льным  танцем,  ни  просто  длинной   очередью.
Волнообразной  кривой,  напоминавшей  змеиное  движение  "поездов",  текла
вереница аборигенов к тау-станции. Дерево заметно подросло  со  вчерашнего
вечера и достигало теперь не менее десятиметровой высоты. Несколько ветвей
отходило от него - и вот первый в змейке  абориген  как  бы  наткнулся  на
концевой блок нижней ветви. С полминуты он стоял, припав животом  к  этому
блоку, потом качнулся в сторону и направился обратно к  рабочей  площадке.
Блок потемнел и, отломившись, упал на  грунт.  Тотчас  следующий  абориген
прильнул к новому концевому блоку, и так у них и пошло.
   - Поразительно, -  пробормотал  Лавровский,  глядя  в  бинокль.  -  Они
заряжаются энергией!
   Морозов тоже изумленно смотрел. Так вот что поддерживает жизнь на  этой
планете-холодильнике. Вот что означают пряжки на животах аборигенов -  это
контакты для зарядки! Они трансформируют тау-энергию в биологическую...
   По какой-то  далекой  ассоциации  всплыла  в  памяти  страница  книжки,
исписанная на полях красным карандашом Шандора Саллаи. Там  было  слово...
такое необычное слово...
   - Биофор! - вспомнил он.
   - Что? - мельком взглянул на него Лавровский. - Почему вы не снимаете?
   Спохватившись, Морозов вскинул камеру и начал съемку.
   Для нас  тау-частицы  неуловимы,  думал  он,  не  отрываясь  от  окошка
видоискателя.  А  эти  не  только  аккумулируют  их,  но  и  потребляют...
Биофорная способность... Биофор - несущий жизнь... Аборигенам не нужны  ни
жилье, ни пища - все заменяет им зарядка...
   Он  увидел:  Лавровский  заступил  дорогу   плутонянину,   только   что
отошедшему после зарядки от Дерева, нагнулся и принялся  разглядывать  его
пряжку. Абориген отскочил и угрожающе  выставил  вперед  руки,  растопырив
пальцы. Кончики пальцев были заостренные,  угольно-черные  -  ни  дать  ни
взять электроды.
   Морозов поспешил к биологу, сказал:
   - Держитесь от них подальше, они начинены сильными зарядами.
   - Как вы думаете, - спросил Лавровский, - эти пряжки у них вживлены?
   - Отойдите, Лев Сергеич! - Морозов ухватил биолога за рукав скафандра и
потянул назад. - Не видите, что ли? Они нас оттесняют.
   И верно, на разведчиков  медленно  надвигалась  шеренга  -  семь-восемь
аборигенов, выставивших  вперед  руки.  Сбоку  заходил  "распорядитель"  с
неизменной своей, палкой. За ним  Морозов,  отступая,  следил  пристально.
Наверняка остальные аборигены действовали по его  команде.  Кажется,  надо
убираться отсюда: пока их только оттесняют от Дерева, но  неизвестно,  что
еще выкинут эти оголтелые энергетики.
   Когда  они  отошли  от  тау-станции,   сопровождаемые   теперь   только
"распорядителем" (он то обгонял разведчиков, то снова приотставал, но  все
время был в поле зрения), Морозов так и сказал:
   - Надо отсюда убираться. Лев Сергеич. Похоже, что они начали враждебные
действия. Вы слышите?
   Лавровский смотрел в бинокль на тау-станцию.
   - Ничего нового мы, наверное, больше не увидим, - продолжал Морозов.
   - Вон новое. Снимайте или отдайте камеру мне.
   Через  увеличительное  стекло  видоискателя  Морозов  увидел:  одна  из
длинных ветвей Дерева согнулась как бы под собственной тяжестью и уперлась
концом в грунт. Затем она отделилась от ствола Дерева, и было  видно,  как
по этому отделившемуся стволу потекли, наращивая его, энергоблоки.
   - Да-а, - уважительно качнул головой Морозов. - Дочерняя конструкция...
   Долго  тянулся  сумеречный  день.  Когда   солнце   зашло,   разведчики
направились к машине, и Морозов опять повторил, что надо улетать.
   - Мы слишком мало сделали, - устало ответил Лавровский. -  Одни  только
поверхностные наблюдения.
   - Мы открыли целую цивилизацию. Лев  Сергеевич,  это  немало.  Понимаю,
конечно, что вам нужно обследовать хотя бы одного аборигена,  но  вряд  ли
это удастся.
   - Посмотрим, - сказал Лавровский.
   Они еле волочили ноги. Глухая  черная  ночь  простерлась  над  ними,  и
звезды горели сильным огнем. Морозов вдруг  вспомнил,  как  несколько  лет
назад шел по  ледовой  пустыне  Тритона,  отыскивая  в  небе  "незаконную"
планету. Именно  тогда  он  дал  себе  клятву,  что  непременно  достигнет
Плутона. Ну, вот и  достиг.  Он  здесь,  на  окраине  Системы.  На  берегу
острова,  вокруг   которого   раскинулся   гигантский   неведомый   океан.
Когда-нибудь люди уйдут в дальнее плавание по этому океану. Но пока что  -
надо исследовать странный пограничный мир, на который мы наткнулись.  Если
не сумеем разобраться, понять, найти общий  язык  с  его  обитателями,  то
стоит ли пускаться в океанское плавание?
   Пограничный мир... Всегда в науке хлопотно с границами. Да и не  только
в науке.
   Скорей бы добраться до  вездехода,  повалиться  на  диван,  отдышаться,
отдохнуть от тяжести скафандра, от страшной усталости.
   Наконец они доплелись до машины. И остановились, пораженные, когда лучи
фонариков осветили мохнатое тело, лежащее возле дверцы.


   Из записок Лавровского

   Он замерзал. Я не имел понятия, какая у  них  должна  быть  температура
тела, пульс и прочее. Но  было  ясно,  что  этот  абориген  замерзал.  Его
прямо-таки трясло от холода, и он жался к корпусу вездехода,  от  которого
исходило слабое тепло.
   Почему же он не шел заряжаться?
   Неподалеку  работали,  вырезая  в  блоках   узоры,   несколько   других
аборигенов, но они не  обращали  ни  малейшего  внимания  на  замерзающего
сородича. Их лица (или, если угодно, морды) были  совершенно  бесстрастны,
они только жмурились, когда мы освещали их фонариками. А ведь они не могли
не видеть, что с их соплеменником стряслась какая-то беда.
   Я предложил Морозову посадить аборигена в машину и подвезти  к  Дереву,
чтобы он мог зарядиться. Но подсаживать его не  пришлось.  Как  только  мы
открыли дверцу, абориген сам забрался в шлюз, сразу  нащупал  отопительный
радиатор и, не переставая дрожать, припал к  нему.  Глаза  его  беспокойно
бегали в узких красноватых прорезях.
   Морозов сравнял давление в шлюзе и  кабине,  и  мы  откинули  шлемы.  Я
выдавил из тюбика немного ананасного джема и протянул  нашему  гостю.  Он,
конечно, не взял. Даже прикрыл рукой свой широкий расплюснутый нос - запах
джема явно ему не нравился. Значит, обоняние у них есть. Рука у  аборигена
была трехпалая, безволосая, в тонкой сеточке  морщин,  кончики  пальцев  -
заостренные, черные и очень твердые на вид. А шерсть - густая и  курчавая,
как у хорошего мериноса. Бессмысленно было предлагать ему еду: энергозаряд
- вот что было нужно этому существу. По-видимому, заряд у него кончился  и
по какой-то не понятной нам причине он не мог его восполнить. Однако  было
похоже, что тепло радиатора, к которому он прижимался,  возвращало  его  к
жизни - или, по крайней мере, поддерживало ее.
   Я обратил внимание  на  венчик,  окружавший  голую  макушку  аборигена.
Волосы шевелились, трепетали, как на ветру, и  мне  пришло  в  голову:  не
служат ли они этакой "антенной", скажем,  для  передачи  мыслей?  Звуковой
речи у плутонян нет, но, несомненно, они друг с другом общаются  -  почему
бы не предположить общение направленной мыслью?
   Бедняга, он, должно быть, отчаянно к  нам  взывал,  он  пытался  что-то
объяснить - но мы не понимали его, а он нас не слышал.
   Тем временем Морозов дал ход и повел машину к тау-станции. Я же  быстро
приготовил  походный  интроскоп,  чтобы  просветить  аборигена.   Особенно
занимала меня контактная пряжка.
   Я слышал, как Морозов в кабине ведет разговор с командиром, докладывает
о нашем госте. Потом вездеход остановился. Морозов вошел в шлюз и  передал
приказ Прошина: немедленно выпустить аборигена,  ехать  к  лодке  и  через
сорок пять минут - к моменту выхода корабля  из  радиотени  -  доложить  о
готовности к старту.
   - Пункт "е" разрешает нам определять...
   - Это верно,  -  сказал  Морозов,  -  но  степень  опасности  возросла.
Посмотрите сами.
   Я шагнул в кабину. Сквозь лобовое бронестекло  было  видно,  как  возле
машины толпятся аборигены. Что-то они делали, тащили  блоки,  некогда  мне
было присматриваться. Морозов указал на Дерево, на отпочковавшийся от него
ствол и сказал:
   - Очень быстро растут. Эта... отделившаяся конструкция... она, кажется,
подвижна... Надо уходить.
   Он с трудом шевелил языком, усталость едва не валила его с ног.
   - Хорошо, - сказал я. - Но только через пятнадцать минут.
   Мне нужно было провести хотя бы беглую интроскопию, без этого я  просто
не мог уехать. А получаса  нам  бы  хватило,  чтобы  на  большой  скорости
добраться до десантной лодки.
   Морозов неохотно согласился, и я поспешил в шлюз.
   Абориген сидел на корточках возле радиатора. Вроде бы он немного отошел
в парнике, который я для него устроил. В его руках я  увидел  блоки  -  ту
самую  парочку  блоков  с  резьбой,  которую  мы  давеча  прихватили   для
исследования. Кажется, я уже записал,  что  аборигены  выглядят  абсолютно
бесстрастными, их лица не выражают никаких эмоций, - но тут мне почудилось
в лице нашего гостя выражение упрямой решимости: дескать, скорее умру, чем
отдам вам эти блоки.
   Однако некогда мне было наблюдать за эмоциями. Я  включил  интроскоп  и
начал беглый - к сожалению, весьма беглый  -  осмотр.  С  первого  взгляда
стало ясно, что пищеварительных органов у аборигена нет вовсе. Сердце было
примерно земного типа, четырехкамерное,  а  дыхательный  аппарат  выглядел
неразвитым или, скорее, рудиментарным. Контактная же пряжка имела  внутри,
в полости живота, разветвленную форму, обросшую густой  сетью  кровеносных
сосудов.  Значило  ли  это,  что  тау-энергия  в   том   виде,   в   какой
преобразовывала ее зарядная станция, переходила непосредственно в кровь?
   Нужно было, конечно,  сделать  экспресс-анализ  крови  и  массу  других
измерений, как раз меня заинтересовали тени в полости живота  аборигена  -
еле различимые тени каких-то отростков. Но я  даже  не  успел  к  ним  как
следует присмотреться. Наш гость вдруг заметался по шлюзу. Он  кидался  из
угла в угол, бился о стенки, я бросился его  ловить.  Это  продолжалось  с
минуту. Морозов, вошедший в шлюз, заявил, что  время  истекло.  Мы  надели
шлемы, и Морозов отворил наружную дверь. Плутонянин, не  выпуская  из  рук
кирпичики блоков, вывалился из шлюза.


   Они помчались на юг, к тому месту, где оставили десантную лодку.  Слева
проплыл горный склон, и вспыхивающие там огоньки  размывались  от  большой
скорости езды, мелькали желтыми черточками. В свете фар круглились  черные
холмы. Морозов объехал их  и  увидел:  курс  вездехода  пересекала  группа
аборигенов, они передвигались быстро,  длинными  прыжками.  Морозов  хмуро
смотрел на них. Чего это они  забегали,  вместо  того  чтобы  делать  свои
блоки?
   - Вы, кажется, сказали,  что  эта...  отделившаяся  ветвь  подвижна?  -
спросил Лавровский.
   - Мне так показалось. От Дерева могут отделяться подвижные  излучатели.
Вспомните "Севастополь".
   - Вы хотите сказать...
   - Да. Если бы Дерево было достроено до конца, то они бы нас сожгли.
   - Но почему?  -  сказал  Лавровский,  помолчав.  -  Неужели  несхожесть
цивилизаций - достаточное к тому основание?
   Вездеход обогнал большую группу аборигенов, передвигавшуюся  в  том  же
направлении.
   - Не к нашей ли лодке спешат? - сказал Морозов. - Ох, не  нравится  мне
эта беготня.
   - Боюсь, что мы  совершили"  ужасную  ошибку,  -  продолжал  размышлять
Лавровский. - Вы видели, как этот абориген вцепился в блоки? Мы не  должны
были их брать.
   - Может быть, может быть. Но ведь эти блоки... Нет  ничего  важнее  для
исследования...
   - Конечно. - Лавровский грустно покивал. - Представьте, что  к  нам  на
Землю прилетели пришельцы. И вот, охваченные  исследовательской  страстью,
они снимают реактор энергостанции и грузят в свой корабль. Им и  невдомек,
что огромный район остается без энергии.
   - Ну что это вы говорите, Лев Сергеевич! Не реактор же мы взяли. Вокруг
валялось полно блоков, еще не заряженных, не включенных в систему.
   - А вы уверены, что у них не ведется строгий учет изготовленным блокам?
   Морозов пожал плечами.
   - Представьте себе, что это так, - продолжал Лавровский.  -  Тогда  что
получается? Исчезли два блока, и тот, кто должен  был  их  сдать,  лишился
энергозаряда. Ему оставалось либо вернуть их, либо подохнуть. И тогда  он,
полуживой, приплелся к вездеходу. А нейтральное отношение к нам -  чужакам
- сменилось враждебным. Ведь мы, с их точки  зрения,  посягнули  на  самую
основу их жизни. Логично? Пожалуй, - ответил он сам себе.
   В дальнем свете фар разведчики увидели десантную лодку. Она стояла, как
обычно, на трех массивных опорах, задрав к зениту ярко-красный заостренный
нос. Морозов испытал облегчение: лодка цела, скоро они покинут эту ужасную
планету. Тут он заметил, что около лодки  копошились  аборигены.  Их  было
много, и стягивались новые  группы.  "Что  еще  они  нам  приготовили?"  -
подумал он с холодком в груди.
   Но он уже видел. И Лавровский видел.
   Аборигены устанавливали в каком-то одним им ведомом порядке  светящиеся
блоки. Значит, они и здесь строят Дерево, излучатель. "Ну нет, не  выйдет!
- с яростью подумал Морозов. - Не успеете, дьявол вас побери, не сожжете!"
   Сбавив ход, он въехал в толпу аборигенов. Те расступились.  Подъехав  к
одной из опор лодки, Морозов  затормозил.  Теперь  -  вылезти  из  машины,
быстро отомкнуть люк десантной лодки...
   Лавровский встал:
   - Выходим  и  прорываемся  к  люку.  Вездеход  бросаем  -  некогда  его
загонять. Рацию с собой.
   - Нет. Выйду я один. Сядьте за  пульт  и,  как  только  я  открою  люк,
загоняйте вездеход.
   Он не хотел подвергать Лавровского опасности. Кто знает, что еще  могли
выкинуть эти...
   Выходя из кабины, Морозов услышал ревун радиовызова. Ага, корабль вышел
из радиотени, сейчас Лавровский доложит  командиру...  И,  уже  распахивая
наружную дверь, Морозов вдруг подумал:  полжизни  отдам,  только  чтоб  не
остаться здесь, чтоб не лечь горстью пепла на черный грунт... где  угодно,
только не здесь...
   Он выпрыгнул из шлюза, шагнул к люку десантной лодки, и еще шаг сделал,
и еще. Перед  ним  была  живая  стена.  Плотная,  косматая  стена  из  тел
аборигенов отгородила его от люка, не давала пройти  несколько  оставшихся
шагов. Ну уж нет! Кинуться, расшвырять мохнатые тела, расчистить проход...
   Но только он подался вперед,  как  по  живой  стене  пробежали  огоньки
коротких вспышек.  Потом  стена  стала  надвигаться,  замыкая  Морозова  в
полукольцо, отжимая к вездеходу. Из узких прорезей  холодно  и  неподвижно
глядели глаза плутонян - темные,  лишенные  выражения.  Руки,  согнутые  в
локтях, были наставлены на Морозова, пальцы растопырены, из их заостренных
кончиков вырывались голубоватые искры...
   Медленно надвигалась стена, медленно пятился Морозов. Вот уже коснулась
его спина корпуса вездехода, отступать дальше некуда, одно только спасение
- запереться в машине, но ведь это  не  спасение...  всего  лишь  недолгая
отсрочка...
   Распахнулась дверца, спрыгнул  Лавровский,  встал  рядом  с  Морозовым.
Локоть к локтю. Лев  Сергеевич,  дорогой,  вот  и  дожили  мы  с  вами  до
смертного часа... Сейчас прожгут скафандры... Видит ли  Прошин,  видит  ли
он, как мы стоим в сужающемся огненном кольце? Или  корабельный  телеэкран
пуст и незряч?..
   Вот так вот, значит... Горстью пепла на черный промерзший грунт...  Как
когда-то экипаж "Севастополя"...
   И такая вдруг окатила Морозова  волна  ненависти  -  темной,  слепящей,
перехватывающей дыхание, - что он потерял контроль над собой. "Вы,  убийцы
проклятые, твари холодноглазые! - бурно, неуправляемо,  яростно  понеслись
мысли. - За что убиваете? За то, что мы не такие, другие?..  Ну  -  жгите!
Ненавижу вас и ваш нечеловеческий мир! Тупые жестокие рабы  -  не-на-вижу!
Выплюнуть бы в холодные  ваши  глаза,  в  гнусные  хари  всю  ненависть  и
презрение... Жгите, убийцы, ну! Быстрее!.."
   Но сквозь жаркий туман, на миг застивший  смертельное  кольцо,  Морозов
вдруг увидел, что кольцо  это  распалось,  разжалось.  Аборигены  опускали
угрожающие руки. Аборигены отступали.  Пятились,  неуклюже  повертывались,
длинными прыжками пускались наутек.  Четверо  или  пятеро  с  палками  еще
топтались тут, но стоило Морозову шагнуть  к  ним,  как  и  они  предпочли
убраться прочь.
   Лавровский ошалело смотрел на это бегство.
   - Не понимаю. - Он взглянул на Морозова. - Не понимаю... Они как  будто
испугались чего-то. Вы слышите, Алеша?.. Что с вами? - воскликнул он.
   Морозов  изнеможенно  опустился  наземь.  Руки  в  рубчатых   перчатках
уткнулись в грунт, голова  в  шлеме  упала  на  грудь.  Он  сидел  в  позе
величайшего отчаяния... или опустошенности...  Это  позже  Лавровский  так
определил, а сейчас  он  схватил  Морозова  подмышки,  пытаясь  поднять  и
бормоча тревожные слова.
   Морозов вскинул голову, отвел его руки.
   - В чем дело? - спросил он хрипло. Прокашлялся, тяжело поднялся. -  Что
вы уставились? Ну, минутная слабость, устал я... Загоняйте машину в люк.
   Волоча ноги  в  высоких  десантных  башмаках,  он  подошел  к  лодке  и
трясущейся рукой отомкнул замок люка.


   Из записок Лавровского

   Когда мы пристыковали лодку и перешли  в  корабельный  шлюз,  Прошин  и
другие члены экипажа заключили нас в объятия. Никогда в жизни меня так  не
обнимали. У Рандольфа, нашего флегматичного бортинженера, в глазах  стояли
слезы, да и Прошин выглядел не как обычно. Они все видели. Вернее, не все,
так как по недостатку освещения телепередача была мутная, - но они поняли,
что нам угрожало, и... ну, в общем, переволновались. Да и то  сказать,  мы
были на волосок от гибели.
   Прошин послал на Землю запрос о  возвращении.  В  ожидании  ответа  наш
корабль наматывал виток за витком вокруг Плутона. Мы отлеживались в  своих
каютах, Прошин отпаивал нас каким-то селеногорским экстрактом. Я не  люблю
невесомость. Ничего не весить -  это,  знаете  ли,  для  мухи,  а  не  для
человека. Но теперь, после свинцовой тяжести Плутона, невесомость была мне
приятна. Или точнее: не вызывала неудобства.
   Потом я зашел к Морозову. Он лежал, пристегнувшись, в узкой, как пенал,
каюте. Как-то не сразу я узнал в нем своего жизнерадостного  спутника.  Он
будто резко повзрослел - чтобы не сказать  "постарел"  -  за  двое  суток,
проведенных на Плутоне.  Его  серые  глаза,  прежде  казавшиеся  несколько
бездумными и излишне смешливыми (что, впрочем, вполне соответствовало  его
юным летам), теперь потемнели, в  них  как  бы  появилась  новая  глубина.
Выражение лица было такое, словно он прислушивался к чему-то в самом себе.
   Я сел у него в ногах, спросил о самочувствии.
   - Не знаю, - ответил он рассеянно.
   Мы помолчали, я уж собрался уходить, как вдруг Морозов сказал:
   - Неужели они услышали, как я...
   Он осекся, снова возникло молчание, я спросил осторожно:
   - О чем вы, Алеша? Что они должны были услышать?
   Он поднял на меня напряженный взгляд.
   - Мою ругань... мои мысли... Я их крыл,  понимаете,  вовсю...  и  вдруг
увидел, что они...
   - Постойте, Алеша. Что это значит: "крыл вовсю"?
   - А то и означает, что я сильно рассердился. Не то слово... Ненависть -
вот... Я испытал такую ненависть к ним, что самому странно... и стыдно,  -
закончил он, понизив голос.
   Вот как! Неожиданное отступление аборигенов Морозов связывает со  своим
внутренним состоянием? С ненавистью, которая вспыхнула в нем?.. Здесь было
над чем задуматься.
   Звуковой речи у плутонян нет и быть не может. Но  как-то  они  общаются
друг с другом. Что ж, можно допустить направленную мысль.  При  их  образе
жизни требуется, наверное, десяток-другой сигналов,  больше  не  нужно.  И
угроза,  содержавшаяся   в   возбужденных   предсмертным   ужасом   мыслях
Морозова...  Агрессивный  напор,  дремлющий  у  нас  в  подкорке,  получил
внезапный выход и...
   Надо р