, настоящий парень, очень самолюбивый, правда, но  ведь  ничего
плохого в этом нет... Если бы Вторая Плутоновая не стала для него,  Алеши,
делом жизни, то он бы, не задумываясь, уступил Мухину право участия в ней.
Так он сказал. Но при этом смотрел на меня как-то вопросительно... Неужели
догадывается о том, что Прошин поручил мне сделать выбор?..


   14 апреля, утро

   Что со мной творится?
   С трудом заставила себя сесть за дневник. А ведь я так привыкла к  нему
за эти годы.
   Весь вчерашний вечер у  меня  сидели  Инна  и  бывшие  мои  "паладины".
Впервые за столько лет снова собрались в полном составе. Конечно,  я  была
рада, что вижу всех в сборе. И в то же время испытывала  какое-то  чувство
вины. Сама не понимаю, что это...
   Глупости. Ни в чем и ни перед кем я не виновата.
   Костя немного размяк, пустился  в  воспоминания.  Добрый,  прямодушный,
вечно озабоченный чужими делами Костя.
   - Вот что, - сказал Илья. - Мы давно друг друга  не  видели,  и  мы  не
слюнявые старички, чтобы вспоминать прошлое. Давайте говорить о том,  чего
друг о друге не знаем.
   - Давайте! - подхватил Алеша, глядя на меня,  и  мне  стало  ясно,  что
сейчас он сделает ужасную глупость.
   Я посмотрела на него так, что он  сразу  понял.  Засмеялся,  подмигнул:
мол, не беспокойся.
   - Давайте, - повторил он уже другим тоном.  -  Начинай  ты,  Илья.  Как
живешь? По-прежнему каждый вечер бегаешь на танцы?
   Мы засмеялись. Илья - и танцы! Даже Инна улыбнулась. Она  выглядела  не
то чтобы-усталой, а внутренне встревоженной, мне даже  казалось,  что  она
хотела чем-то со мной поделиться, но сдерживала себя.
   А Илья все поглядывал на меня исподлобья. Наблюдал,  что  ли.  И  вдруг
сцепился с Алешей. Я не успела даже заметить, с чего началось. И пошло,  и
пошло.
   - Ты принимаешь мир таким, каков он есть, а я - каким он должен быть, -
кипятился Илья. - И нечего склонять меня к щенячьему восторгу!
   - К административному восторгу ты склоняешься, вот к  чему,  -  отвечал
Алеша. - Тебе дай волю - всем позатыкаешь рты. Если даже ты и прав,  то  к
чему делать вид, что тебе одному известна истина в последней инстанции,  а
все остальные - сонные тетери?
   - Чайная ложка рассудка на бочку физической силы!
   - Громыхающая телега самомнения!
   Костя пытался их унять, но они его не слушали. Я взмолилась:
   - Перестаньте, ребята, прошу вас! В кои-то веки собрались...
   - Ладно, - сказал Илья. - Прекращаю спор только потому, что ты  уходишь
завтра в космос. Нервы космонавта надо беречь. -  Он  отодвинул  недопитый
стакан витакола и поднялся. - А лунному доктору пора отдыхать.  Ты  идешь,
Алеша? Или остаешься?
   Я отвернулась. Услышала напряженный голос Алеши:
   - Пошли. Провожу вас, а то еще заблудитесь в здешнем лабиринте.
   Глупо скрывать, сама понимаю. Но почему-то не могу вот так,  сразу,  во
всеуслышание. Прежде надо самой во всем разобраться.
   Вскоре Алеша вернулся. Он остановился у двери и смотрел на  меня...  не
знаю, как... как язычник на божество...
   Ни о чем я больше не думала. Просто кинулась к нему...
   Сейчас утро. Алеша недавно ушел. Он так счастлив, а я... Просто язык не
поворачивается сказать ему...
   Что мне делать, что мне делать?!
   Он не простит, когда узнает. Ну зачем ему этот проклятый Плутон?
   Стоп. Время идет, скоро докладывать Прошину. Надо собраться с  мыслями.
Вот оно, главное: он будет со мной, но не будет счастлив. Он  же  мужчина,
космонавт. Разве ты не любишь его. Марта Роосаар? Ведь ты любишь его. Ведь
нельзя так - я или Плутон...
   Я взяла свое заключение и передиктовала  его.  Слово  в  слово.  Только
вместо "Мухин Кирилл" теперь написано "Морозов Алексей". Вот и все. Вот  и
все.
   А теперь - позвонить Прошину...


   14 апреля, вечер

   Сегодня в семнадцать ноль-ноль  по  земному  времени  на  "Ломоносове",
корабле класса "Д", ушел Алеша.


   15 апреля

   Полноземлие кончается. На земной диск наползает тень.
   Вчера уйма народа провожала Вторую Плутоновую.  В  толпе  скафандров  я
потеряла Алешу из виду и вдруг услышала в шлемофоне его голос: "Марта,  до
свиданья!"
   - Алешенька! - закричала я. - Родной мой, буду тебя ждать!
   Ждать. Опять ждать.
   Дура ты, Марта Роосаар, ох, какая дура! Сама, своими руками...
   Кончается  полноземлие.  У  ребят  неважное  настроение.  Костя  чем-то
удручен. За обедом я спросила его, что стряслось. Костя промолчал, за него
ответил Виктор Чернецкий:
   - Наш друг Буров обозвал его работу о релятивистских электронах  чушью.
- И добавил, хлопнув Костю по плечу: - Не горюй, человек.  Не  для  Бурова
вперяем мы, как сказал поэт, пытливый взгляд в звездный лик Вселенной.
   - Завтра он улетит на Землю, - буркнул Веригин.
   - И воцарится на  Луне  мир,  в  человецех  благоволение,  -  подхватил
Виктор. - Пойду-ка я починю линию общей связи. Где мой любимый тестер?
   После обеда Костя зашел ко мне в медпункт выпить экстракту. Я спросила,
нет ли новых сообщений с "Ломоносова".
   - Разгоняется, - ответил он меж двух глотков.
   Я видела, что он занят своими мыслями - о тау-частицах,  наверно.  А  я
думала об Алеше. Давно уже мне не было так радостно - и так жутко...
   Вдруг в динамике щелкнуло, мы услышали взволнованный высокий голос:
   - ...Невозможно. Ты всех восстановил против себя, даже Костю.
   - Они не любят, когда им говорят  правду,  -  отозвался  угрюмый  голос
Ильи.
   Мы с Веригиным остолбенели. Это Виктор починил линию, и те двое говорят
в Костином кабинете при включенном микрофоне...
   - Я больше не могу! - В голосе Инны послышались слезы. - Не хочу больше
подписывать твои умные статьи, не хочу ввязываться в твои вечные споры.
   - Я делаю это для тебя...
   - Нет! Просто ты хочешь что-то доказать. - Она всхлипнула. - И я  знаю,
кому...
   Веригин шагнул к динамику, резко выключил его.
   Я слышала все это как сквозь сон. Мне бы  только  справиться  с  собой.
Только бы дождаться.



ИНТЕРМЕДИЯ. ВЕЛОСИПЕДНАЯ ПРОГУЛКА

   Когда Заостровцев и Надя вышли из  лесу,  небо  было  серое,  сплошь  в
тяжком движении туч. Приоткрыв рот, вздернув бровки, Надя посмотрела вверх
и сказала:
   - Как интересно!
   - Что интересного? - спросил Заостровцев, привязывая корзинку с грибами
к багажнику велосипеда.
   - Будет дождь! Большой-большой дождь. Папа,  давай  подождем.  Подождем
под дождем! - Девочка засмеялась, обрадовалась игре слов.
   - Не болтай. Ничего нет  хорошего  в  том,  что  нас  прихватит  дождь.
Садись, поехали.
   Надя танцующей походкой подошла к детскому велосипеду, прислоненному  к
сосне рядом с велосипедом Заостровцева. Этой походкой, хорошеньким личиком
с бойкими карими глазами, всей повадкой была она очень похожа на мать.
   По тропинке, виляющей среди облетевших кустов шиповника, они выехали на
темно-серую твердь шоссе и нажали на педали.
   - Па-а-ап! - крикнула она. - Давай обгоним дождь!
   В-свои шесть с небольшим лет она управлялась с велосипедом не хуже, чем
он, Заостровцев. Все, чему ее учили, давалось Наде легко - да и  то,  чему
не учили, тоже. Вот, принялась рисовать  акварельными  красками  -  ничего
особенного, обычная поначалу детская мазня, домики, цветочки,  зайчики.  И
вдруг как-то раз Тоня показывает Заостровцеву натюрморт: садовая  скамейка
среди зелени, а на скамейке стоит стакан с водой. Заостровцев глазам своим
не  поверил:  неужели  Надя  нарисовала?  До  того  натуральным  он   был,
голубоватый стакан, пронизанный светом, что Заостровцев как бы ощутил вкус
воды - такой круглый, полный прохлады глоток. "Почему ты это  нарисовала?"
- спросил он. "А что? - удивилась Надя. - По-моему, нет  ничего  красивее,
чем вода в стакане". Так и сказала.
   Ветер ударил навстречу, да какой  холодный,  осенний!  Закружил,  понес
сорванные с придорожных  лип  последние  листья.  У  развилки  Заостровцев
остановился. Подкатила Надя, и он ей сказал:
   - Давай поедем по этой дороге, - кивнул вправо. -  Кажется,  так  будет
быстрее, чем по шоссе.
   Никогда они по этой узенькой дороге не ездили, да и вообще  первый  раз
попали в этот уголок Подмосковья, и очень  удачно  съездили,  вон  сколько
грибов насобирали.
   - Давай, - сказала Надя. Она бурно дышала.
   - Ты не устала?
   - Нет. Папа, а эта дорога - к бабушке Наде, да?
   - Что это ты болтаешь? - Заостровцев помигал,  глядя  на  дочку.  -  Ты
прекрасно знаешь, что она погибла на Плутоне.
   Надя кивнула.
   А ведь как было? Вскоре после того странного происшествия у Юпитера он,
Заостровцев,  ушел  из  Космофлота.  Его  рапорт   вызвал   недоумение   у
начальства: что такое, почему уходит  молодой  способный  инженер,  хорошо
себя  проявивший  в  зачетном  полете?  Чем  не  угодил   Космофлот   сыну
прославленных космонавтов? Но Заостровцев не поддался уговорам. Он  бы  не
смог  больше  летать.  Из  разговоров  с  Лавровским  знал,  что   сильные
эмоционально-волевые напряжения могут снова и снова вызвать у него вспышку
болезни... ну, не болезни, а того гадкого состояния,  от  которого  пылает
мозг... Ни за что больше! Пусть даже ценой отказа от космонавтики, от дела
жизни...
   Он возвратился в Москву, в родительскую квартиру, он ходил  по  улицам,
сидел в кино, ездил в метро, он хотел слиться с толпой, чтобы быть от  нее
неотличимым. Но по вечерам, по ночам приступы отчаяния надрывали ему душу.
Заостровцев изнемогал от неуверенности  в  Тонином  ответном  чувстве,  от
острого сознания своей ненужности. Даже послал радиограмму в  Ареополис  -
просил  тетю  Милу  прилететь  при  первой  возможности,  ведь  она   была
единственным родным ему человеком. Но спустя  месяц  и  четыре  дня  -  он
считал дни и знал точно - к нему прилетела  Тоня.  Ей  тоже  было  нелегко
расстаться с работой в ССМП, работой, которую она любила. Они  по