лав это, он отступил на шаг и, вновь наложив руки на лицо, опять быстро
и неразборчиво забормотал.
     И почти  сразу  раздался  страшный,  оглушающий  треск,  столб  света
молнией ударил из камня в потолок и, одновременно с тем, как  потемнело  в
комнате, ярко полыхнуло за окном.
     И наступила тьма.
     Тьма и ватная тишина.
     - ...Включите свет, - голос Годи был еле слышен.
     Я нажал на кнопку. Тускло  и  неприятно  замерцала  лампа.  Отчего-то
тревожно защемило сердце. Я глянул на потолок, ожидая увидеть там  большое
обугленное отверстие. Но он был абсолютно цел и чист. Я посмотрел на Годи.
Он потемнел и словно бы высох, лицо - изможденная маска. И в то  же  время
взгляд его горел торжеством.
     А Вика и Виктор посмотрели друг на  друга...  И  одновременно  отвели
глаза.
     Мужчина встал первым:
     - Спасибо, - кивнул он Годи. - У вас все получилось.
     - Не за что, не за что, - усмехнулся тот.
     Все вместе мы прошли в гостиную.
     - Я провожу тебя?.. - полувопросительно произнес мужчина, обращаясь к
Вике.
     - Не стоит, - ответила она.
     - Я провожу тебя, - упрямо повторил он.
     - Нет, - раздраженно сказала она, - НЕТ.
     - Как знаешь, - произнес он, - мне показалось, с облегчением.
     И, попрощавшись с нами, они двинулись вниз по лестнице.
     Я закрыл дверь и обернулся к Годи. Он зябко потер ладони и,  дружески
улыбаясь, обратился ко мне:
     - Каково, сударь?! Поздравьте!
     А я понял, что очень, очень хочу его убить.



                         ДНЕВНИК ВИКИ. 27 НОЯБРЯ
           (последний день последнего месяца последнего года)

     Ну вот и все. То есть,  совсем  -  все.  Нет  больше  ни  тревог,  ни
сомнений. Жалею ли я о том, что случилось, о том, что мы с собой  сделали?
Нет. Потому что я НЕ ПОМНЮ, как все было. И я знаю, почему. Потому что это
такое чувство, которое понимаешь только тогда,  когда  оно  есть  в  тебе.
Недаром в детстве каждая из моих влюбленностей (в  учителя,  в  киноактера
или в  мальчика  из  старшего  класса)  казалась  первой,  единственной  и
наконец-то  НАСТОЯЩЕЙ.  Когда  это  проходит,  помнить  и   понимать   уже
невозможно.
     Только на этот раз уж слишком большая часть моей души превратилась  в
пепел. Слишком большая гора упала с плеч. Стало СЛИШКОМ легко. Так  легко,
что ничего уже не держит меня здесь.
     Глупо, наверное, думать сейчас об этом, но все-таки хорошо, что я еще
не чувствую того, кто во мне. Что еще не научилась понимать, что он  есть.
Наверное, если бы это случилось, уходить мне было бы  еще  труднее.  Я  бы
жалела его больше, чем себя.
     А маму и папу жалко.
     Этот дневник... Собственно, этот дневник - НАША с Виктором  летопись.
Я хотела бы, чтобы к нему он и попал. Просто, как память. И чтобы он знал,
что все, абсолютно все, что с нами было, было хорошо. И даже сейчас  я  не
чувствую отчаяния или боли, или чего-то в этом роде. Есть только  покой  и
уверенность в том, что именно покой мне и нужен.
     Я придумаю, как сделать, чтобы эта тетрадь попала к тебе,  Виктор.  И
вот несколько главных фраз, которые я пишу тебе на прощание:
     - мы сделали все правильно; так, как и должны были; не вздумай корить
себя
     - не жалей меня, я уверена, лучшее, что могла я  узнать  в  жизни,  я
узнала; благодаря тебе
     - не вини себя в моей гибели, ты тут не при чем: ты для меня сейчас -
абсолютно чужой (как и я для тебя - чужая, ведь так?)
     - все-таки, не забывай меня; мне хочется, чтобы хоть кто-то  обо  мне
помнил, без любви и без горечи, просто ПОМНИЛ.
                                                  Прощай.



                                  ЭПИЛОГ

     Годи был расстроен. Он вышагивал из угла в угол, размахивая руками  и
бормоча. При этом к Летову он не обращался, а  говорил  словно  бы  сам  с
собой:
     - Никогда еще я не был так близок... Думал уже, что сумел  избавиться
от неусыпного ока... Тогда я был бы поистине всемогущ. Кто может  обвинить
меня в том, что, мол, это желание - противоестественно? Я кому-то причинил
вред? Нет, мое желание благородно!.. И вдруг  какие-то  две  букашки,  два
глупых червяка, две влюбленные улитки ("красивый  образ",  -  отметил  про
себя Летов отстраненно) бросают вызов... Нет, они не  бросают  вызов,  они
просто-напросто суют меня носом в откровенное мое бессилие...
     Летов не выдержал:
     - Да что случилось-то?  Чего  вы  так  распаляетесь?  Замысел  ваш  -
отвратителен и противоестественен, но он удался, я сам видел...
     - Э, нет. Ничего вы не видели. Я и сам думал, что все получилось.  Но
проклятый разум не дает  покоя  и,  анализируя,  обнаруживает  собственные
ошибки; я знаю теперь, что произойдет дальше. Я понял,  как  они  обставят
меня. Я уничтожил их любовь, то есть, создал ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ; но нечаянно
я оставил-таки им лазейку: они уничтожат  себя,  а  вместе  с  собой  -  и
созданное  мной  отсутствие  любви.  А  значит  -  возродят  ее.   Простая
арифметика: минус на минус дает плюс. И то, что  они  создадут  будет  уже
абсолютно неподвластно моей воле, ведь это будет любовь без носителей,  то
есть ЛЮБОВЬ В ЧИСТОМ ВИДЕ.
     - Какая-то уродская, вывихнутая логика.
     - Тем не менее это так. Я, видите ли, "алгеброй гармонию поверил".  Я
не очень-то эмоционален, и, пожалуй, вовсе не сентиментален, в отличие  от
вас. Но я знаю ЗАКОНЫ, которым подчинены ваши чувства. И  уж,  пожалуйста,
поверьте мне: эти законы не  менее  точны  и  недвусмысленны,  чем  законы
физики или геометрии... Я так устал от  покровительства  ЭТИХ,  -  большим
пальцем Годи указал вверх. - А ведь они не умнее меня. Просто они  владеют
СИЛОЙ, а у меня ее нет. Но я был уже так близко...
     - Вы что, -  перебил  его  Летов,  до  которого  только  сейчас  стал
доходить весь смысл сказанного Годи, - хотите сказать,  что  они  покончат
жизнь самоубийством?
     - Именно, сударь. Именно-с. Они сделают это. И, словно пощечина  мне,
они сделают это НЕ СГОВАРИВАЯСЬ. Им, видите ли, без этой их любви,  по  их
же просьбе,  заметьте,  уничтоженной,  вдруг  обоим  незачем  стало  жить.
Забавно?
     Летов почувствовал, как ненависть к этому существу, которое нынче  он
не рискнул бы даже назвать человеком, волной нахлынула на него и  охватила
целиком. Но он не хотел, чтобы его волнение было замечено и, подавив  его,
спросил все же слегка дрожащим голосом:
     - Они уже... вы знаете точно, что они?..
     - Нет, точно я не знаю. Но интуиция и логика еще никогда не подводили
меня.
     - И нельзя попытаться их... им помешать?
     Годи встрепенулся:
     - Браво! А мне и в голову не пришло. А ведь это - реальный  выход.  Я
должен помешать им. Конечно, моим поражением является уже само их решение.
Но если я сумею их удержать, они скорее всего привыкнут к нынешнему своему
состоянию. Я  успею  помешать  хотя  бы  одному  из  них,  и  этого  будет
достаточно для моей победы: мои чары будут действовать до тех пор, пока  я
жив. И созданное мной ОТСУТСТВИЕ ЛЮБВИ будет продолжать существовать,  как
подтверждение моей силы. Но в таком случае нужно быстрее, - засуетился он,
- я должен успеть...
     Он быстро прошел в лабораторию, а выйдя из нее, обратился к Летову:
     - Вот что, молодой человек. Я вновь прошу вас все о том же одолжении:
последите, пожалуйста, за моим телом. Вернуться  я  думаю  скоро,  но  все
же...
     - Извольте, - ответил тот  с  нарочитым  безразличием.  Но  Годи  так
спешил, что не обратил внимания на эту фальшь и, отпирая дверь, продолжал:
     - Тогда пожалуйста, делайте все в точности так же, как в прошлый раз:
посмотрите за телом и не закрывайте двери до моего возвращения.
     Летов согласно кивнул.
     - Ну вот и славно, - удовлетворенно ухмыльнулся Годи  (как  и  многие
незаурядные  личности,  силой  разума  способные   преодолевать   века   и
тысячелетия, он оказался беспомощным в понимании одной  единственной  души
одного единственного близкого человека). От его меланхолии не  осталось  и
следа. - В конце концов, я ведь и для  Вас  стараюсь:  пытаюсь  спасти  от
гибели девушку, которой вы, мой друг, слегка увлечены... Что  же,  давайте
сядем на дорожку.
     Годи опустился в кресло.
     - Кстати, - продолжал он, все так же ухмыляясь, - а ведь  место-то  в
ее сердце нынче свободно. И не без моей, заметьте, помощи. Цените...
     Не сознавая опасности, он было открыл уже рот, чтобы  произнести  еще
какую-то опереточную пошлость, но внезапно обмяк и мешковато сполз на пол.
     Висящий все это время под потолком сонный Джино вздрогнул,  отцепился
от люстры и, расправив крылья, устремился к выходу.
     Летов поднялся, взял тело Годи под  мышки  и  усадил  его  обратно  в
кресло. Сел напротив и с минуту внимательно вглядывался в обрюзгшее  лицо,
еще хранившее тень давешней ухмылки. Затем он поднялся и совершил действие
прямо противоположное обещанному - тщательно  запер  входную  и  комнатную
двери.
     После этого он вновь подхватил тело Годи и перетащил его на этот  раз
на стол, положив на спину так, что голова осталась без опоры.
     Затем он вынул из ножен со  стены  коллекционную  кривую  самурайскую
саблю, осторожно потрогал лезвие клинка,  отступил  на  шаг  и,  тщательно
прицелившись точно в середину вздыбившегося  кадыка,  одним  ударом  отсек
ненавистную гордую голову, с глухим стуком упавшую на пол.
     - Дурак, - произнес Летов, ни  к  кому  не  обращаясь,  и,  осторожно
переступив ползущий к порогу ручеек крови, уселся обратно в кресло.


     ...Минут  десять  сидел   Летов   почти   без   движения,   поражаясь
собственному спокойствию и наблюдая, как лужа возле порога становится  все
больше и больше. "Похоже на финал "Идиота", - тупо подумал он.  Потом  сам
себя поправил: - Однако я - не князь Мышкин и даже не Рогожин. А Годи - не
Настасья Филипповна. Это уж точно..."  Но  вскоре  оцепенение  прошло,  он
вспомнил о цели своего поступка, схватил  записную  книжку  и  бросился  к
телефону. Он не знал, к кому полетит Джино в первую очередь, но координаты
у него были только  Вики,  к  тому  же  именно  ее  судьба  волновала  его
по-настоящему. Он набрал номер, но услышал лишь короткие гудки. Занято?
     Положив трубку, он, чтобы хоть чем-то занять время  ожидания,  "навел
порядок" - брезгливыми пальцами поднял за волосы отсеченную голову с  пола
и, положив ее сверху на тело, на живот, накрыл все это сдернутым с  дивана
пледом.
     "Не общение ли с Годи сделало меня столь хладнокровным? - подумал он,
но тут же опроверг себя сам - нет, дело не в этом; а в том,  что  я  знал:
души в этом теле сейчас нет, то есть фактически оно - труп".  И  еще  одна
странная мысль посетила его: "Это уже второй труп Годи,  который  я  здесь
вижу".
     Выждав несколько минут, Андрей набрал номер еще раз. И вновь  услышал
в трубке только гудки.
     Терпеть дальше он уже не мог. Накинув куртку, он выскочил на улицу  и
помчался в сторону дома Вики.
     ...Он взбежал, запыхавшись, на площадку и  остановился  возле  двери.
Негромкая, незнакомая Андрею  музыка  звучала  из-за  нее.  Решившись,  он
позвонил. После мелодичного "динь-дон-н-н", новых звуков  из-за  двери  не
последовало.  Мурашки  пробежали  по  телу:  все-таки  опоздал...  Он  уже
прикидывал, сумеет ли выломать дверь, когда замок щелкнул.
     Вика стояла на пороге в махровом халатике.  Летов  впервые  видел  ее
одетой по-домашнему и понял, что такая она нравится ему еще больше. Сердце
его ощутимо забилось. А Вика стояла и смотрела на него, странным взглядом.
     - Здравствуйте, - выдавил он из себя. Она кивнула и, отступив, жестом
пригласила его войти.
     Шагнув за порог, он тотчас спросил:
     - Джино у вас был? Только что.
     Вика удивленно вскинула брови и отрицательно покачала головой.
     И тут, не совладав с собой, Летов схватил  ее  за  руку  и  заговорил
быстро и сбивчиво:
     - Не делайте этого.  Я  прошу  вас...  Я  обещаю:  все  это  пройдет.
Потерпите хотя бы день-два. Ну, пожалуйста, - в его  взволнованном  голосе
зазвучали слезные нотки: - Вы должны жить.  Вы  сделали  глупость,  но  не
должны так жестоко за это расплачиваться... Вы НЕ МОЖЕТЕ УМЕРЕТЬ...
     Отчего же, - произнесла она в ответ блеклым  голосом,  -  очень  даже
могу.
     - Тогда я прошу, просто прошу вас - дайте мне  один  день,  и  я  все
сумею изменить...
     - Что вы можете изменить?.. - вопрос этот прозвучал как риторический,
но она тут же спросила его уже по-настоящему: - Вас Годи прислал?
     "Нет!" - хотел крикнуть Летов в ответ,  но  внезапно  догадался,  что
авторитет мага велик для нее и решил воспользоваться этим:
     - Да, - соврал он, - это Годи просит вас.
     - Но почему? Раз он сумел прочитать мои мысли, он должен был  понять,
что так мне будет лучше.
     - И все же он настаивает: повремените хотя бы день.
     - Ну хорошо, - безразлично кивнула она, - в общем-то мне все равно  -
днем больше, днем меньше... Отпустите, мне больно.
     Летов и не заметил, как машинально сжимал свои пальцы на ее  запястье
все крепче и крепче. Он отпустил ее руку и хотел было уже попрощаться,  но
она остановила его:
     - Подождите. Вы можете выполнить мою просьбу?
     - Да, - кивнул он утвердительно.
     - Тогда вот что, - она зашла в комнату и тотчас  вернулась  оттуда  с
тетрадкой в руке, - пожалуйста, передайте это Виктору.
     - Я не знаю его адреса.
     -  По-моему,  вы  записывали.  Ну  хорошо,  сейчас,  -  она  взяла  с
телефонного столика ручку и сделала запись  на  обложке  тетради.  -  Вот.
Пожалуйста. И не обязательно сегодня или завтра... Когда угодно.
     Летову подумалось, что по идее, взяв этот адрес, он должен бы  сейчас
бежать на помощь к Виктору. Но тут же подумал и о том, что раз  Джино  еще
не  было  здесь,  значит,  он  там.  А  так  как  Годи  всегда  с  успехом
осуществляет задуманное, то за  Виктора  беспокоиться  не  стоит.  И  тут,
осознав,  что  в  любой  момент  здесь  может   появиться   Джино,   Летов
заторопился: - Хорошо. Но вы твердо обещаете ничего сегодня не делать?
     - Ладно, перестаньте, я же сказала. День или два для меня  ничего  не
решают.
     Андрей сложил тетрадку вдвое и сунул ее в карман.
     ...Уже на полпути обратно Летову стало страшно, и он подумал, что для
выполнения задуманного ему нужен кто-то  еще.  Он  резко  изменил  курс  и
направился к своему старому приятелю, с которым, правда, со дня знакомства
с Годи, он почти не общался...



                          ПОСЛЕСЛОВИЕ СОСТАВИТЕЛЯ

     В этот-то вечер я и коснулся впервые  описанной  выше  истории.  Даже
более того, стал ее действительным участником.
     Войдя в мою квартиру, Андрей сразу же потребовал, чтобы я помог  ему,
как он выразился, "в одном деле". "Это срочно,  -  говорил  он,  -  я  все
расскажу  по  дороге".  В  действительности  же  по  дороге  он  почти  не
разговаривал, а только подгонял меня:  едва  не  весь  путь  мы  проделали
бегом.
     Свой сумбурный рассказ он завел уже в  сумрачном  доме,  куда  привел
меня (когда мы вошли, я чуть не вляпался в  омерзительную  темную  лужу  у
порога), а для большей достоверности сунул мне в руки свои записи и другую
тетрадку, которую назвал "дневником Вики", хотя в неровном свете камина я,
конечно же, ничего не смог бы прочесть (включить же свет Андрей наотрез, и
даже как-то истерично, отказался). Так и сидели мы около получаса у  огня,
вооруженные  по  настоянию  Андрея  снятыми  со  стены  саблями,  и  я   с
естественным неубывающим недоверием  слушал  его.  Говорил  он  бессвязно,
торопливо, постоянно возвращаясь к тому,  что  мы  должны  убить  какую-то
летучую мышь. Признаться, я заподозрил его  в  психическом  нездоровье,  и
когда он,  решивший,  видно,  что  уже  достаточно  подготовил  меня,  для
убедительности сдернул покрывало с  обезглавленного  трупа  на  столе,  я,
машинально продолжая сжимать в левой руке тетрадки, а в  правой  -  саблю,
вскочил с кресла и сделал попытку уйти.
     - Стой! - закричал тогда Летов жутко, опередив меня, и,  встав  между
мной и приоткрытой дверью, взмахнул саблей: - Или ты мне поможешь,  или  я
убью тебя!
     Я не фехтовал никогда в жизни, и его угроза показалась мне более  чем
реальной. Я остановился в нерешительности, и тут что-то  темное  вынырнуло
из проема двери у Летова за  спиной  и  накрыло  его  голову  бесформенным
колпаком.
     Выронив саблю, Андрей захрипел  и  ухватился  руками  за  это  темное
шевелящееся месиво. И тогда я увидел, что это - огромная летучая мышь, как
раз такая, о какой он и рассказывал только что, называя ее "Джино".
     Андрей метнулся вперед, в мою сторону, но поскользнулся в луже  крови
и рухнул мне под ноги. Дернувшись несколько  раз,  он  замер.  "Мертв!"  -
мысль  эта  пронзила  меня.  И  тогда  я  инстинктивно   ударил   летучего
зверька-кровопийцу саблей и разрубил его тельце пополам. Затихшие  останки
Джино отлипли от кровавой каши, в которую превратилось лицо  Летова,  и  в
тот же миг угловым зрением я заметил какое-то шевеление позади.
     Я обернулся и  увидел,  что  мертвое  обезглавленное  тело  на  столе
корчится словно в повторной агонии. Лежавшая до того на его животе  голова
упала на пол и покатилась в мою сторону. Она остановилась в шаге от  меня,
и я увидел, как шевелятся, силясь что-то  мне  сказать,  бескровные  синие
губы.
     Чувствуя, что мои волосы шевелятся, я,  как  парализованный,  не  мог
сделать ни шага. Но вот всякое движение в комнате прекратилось. В  тот  же
миг способность передвигать ногами вернулась ко мне, и я, отбросив  саблю,
кинулся к двери.
     Вдруг, когда я уже выскочил из этого страшного дома и бежал по улице,
машинально прижимая к груди данные мне Андреем тетради, небо  над  городом
ярко осветилось. Я остановился,  поднял  голову.  И  удивительное  зрелище
предстало  моему  взору:  из  точки  в  зените,   расходясь   в   стороны,
стремительно протянулись к земле ломаные нити семи разноцветных молний.
     И ударил гром, такой, словно не стылый ноябрь стоял сейчас на  дворе,
а конец мая или начало июня.
     Радужные молнии потухли, и на миг в том месте, где  они  сходились  в
вершину своеобразной пирамиды, вспыхнула и тут же остыла изумрудно-зеленая
пятиконечная звезда с белым, напоминающим стилизованную букву "М" знаком в
центре.
     И мир погрузился во тьму.


     Охваченный трепетом, по темным улочкам я торопливо добрался до своего
подъезда. Теперь, уверившись в том, что невероятный рассказ  Андрея  вовсе
не был лишен смысла,  я  пожалел,  что  невнимательно  слушал  его.  Желая
развеять царящий в голове сумбур, я принялся тут же,  в  подъезде  листать
случайно оставшиеся у меня тетрадки, но разрозненные фразы из  них  только
еще сильнее путали меня.
     На обложке одной из тетрадок я заметил адрес, начертанный  аккуратным
почти детским почерком. И, несмотря на более чем поздний час,  я  (оттого,
наверное, что находился в откровенном состоянии аффекта) решил отправиться
по этому адресу, надеясь, что там мне  разъяснят  хоть  что-нибудь  (благо
идти от моего дома было недалеко).
     ...Я стоял перед дверью и представлял, как разбуженные  моим  звонком
хозяева будут выслушивать мой нелепые  вопросы...  Я  поднялся  на  пролет
выше, сел на подоконник  и  хотел  закурить,  как  вдруг  та  самая  дверь
отворилась и на лестницу вышел молодой мужчина. Из этой квартиры и  именно
сейчас. Это не могло быть простым совпадением. И я пошел за ним.
     То отставая, то приближаясь на расстояние десяти-пятнадцати шагов  (в
течении почти часа), мне удалось, оставаясь незамеченным, сопроводить  его
до серого пятиэтажного здания в другом конце города,  к  которому  он,  по
всей видимости, и спешил. Он уже хотел войти в дверь подъезда этого  дома,
когда его окликнула девушка, сидящая на скамейке во дворе: "Виктор!"
     Мне не составило труда спрятаться за деревом  позади  скамейки,  и  я
слышал весь их разговор