игубил рюмку. На мгновение ему показалось, что он глотнул кусок
стекла - так обожгло горло. Но пока он встревоженно  анализировал,  что  с
ним происходит, по всему его телу разлилось приятное тепло, наполнило  его
каким-то смутным радостным возбуждением. Нет, начало, пожалуй, не  так  уж
плохо, плохое, верно, будет потом. Он сделал еще  один  глоток,  побольше,
затем сказал:
   - И все же я не понимаю, Фанни. Зачем ты заставила меня это сделать?
   - Для компании, Несси. Кому охота пить в одиночку?
   - Нет, причина не в этом.
   - Послушай, неужели ты никогда не  испытываешь  желания  стать  другим?
Каким-то особенным, странным, небывалым? Стать чем-то, чем ты никогда  еще
не был?
   - На научном языке это называется неадекватностью, Фанни. А попросту  -
сумасшествием.
   - Почему сумасшествием? Неужто тебе никогда не хотелось быть  Галилеем,
Ньютоном, Эйнштейном?
   - Я не могу хотеть невозможного.
   - Знаю. Но если напьешься, может быть, захочешь.
   Он прекрасно знал, что не захочет. И все-таки спросил:
   - Хорошо, пусть так. Но при чем тут алкоголь?
   - При том, что  он  выводит  на  поверхность  подсознание  и  тем  дает
возможность  удовлетворить  самые  тайные,  самые   сокровенные   желания.
Иллюзорно, правда, но это неважно. Главное, человек освобождается.
   - Верю, Фанни, - улыбнулся Несся. - Но дело  в  том,  что  у  меня  нет
никакого подсознания.
   Фанни энергично помотала головой.
   - Ошибаешься. Подсознание есть у каждого, Несси. Как железы или  почки.
Как память. Может быть человек без памяти?  По-моему,  подсознание  -  это
изгнанная  и  оскорбленная  память.  Неудовлетворенная,  запрещенная   или
греховная память, как хочешь. Все то, что  человек  подавляет  в  себе.  У
тебя, разумеется, тоже есть подсознание, только ты еще не  знаешь,  как  к
нему подступиться.
   - Думаешь, алкоголь его высвободит?
   - Уверена! - твердо сказала Фанни.
   - Что ж, будем здоровы, Фанни. Опыт есть опыт, а в опыте всегда заложен
какой-то смысл.
   Вполне успокоившись, Несси отпил еще глоток. Подали свинину,  а  к  ней
принесенную самим метрдотелем бутылку импортного вина невероятно красивого
цвета - густого, теплого, какого-то нутряного,  словно  бы  светящегося  в
чьем-то  темно-красном  зрачке.  Его  Несси  пил  уже  с  гораздо  большей
легкостью, с ощущением вкуса, которого до сих пор  ему  явно  не  хватало.
Чувствовал он  себя  великолепно.  Правда,  мысли  его  время  от  времени
путались, но зато неслись они с гораздо большей легкостью, пожалуй, даже с
вдохновением, хотя он и не верил в подобные слова. Но когда они  собрались
уходить, вдруг выяснилось, что Несси не может подняться со стула.  У  него
словно бы отнялись ноги. Правда, двигать ими было можно, но колени  ни  за
что не хотели сгибаться. Два официанта, ухмыляясь, взяли его под  мышки  и
вывели через черный ход. Фанни, не опьяневшая ни  на  градус  больше,  чем
была до обеда, устроила его под старой, ободранной сосной, укрыв взятым из
машины одеялом. Все это она сделала с серьезной заботливостью - изысканная
светская  дама  вдруг  превратилась  в   обыкновеннейшую   женщину,   жену
какого-нибудь    бухгалтера    или    токаря,     обихаживающую     своего
пьянчужку-муженька. Несси проспал около  двух  часов  тяжелым  непробудным
сном, почти одеревенев, с открытым ртом, на  который  бесстрашно  садились
мухи. Некоторое время Фанни отгоняла их, потом и сама задремала рядом.
   Несси проснулся около пяти часов, мрачно  огляделся  вокруг,  с  трудом
проговорил:
   - В первый и последний раз.
   - Ты на меня сердишься?
   - Нет. Поедем ко мне.
   Они молча сели в машину. Фанни уверенно выехала  на  городскую  дорогу.
Несси никогда никого не приводил к себе раньше восьми вечера, это было для
него законом. Но сегодня вся его жизнь смешалась, почему бы не  пойти  еще
на одно, последнее нарушение? Дома никого нет, отец  на  работе.  Впрочем,
это волновало Несси меньше всего - он давно привык  не  обращать  на  отца
никакого внимания. Тем более теперь он сам зарабатывал,  имел  собственные
деньги, хоть в общем и не очень ими интересовался.
   Оказавшись в своей прохладной и затененной в этот  час  комнате,  Несси
почувствовал, как его охватывает странное, ни разу в подобных ситуациях не
испытанное возбуждение. Словно бы легкий озноб пробежал по его коже, когда
он обнял легкое и сильное тело Фанни. Она, казалось, угадала его необычное
настроение, потому что приблизила губы к его уху и умоляюще шепнула:
   - Сделай это, как Брандо, Несси! Прошу тебя!
   - Глупости! - ответил Несси, шокированный.
   - Очень прошу! Ради меня. Я ведь тебя никогда ни о чем не просила.
   - Ладно! - неожиданно согласился Несси.
   Почему бы нет? Раз другие так делают, может, в  этом  и  есть  какой-то
смысл. Но пока он старался изобразить Брандо, случилось невероятное. Дверь
распахнулась, и на пороге появился его отец. Находившийся  к  нему  спиной
Несси не мог его видеть, он только почувствовал, что открылась  дверь.  Но
Фанни встретилась с Алекси взглядом и, не зная, что делать, зарылась лицом
в подушку. Отец мгновение ошеломленно смотрел на них, словно не веря своим
глазам, и, потрясенный, выбежал  из  комнаты.  Всего  мог  ожидать  Несси,
только не этого. Что-то неприятное, острое, даже страшное пронзило  его  с
головы до ног, что-то такое, чего он еще никогда не испытывал и,  конечно,
не знал, что у людей это называется - стыд. Машинально поднявшись, он стал
одеваться.
   - Как ты мог не запереть дверь? - нервно сказала Фанни.  -  Собственную
дверь!
   - У меня и ключа-то нет! - мрачно ответил Несси.
   - Нет ключа? - Фанни не верила своим ушам.
   - На что он мне?.. Отец вот уже лет десять не заходил в мою комнату.
   Несси вышел в холл.  Отец  сидел  в  кресле  с  истертой  и  выгоревшей
обивкой, не обновлявшейся после смерти жены,  и  читал  газету.  То  есть,
конечно, не читал - какое тут чтение, если газета пляшет  в  руках.  Несси
подошел к нему и - странно! - ему вдруг показалось,  что  он  стал  совсем
маленьким, меньше, чем был в первые дни своей жизни. Но  стыда  больше  не
было - одно только дурацкое ощущение, что каким-то невероятным образом  он
стал меньше ростом.
   - Ты меня зачем-то искал? - спросил Несси.
   Отец опустил газету. Сын  отчетливо  видел,  как  дрожит  его  заросший
волосами кадык.
   - Сожалею! - сухо ответил Алекси. - Но я не ожидал нарваться  на  такое
свинство.
   - Почему свинство? - Несси еле заметно вздрогнул.
   - Ты прав! - Алекси еле сдерживал ярость. - Даже  свиньи  так  себя  не
ведут, это привилегия человека.
   Несси вдруг почувствовал, что его смущение окончательно улетучилось.
   - Послушай, я не обязан  давать  тебе  объяснения.  Скажу  только,  что
пороки мне  не  свойственны.  Как  и  добродетели,  разумеется.  Я  просто
разумный человек.
   - Во всяком случае, по тебе этого не заметно! И не порок это, а  просто
гадость.
   Он почти кричал. Несси решил, что дольше говорить  с  ним  не  к  чему.
Разве только, чтобы еще и  еще  раз  убедиться,  до  чего  ограниченный  и
посредственный  человек  его  отец.  Какое  значение  имеют  те  или  иные
человеческие поступки? Они проходят и  исчезают  навсегда,  в  большинстве
случаев бесцельные и бесполезные. Единственный их смысл состоит в том, что
они дают пищу разуму.
   - Зачем я тебе все-таки понадобился? - снова спросил Несси.
   - Не мне - Кириллу! - мрачно ответил отец. - Как я понял, по делу.
   По делу? Что-то совсем непривычное. До сих пор еще никто не звонил  ему
домой по делу.  Кирилл,  как  и  Несси,  работал  в  академии,  порой  они
встречались, но деловых  отношений  между  ними  никаких  не  было.  Несси
поспешил ему позвонить. В трубке раздался - почему-то  слишком  громкий  -
голос его единственного друга, если это слово имело  хоть  какой-то  смысл
для такого человека, как Несси.
   - Послушай, нам с тобой предстоит сопровождать Кавендиша. Сам президент
назначил, лично. Сегодня мы с ним ужинаем,  а  в  понедельник  отбываем  в
Варну.
   - Подожди, не спеши. Какой Кавендиш? Бертран Кавендиш?
   - Какой же еще? Ты что, газет не читаешь?
   Нет, Несси газет не читал, они его не интересовали.
   - А при чем тут я? Насколько я знаю, это какой-то там философ.
   - Какой-то? Всемирно известный ученый!
   - Пусть так. Но я-то математик.
   -  Это  не  важно.  Главное,  что  мы  с  тобой  лучше   всех   болтаем
по-английски! - Голос Кирилла звучал весело. - И  кто  ему  будет  таскать
чемоданы? Не академики же.
   Так или иначе Несси пришлось согласиться. Когда он наконец  вернулся  к
себе в комнату, то застал там не Фанни, а взбесившуюся дикую кошку.
   Как ты мог оказаться таким невежей? Деревенщина!.. Хам!.. Оставить меня
одну в этом дурацком  положении!  -  кричала  она  срывающимся  от  ярости
голосом.
   - Должен же я был объясниться с отцом, - сухо сказал Несси.
   -  Плевать  я  хотела  на  твоего   отца!   -   окончательно   перестав
сдерживаться, заорала Фанни. - Какое мне дело до этой мрачной  гориллы?  В
конце концов, я  женщина.  И  ты  обязан  относиться  ко  мне  хотя  бы  с
элементарным уважением.
   - Может, Брандо тебе еще больше обязан! - презрительно бросил Несси.  -
Вот и ступай к нему.
   - Хам! - взорвалась Фанни и вихрем вылетела из комнаты.
   Чувствуя себя опустошенным, Несси задумчиво подошел к окну. Мог  ли  он
представить  себе,  при  каких  невероятных  обстоятельствах  суждено  ему
увидеть Фанни в следующий раз?



4

   Кирилл сидел в роскошном красном кресле гостиничного холла, уставившись
на  электрические  часы.  Это  его  забавляло,  хотя  часы  были  обычные,
стандартные, вмонтированные в стену. Каждую минуту раздавался еле  слышный
щелчок и большая стрелка передвигалась еще  на  одно  деление.  До  восьми
оставался один-единственный щелчок, и Кирилл знал,  что  вместе  с  ним  в
холле,  молчаливый  и  элегантный,  появится  Несси.  Именно  это  его   и
забавляло.
   При всей несхожести характеров Кирилл и Несси внешне  очень  напоминали
друг друга - фигурой, даже манерой одеваться. Оба по-спортивному  поджарые
и рослые, аккуратно подстриженные, в хорошо сшитых, чуть отстающих от моды
костюмах. Оба сдержанные, с безупречными манерами,  по  крайней  мере,  на
людях. Но Кирилл был гораздо  энергичнее,  на  его  живом  худощавом  лице
лежала  печать  одухотворенности,  а  насмешливый   взгляд   смущал   всех
собеседников, за исключением,  разумеется,  Несси.  Может,  потому  они  и
сошлись. Между ними сложились естественные, равноправные в  лучшем  смысле
слова,  непринужденно  искренние  отношения.  Оба   считались   блестящими
молодыми учеными, и это сближало их больше, чем общие интересы.
   Часы наконец щелкнули.  Но  Несси  не  было.  Легкая  улыбка  на  губах
молодого человека медленно  угасла.  Несси  никогда  не  обманывал.  Несси
никогда не опаздывал. Слово Несси было законом. Эти качества,  не  так  уж
часто встречающиеся, особенно привлекали Кирилла. Несси пришел, лишь когда
часы щелкнули еще раз. Чуть запыхавшийся и немного смущенный. Это  удивило
Кирилла больше, чем если бы тот заявился в гостиницу в одних плавках.  Сев
в кресло, Несси в мгновение ока овладел собой и спокойно сказал:
   - Ну, рассказывай.
   Кирилл вытянул ноги.  Все  в  порядке.  В  конце  концов,  одна  минута
опоздания отнюдь не причина, чтобы менять мнение о приятеле.
   - Больших знаний от нас не потребуется,  -  начал  он.  -  Кавендиш  не
собирается устраивать  нам  экзамен.  По  взглядам  своим  он  позитивист,
бихевиорист, эмпирик. Тодор Павлов назвал его даже идеалистом, да  к  тому
же запоздалым махистом. Но ты этому не  придавай  значения.  По-моему,  он
вообще  никакой  не  философ,  хотя  порой  у  него   встречаются   мысли,
по-настоящему гениальные.  Гораздо  серьезнее  он  как  социолог,  правда,
страдающий известным объективизмом. Все надеется вырвать социологию из-под
опеки идеологии и превратить ее  в  "служанку  за  все".  Он  уверен,  что
беспристрастные социологические  исследования  и  выводы  могут  одинаково
служить  любой  идеологии,  любому  политическому  строю,  так  же,   как,
например, математика.
   - По-моему, это элементарно, - невозмутимо вставил Несси.
   - Отнюдь, - столь же невозмутимо возразил  Кирилл.  -  Иногда  Кавендиш
путает социологию со статистикой,  хотя,  в  общем,  не  чужд  и  проблеме
развития общества.
   - Что же тогда, по-твоему, в нем всемирного? - усмехнулся Несси.
   - Во-первых, слава... Известность... Это буржуазный ученый,  считающий,
что буржуазная цивилизация неудержимо и навсегда сходит с  мировой  сцены.
Рекомендую прочесть его "Энтропию миров", у меня есть.
   - Предпочитаю, чтобы ты вкратце пересказал ее своими словами.
   - Вкратце  трудно.  Но  в  общем  это  что-то  вроде  футурологического
исследования развития человеческих цивилизаций, их зарождения и гибели.
   - Шпенглер?
   - Не  совсем.  Хотя  Кавендиш,  как  и  Шпенглер,  считает,  что  любая
цивилизация живет сама для себя и умирает без всякой связи с теми, которые
ей предшествуют или за нею следуют. Более того,  он  считает,  что  каждая
новая цивилизация тем сильнее, чем ярче  она  противостоит  предыдущей.  В
этом смысле Кавендиш принимает и революцию - не как хирурга, разумеется, а
исключительно как могильщика.
   - Это тоже верно, - пробормотал Несси.
   - Отнюдь, - еле  заметно  усмехнулся  Кирилл.  -  Кавендиш  существенно
отличается  от  большинства  западных   футурологов.   Он   считает,   что
человечеству угрожает отнюдь не то,  чем  нам  изо  дня  в  день  забивают
головы,   -   разрушение   экологической   среды,   истощение    ресурсов,
перенаселение. Он  убежден,  что  основная  беда  -  замедление  процессов
развития, девальвация целей, превращение человека из творца в потребителя.
Что, по его мнению, вызывает полное истощение и опустошение духовного мира
человека и, главное, человеческих эмоций.
   Несси помолчал.
   - А как считает Кавендиш, что  происходит  с  человеческим  разумом?  -
неохотно спросил он. - Разум развивается или деградирует?
   - И развивается, и деградирует.
   - Но это же логический абсурд! - неприязненно возразил Несси.
   -  Но  не  диалектический!  -  Кирилл  засмеялся  ясным,  правда,  чуть
злорадным смехом. - Разум, конечно,  развивается,  мозг  увеличивает  свой
вес, растет количество мозговых  клеток.  Но,  по  Кавендишу,  это  оружие
двуострое. Разрастаясь, мозг постепенно подавляет то, что его стимулирует:
эмоции, воображение, мораль, эстетические категории. Все  это  он  считает
гораздо более естественным для человека, чем  инстинкты.  Совсем  исчезают
интуиция и прозрение как наивысшие формы знания.
   - Нет такого знания! - заметил Несси.
   - По Кавендишу - есть! По его мнению, разум сам по себе - бесполезен  и
беспомощен. Лишенный своих  естественных  стимулов,  жизненных  соков,  он
быстро атрофируется. А это приводит к тому,  что  вся  человеческая  жизнь
постепенно  замедляет  свое  движение,  остывает.  В  результате  чего   и
возникает энтропия.
   - Очень наивно, - презрительно возразил Несси. - С чего он взял,  будто
эмоции и воображение важнее разума?
   - Кавендиш имеет в виду не мозг. В сущности, еще ни один умник на свете
не  выяснил,  что  такое  мозг.  И  какого  типа  энергия   помогает   ему
осуществлять  свои  важнейшие  функции.  Под  разумом  Кавендиш   понимает
способность человека к активному мышлению.
   Прошло уже десять минут, а философа все не было. Подождав еще  немного,
они позвонили в номер. Никто не ответил. Ключа у портье тоже не оказалось.
Кирилл всерьез встревожился. Обежал все холлы, заглянул в бары  и  наконец
нашел его  у  ресторана.  Маленький,  худощавый,  но  с  мягким,  округлым
животиком, выступающим из-под шелкового жилета, Кавендиш напоминал  цаплю,
неизвестно  почему  торчащую  у  дверей  на  своих  тонких,  сухих  ногах.
Знаменитый ученый  стоял,  сунув  руки  в  карманы  полосатых  брюк,  и  с
интересом разглядывал посетителей. Мимо проносились официанты с подносами,
вежливо обходили его, но философ их попросту не замечал.  Как  не  заметил
сначала и молодых людей, в  недоумении  остановившихся  перед  ним.  Потом
взгляд его задержался на приветливо улыбающемся лице Кирилла. Ни малейшего
неудовольствия, а тем паче вины ученый явно не испытывал.
   Ведь мы же договорились  встретиться  в  холле,  господин  Кавендиш?  -
спросил Кирилл.
   - Разве? - рассеянно ответил ученый. - Не все ли равно?
   - Как это все равно, господин Кавендиш? Мы уже полчаса вас дожидаемся.
   - Все равно, все равно, - пробормотал  философ.  -  Я  тут  кое  о  чем
раздумывал.
   Молодые люди переглянулись.
   - О чем же, господин Кавендиш?
   - О портрете нации. То есть, я имею в виду, вашей  нации.  Иногда  лицо
человека говорит больше, чем примерное, хорошо обдуманное поведение.
   - Извините, но здесь каждый второй - иностранец, -  безжалостно  сказал
Кирилл.
   Но Кавендиш ничуть не смутился.
   - Все равно, все равно... А это, вероятно, молодой господин Алексиев?
   - Да, разрешите вам его представить.
   Но Кавендиш даже забыл протянуть руку, с таким откровенным любопытством
он воззрился на Несси - словно впервые увидел болгарина. Похоже, глаза его
немного,   еле   заметно,   косили,   хотя   смотрели   проницательно    и
сосредоточенно. Лишь когда все уселись, Кавендиш дружелюбно сказал:
   - Красивый, представительный  молодой  джентльмен.  Вам,  юноша,  очень
пошел бы белый жилет, вы не находите?
   - Эта мысль давно меня мучает, сэр, - вполне серьезно ответил Несси.  -
Да все не наберусь смелости.
   Что-то дрогнуло во взгляде  философа,  он  вынул  из  кармана  записную
книжку, переплетенную в искусственную шагреневую кожу, и записал что-то.
   Официант поспешил подойти  к  столику  с  английским  флажком,  который
Кавендиш нетерпеливо задвинул в угол.  Заказали  закуску  и  водку.  Ждать
пришлось недолго. Кавендиш тут же ухватился за рюмку.
   - За ваше здоровье, молодые люди! Один мой ученый друг вполне  серьезно
утверждал, что вы не знаете отчуждения  именно  потому,  что  у  вас  есть
водка.
   - Это импортная, господин Кавендиш.
   - Э, все равно, все равно... А вы, господин Алексиев?
   - Извините, я не пью.
   - Почему?
   Несси поколебался, потом неохотно сказал:
   - Не знаю, сэр, мне кажется, это деформирует разум.
   - А вам не кажется,  что  деформированный  разум  порой  рождает  очень
интересные идеи? И весьма причудливые образы?
   - Зачем она нужна, эта причудливость? Им достаточно быть истинными.
   - Все великие истины странны, молодой человек. И необъяснимы. Чтобы  не
сказать, сверхъестественны, каковыми они,  разумеется,  не  являются.  Что
такое, например,  земное  притяжение?  Или  время?  Можно  ли  их  постичь
разумом? А что такое воображение?  Да  есть  ли  вообще  что-нибудь  более
невероятное и загадочное, чем человеческое воображение?
   - Но разве воображение не есть комбинаторная способность  человеческого
разума?
   - В этом и заключается одна из серьезнейших загадок природы,  -  сказал
Кавендиш, потирая руки. - Вы никогда не задумывались над тем, почему самое
живое и интенсивное воображение  свойственно  именно  молодым  людям?  Чем
старше человек, тем реже  он  им  пользуется,  тем  меньше  мечтает.  И  в
конечном итоге получается, что разум подавляет  воображение,  вместо  того
чтоб его стимулировать.
   Несси мрачно молчал.
   - И чем вы это объясняете, сэр? - спросил Кирилл.
   - Ничем! Это выше моих сил! - с удовольствием сказал философ.  -  И  не
хочу объяснять. Даже  нейрофизиологи  не  могут  сказать  об  этом  ничего
внятного. Но факт остается фактом. Если принять, что мозг  -  единственное
средоточие  и  носитель  психической  деятельности,  то  что   получается?
Получается, что более молодой и более бедный  клетками  и  нейронами  мозг
выполняет самую ответственную и тонкую работу.
   - Это ло