ез, но только я заикнулась об этом,  мать  сразу:  "Куда  ты
собралась, ты же на ногах еле стоишь!.."
     И вот лежу я на животе (то банки, то горчичники, с ума можно  сойти),
а мне все звонят и сочувствуют. И Вадик  -  козел  -  позвонил:  "Ой,  как
жалко, что тебя не будет..." Молчал бы уж. Если такой влюбленный,  мог  бы
тоже не ездить. Из солидарности. Хотела я ему это сказать, но  передумала.
Зато знаю теперь окончательно, какой он козел.
     Почти весь класс звонил. Ведь у нас в классе -  я,  Верка  и  Инка  -
самые симпатичные девчонки, и без нас скучно, особенно парням. К  тому  же
мы и самые "компанейские". Плохо только, что у нас с Инкой сейчас  немного
отношения испортились - из-за Вадика. Он мне на фиг не  нужен,  а  она  от
него - без ума. А он на нее - ноль внимания. И бегает за мной. Я ей честно
все это объясняю (про то, что он мне - на фиг не нужен), а она не верит  и
ревнует.
     Тоже позвонила мне и давай сокрушаться, что  я  не  еду.  А  я  прямо
слышу, как она рада: Вадик - в полном ее распоряжении.  Вадика-то  мне  не
жалко, а вот то, что она не искренне меня жалеет  -  обидно.  Сколько  лет
дружили.
     Все. Устала писать.



                            ИЗ ДНЕВНИКА ЛЕТОВА

     Годи хвастлив. Порой - невыносимо. Причем,  пользуется  он  тем,  что
проверить его невозможно. Во всяком случае, так мне кажется.  Когда  он  в
приподнятом расположении духа,  он  с  удовольствием  рассказывает  разные
небылицы. Самое обидное,  что  у  меня  нет  никаких  серьезных  оснований
утверждать, что это - действительно НЕБЫЛИЦЫ. Ведь ни разу не ловил я  его
не то что на лжи, на малой неточности.  А  так  хотелось  бы.  Ведь  почти
всегда итог его рассказов - унижение,  низвержение,  втаптывание  в  грязь
самых любимых вами понятий и имен. При этом, сам он словно бы к тому и  не
стремится, рассказ его вроде бы никого не порочит. Но потом  вы  почему-то
просто уже не ощущаете былого благоговения по поводу  подвернувшегося  ему
под руку очередного вашего кумира.
     Подобное же действие "автоматической дискредитации" оказывал занятный
прием, которому научил меня мой одноклассник (мы учились тогда  в  третьем
или в четвертом) Саня по прозвищу "Кривой" (от фамилии Кривошеин). Я тогда
сильно робел, выходя к доске, буквально терял дар речи, даже  если  и  был
прилично подготовлен. В результате - "стаи  лебедей"  (как  выражался  наш
завуч). Так вот, Кривой посоветовал мне: "Ты перед тем, как выйти к доске,
представь училку, как  она  в  сортире  на  унитазе  сидит,  и  все  сразу
пройдет". И что вы думаете? Метод действовал без осечек.
     Вернемся к Годи. Однажды я взахлеб  повествовал  ему  о  достоинствах
полифонического метода Достоевского (Федор Михайлович - мой хлеб  насущный
и моя искренняя любовь; он - тема моей  незащищенной  пока  кандидатской).
Годи  слушал  с  интересом,  то  хмурясь,  то  неожиданно  возбуждаясь   и
похохатывая, потирая друг о друга узловатые бледные кисти рук. А  когда  я
добрался до "Идиота" - своего конька - он перебил меня нелепым заявлением:
     - А ведь страшнее тезиса  "Красота  мир  спасет",  человек,  пожалуй,
ничего не придумал.
     Я как-то сразу осекся, а он, выдержав  по-актерски  эффектную  паузу,
продолжил - монотонно, полуприкрыв веки и покачиваясь:
     - Третья  мировая  война,  унеся  200  миллионов  жизней,  неожиданно
явилась толчком для возрождения всеобщего оптимизма: ядерное оружие так  и
не было применено. Здравый смысл победил, несмотря на царившую,  казалось,
бесконтрольную  истерию.  Только   три   атомных   гриба   за   два   года
интенсивнейшей бойни - это вселяло надежду.  Обескровленное  человечество,
зализывая раны, вновь принялось за созидательный труд.
     Но разум царил лишь каких-то семь  коротких  лет,  названных  позднее
"Большим затишьем". Территориальные притязания  государств  Ислама  делали
обстановку в мире все более напряженной. И напряжение это однажды лопнуло.
То, что случилось, уже не называлось войной. Историки более поздних времен
назвали это Великим Крахом.  То,  от  чего  человечество  удерживало  себя
столько сложнейших десятилетий, свершилось за какие-то  четыре  дня.  Весь
смертоносный ядерный потенциал земного шара за четверо суток  был  выпущен
на волю и превратил планету в бесплодную выжженную глыбу.
     Сохранилось  не  более  миллиона  человеческих  особей,  мечущихся  в
кошмаре радиоактивной пустыни, гибнущих от голода и холода ядерной зимы. И
все же рано или поздно "новые варвары" принялись объединяться в племена  и
создавать некую пародию на былое великое общество. Перед уцелевшими встала
задача: возродить человека, как вид, заселить те участки Земли, на которых
хоть как-то можно жить, вернуть хоть что-то из уничтоженной цивилизации. И
задача   эта   сдвинула   приоритеты.   Главным   стало    -    увеличение
народонаселения, демографический  рост.  Но  на  каждого  нормального  (во
всяком случае - внешне) новорожденного приходилось 2-3 мутанта, врожденных
урода. И вот тогда - на жалких мощах усопшего человечества  -  и  возникло
то,  что  позднее  было  названо  "Миром   Достоевского".   Второй   после
размножения жизненной установкой обитателей этого мира  стало  уничтожение
детей с отклонениями. А как их определить?  Многие  мутанты  не  менее,  а
порой даже более жизнеспособны, нежели "нормальные" особи. Каковы критерии
"нормальности"?  Тогда  и  вспомнили   люди   определение   КРАСОТЫ,   как
рациональности, то есть - правильности. И  беспощадно  стали  истребляться
"некрасивые" люди.
     Мало-помалу  сложилась  довольно  жесткая  структура:  правила  новым
народом супружеская чета "прекрасных". Основной  их  обязанностью  было  -
осмотр маленьких людей - от пяти- до семилетнего возраста  -  и  вынесение
беспристрастного вердикта: "красив" (будет  жить)  или  "некрасив"  (будет
уничтожен). Убитые "некрасивые"  дети  пожирались,  ибо  каннибализм  стал
нормой жизни столь бедного органикой Мира Достоевского.
     Минуло несколько сотен лет, прежде чем тезис "красота мир спасет"  не
перестал  быть  единственным  законом.  Земля  (за  исключением   покрытых
застывшей  радиоактивной  лавой,  окончательно  пришедших   в   негодность
участков) более или менее равномерно  заселилась  "красивыми  людьми".  Но
печать  каннибализма,  прагматизма,  жестокости  и  возведения   в   идеал
правильности формы вне зависимости  от  содержания  останется  клеймом  на
многие тысячелетия. Человечество уже никогда не станет способно произвести
и   воспринять   такие   понятия,   как   "гуманность",    "снисхождение",
"сострадание" и т.п. И никогда  не  перестанет  оно  поклоняться  "пророку
красоты" Федору Достоевскому...
     Так закончил свой рассказ Годи.
     - Позвольте, - возмутился я, - он-то ведь совсем другое имел в  виду!
Красота по Достоевскому - это доброта...
     - Вы уверены? Но почему же тогда он так и не выразился: "Доброта  мир
спасет"? Не спорьте с  гением,  сударь.  Лично  я  преклоняюсь  перед  его
прозорливостью. В конце концов, он  оказался  прав:  именно  красота,  как
наиболее рациональная ФОРМА и спасла мир. Вернее, спасет, ведь для вас это
- будущее. Да и слава Богу.
     Я не нашелся что возразить и долго еще после этого разговора  не  мог
заставить себя снять с полки ту или иную книгу Федора  Михайловича.  Итак,
Достоевский - идейный вдохновитель массового убийства и  пожирания  детей,
возведенного в мировую политику... Черт бы побрал этого Годи!



                           ДНЕВНИК ВИКИ. 2 ЯНВАРЯ

     Я  уж  думала,  никогда  этот  дневник  продолжать  не  буду.  О  чем
писать-то? Но прошла всего неделя, а столько всего случилось, что я  снова
взялась за ручку.
     31-го я подыхала от скуки, потому что все уехали в Ново-Белово, а  я,
как последняя дура, осталась с родичами. И вот,  где-то  часов  в  пять  я
объявила маме, что пойду на улицу, посмотреть  на  новогодний  город.  Она
немного поворчала, что я еще  кашляла  ночью,  но  я  потеплее  оделась  и
все-таки вышла.
     Было тоскливо. Мне даже стало казаться, что это  я  ревную  Вадика  к
Инке. Но я поразмыслила и поняла, что вовсе нет: это просто от скуки. Ведь
если бы я была с ними за городом, я наоборот, даже хотела  бы,  чтобы  они
были вместе. Раз уж он  ей  так  нравится.  А  я  бы  просто  пела  песни,
заигрывала с  остальными  мальчиками  и  все  такое  (хотя  -  с  кем  там
заигрывать?..). Вина, кстати, запасли много, хотя  родители  знают  только
про три бутылки шампанского. А  там  водки  только  семь  бутылок,  и  две
бутылки коньяка. А вина - бутылок двадцать: целый месяц копили.
     Люди носились по улице, как сумасшедшие,  -  с  огромными  сумками  и
коробками тортов. А некоторые - даже с елками.  Папа  елку  еще  позавчера
поставил. Он тут заикнулся про то, что надоело каждый год  елку  покупать,
лучше купить искусственную, но я ему закатила маленький  скандальчик  (что
попало - терпеть  не  могу  искусственные  елки),  и  он,  как  миленький,
притащил настоящую, пушистую такую, пихточку.
     Уже много на улицах было пьяных - тех, кто начал Новый год отмечать с
утра, а то и со вчерашнего дня. Я пошла в  парк  и  прокатилась  с  горки.
Получилось довольно грустно. Там были только малыши с родителями.
     Пьяным  парням  я  старалась  на  глаза  не  попадаться,   чтобы   не
приставали. Хоть меня мама с папой и считают совсем маленькой, но  ко  мне
довольно часто пристают взрослые парни.
     Зашла в гастроном и выпила в автомате газировки.
     Там, в гастрономе, я и  заметила,  что  на  меня  пристально  смотрит
какой-то взрослый мужчина - лет тридцати. Он стоял в очереди в кассу.  Мне
не понравилось, как он на меня смотрит, и я пошла на улицу, на  остановку.
Села в автобус и вдруг снова почувствовала, на себе  взгляд.  Оказывается,
этот парень (или мужчина, я не знаю, как правильно говорить о  человеке  в
таком возрасте) тоже сел в этот самый автобус. Я вышла на своей остановке,
он вышел тоже и пошел за мной. Я немного испугалась (уже начало темнеть) и
пошла быстрее. Когда я уже добралась до своего подъезда, он окликнул меня:
"Девушка!"
     Тут-то я уже ничего не боялась: если бы он сделал  что-нибудь,  я  бы
так заорала, что весь бы дом высыпал, и  папа  бы  ему  дал...  Поэтому  я
остановилась. Он подошел ближе. "Пожалуйста,  не  убегайте,  постойте",  -
сказал он. "Что вам надо?", - спросила я. "Понимаете, - ответил он, -  мне
показалось, что вам одиноко. Мне тоже одиноко, и я  захотел  поговорить  с
вами". "Ну, говорите", - сказала я, по-моему, довольно  глупо,  как  будто
скомандовала. Он засмеялся, и тут только я как следует его рассмотрела. Он
не  был  похож  ни  на  хулигана,  ни  на   какого-нибудь   ненормального.
Некрасивый, лицо какое-то странное, вытянутое. Но что-то приятное,  доброе
в нем есть.
     "Понимаете, - продолжал он, - вышло так,  что  мне  придется  сегодня
встречать Новый год одному. И  я  подумал,  может  быть  вы  оттого  такая
грустная, что и у вас такая ситуация?". "Это вам показалось", - соврала  я
(или не соврала, я же все-таки буду с папой  и  мамой).  "Тогда  извините.
Если так, я рад за вас. А то я хотел предложить вам  встретить  Новый  год
вместе". Я скорчила такую рожу, что он снова засмеялся и сказал: "Еще  раз
извините, теперь-то я вижу, что вы - совсем  маленькая  девочка.  Я  часто
ошибаюсь, когда пытаюсь определить возраст женщины. Если бы я сразу понял,
какая вы маленькая, я бы не стал к вам приставать". Он  сказал  это  и  по
идее должен был бы сразу повернуться и уйти. Но он все стоял  молча,  и  я
тоже стояла и понимала, что он мне почему-то нравится. Или меня заело, что
я кажусь ему маленькой?
     Мы еще постояли так немного, и он  говорит:  "Раз  уж  так  вышло,  я
все-таки еще раз предлагаю вам встретить Новый год со  мной.  Даю  честное
слово, что ничего плохого себе не позволю". "Нет, не могу", - ответила  я,
хотя мне вдруг ужасно захотелось согласиться. Но что-то меня удержало - то
ли страх, то ли мысль о том, как я объясню маме, куда я вдруг исчезла. Или
ощущение, что все-таки это как-то неправильно  -  встречать  Новый  год  с
незнакомым взрослым мужчиной. "Что  ж,  ладно,  -  он  с  улыбкой  покачал
головой, - может быть, оно и к лучшему", - повернулся и пошел. Потом вдруг
остановился, обернулся и, вернувшись ко мне, достал из кармана бумажник, а
оттуда - картонную карточку: "Вот, если  вдруг  передумаете,  звоните.  Не
сегодня, так в любой другой день". И двинулся обратно  к  остановке.  А  я
вошла в подъезд.
     Все, мама зовет обедать. О том, что было дальше, допишу  в  следующий
раз.



                            ИЗ ДНЕВНИКА ЛЕТОВА

     Другой случай был для меня менее болезнен, нежели развенчание  Федора
Михайловича. Уж и не помню, с какой стати,  мы  затеяли  разговор  о  Юрии
Гагарине. Да, вспомнил! В тот вечер Годи, как он это делал иногда, резанул
себя лезвием по запястью левой руки и кормил Джино теплой кровью. Меня  от
этого  зрелища  слегка  подташнивало  (особенно  от   выражения,   которое
возникало на рожице Джино, когда он высовывал  свой  жадный,  свернутый  в
трубочку язычок), и я, чтобы отвлечься, включил старинный, практически  не
используемый хозяином,  телевизор  КВН.  Шла  передача  "Это  было,  было,
было...", и в исполнении забытой ныне звезды  сов.  эстрады  Юрия  Гуляева
звучала песня Пахмутовой: "Знаете, каким он парнем был?.." И меня потянуло
на философию.
     - Правда, - начал я, -  как  странно.  Глупейшая  история,  по-моему.
Первым из всех людей побывать в  космосе,  чтобы  разбиться  на  банальном
самолетике...
     Годи смахнул Джино, отер руку смоченной в спирте  ваткой  и,  накинув
сорочку, заявил:
     - Да, человек неописуемой смелости, доброты и честности. Но в  космос
он не летал.
     Я встал на дыбы:
     - Какая ерунда! Какую только ерунду не  придумают  журналисты,  когда
нечего писать. Встречал я эти бредни. Бредни и есть.  Ни  на  грош  им  не
верю.
     - Да,  и  я  тоже.  Пишут,  например,  что  не  было  полета.  Это  -
откровенная выдумка. Но, сочиняя сенсационную утку, кто-то чуть не попал в
десятку.
     - Чушь. Есть простейшие логические  доказательства  того,  что  полет
был.  Во-первых,  сигналы  "Союза"  принимали  все  радиостанциями   мира,
во-вторых, сразу за  Гагариным  в  космос  отправились  другие...  Выходит
вообще никто не летал?
     - Я и говорю - полет был. Я же сказал, "ПОЧТИ в десятку". Полет  был.
Но Гагарина в корабле не было. Сейчас вы все поймете.
     Годи уселся в кресло и поведал:
     - Холодная война между СССР и США была в разгаре. Одним  из  ключевых
ее направлений стала "космическая гонка" - соревнование двух сверхдержав в
том, чей гражданин первым совершит пилотируемый полет. У нас (в смысле,  в
СССР) все шло нормально. Но когда космический корабль был уже  практически
готов и оставалось лишь смонтировать оборудование жизнеобеспечения пилота,
из неофициальных, но достоверных источников  стало  известно,  что  запуск
американского космонавта будет произведен через двадцать  дней.  Советские
конструкторы сознавали, что даже при самом максимальном напряжении  сил  в
этот срок им не уложиться. А ведь первенство  значило  много  больше,  чем
даже сам полет. От этого зависело и дальнейшее финансирование  космических
исследований правительством. И вот тогда-то гениальный  Королев  и  принял
неожиданное  решение,  о  котором  знали  только  четверо:  он,  двое  его
ближайших помощников и Гагарин.
     Во-первых, в ракете срочно был смонтирован и установлен прибор  (чудо
тогдашней радиотехники) -  комбинация  радиопередатчика,  реле  времени  и
магнитофона. Именно он и подавал сигналы из космоса, которые принимал весь
мир. Он даже "отвечал на вопросы" если тот, кто задавал их, после  вопроса
подавал особый ключевой сигнал, включавший  систему.  Вопросы  были,  само
собой, подобраны заранее, а ответы - записаны на  пленку.  Во-вторых,  был
отснят знаменитый киноролик с гагаринским "Поехали!"  И,  в-третьих,  была
проведена серьезная психологическая обработка пилота.
     В день старта Гагарин, облаченный в  скафандр,  действительно  сел  в
ракету. Там, сбросив с себя тяжелую одежду, дождался условленной  секунды,
включил радиоприбор и выбрался из люка. Именно в  этот  миг,  действуя  по
сценарию, Королев заявил членам  правительственной  комиссии,  что  сейчас
будет производиться заправка двигателей, и  в  течении  семи-десяти  минут
ничего интересного происходить не  будет.  Подведя  их  к  развешанным  на
стенах бункера схемам и картам, он принялся рассказывать о будущем полете.
     Гагарин  спрыгнул  на  землю   Байконура,   добежал   до   топливного
автозаправщика, забрался в пустую кабину  и,  натянув  приготовленную  там
спецовку, повел машину прочь.
     Вот, собственно, и вся история. Потом капсула с  космонавтом  была  с
самолета сброшена на землю.
     Годи замолчал.
     (Позднее рассказанное им я изложил одному своему  знакомому,  который
понимает в технике  больше,  чем  я  [Андрей  имеет  в  виду  меня  (прим.
составителя)], и тот подтвердил, что технические возможности к  проведению
подобной операции в 61-м году уже существовали.)
     Наш с Годи разговор в тот раз закончился так:
     - Только не  думайте,  что  я  пытаюсь  принизить  героизм  ученых  и
космонавта, - заверил он. - Напротив, второй пилотируемый  полет  показал,
что, имей конструкторы запас времени, хотя бы два-три месяца, состоялся бы
и прошел удачно и первый полет. Собственно, и обманом-то это не назовешь.
     - А Гагарин, как же он?..
     - О, Юрий Алексеевич - фигура крупная и трагическая,  достойная  пера
Шекспира. Вначале он с удовольствием принимал славу  и  почести,  так  как
давно был готов к ним. Он как-то даже и не чувствовал  себя  авантюристом.
Но с каждым днем все чаще мучили его и  угрызения  совести,  и  горечь  от
того, что, по иронии рока, ему не  пришлось  совершить  того  героического
поступка, который он должен был, мог и жаждал совершить. Что он ворует  по
праву ему принадлежащее. Это порождало в его сознании ощущение эфемерности
всего окружающего. Он не боялся разоблачения, нет.  Совершая  предписанный
Королевым поступок, он знал, что делает это во  благо  Родины:  мы  должны
были стать первыми. Но кто он теперь? Герой? Космонавт? Или обманщик?  Или
вор собственной славы?.. Юрий Алексеевич был человеком редкостной  чистоты
души. Оттого-то вся эта история и закончилась для него  сперва  запоем,  а
затем и самоубийством. Я преклоняюсь перед этим человеком.
     И снова, как и тогда,  с  Достоевским,  Годи  заявил,  что  он,  мол,
преклоняется... Я же вновь ощущал, что еще один мой кумир  лопнул  подобно
мыльному пузырю.



                          ДНЕВНИК ВИКИ. 10 ЯНВАРЯ

     Перечитала написанное  позавчера  и  поразилась:  как  быстро  мчится
время. Я уже привыкла, что у меня есть Виктор, и мне кажется, что  я  знаю
его сто лет. И мысли, которые были у меня всего десять дней назад, кажутся
сейчас глупым детским лепетом. И  даже  как-то  смешно  переносить  их  на
бумагу. И все-таки, раз уж я так решила, попытаюсь. И начну с того  места,
где остановилась в прошлый раз.
     Когда я пришла домой, мама готовила пельмени, и я стала ей  помогать.
Сама я готовить не люблю, но люблю помогать маме, потому  что  тогда-то  я
точно знаю, что все будет вкусно, и я не зря мучаюсь. Мы провозились часов
до семи, а потом накрыли на стол и уселись смотреть телевизор. Смотрели  и
провожали старый год: папа наливал по десять капель коньяку.
     Настроение было  напрочь  неновогоднее,  к  тому  же  по  телеку  шел
какой-то эстрадный концерт - чушь собачья - совсем  не  интересный.  Потом
сварились пельмени, и только мы успели их съесть, как  куранты  на  экране
начали бить двенадцать. Папа схватил бутылку шампанского, а  я  закричала:
"Потряси, потряси, хочу, чтобы стрельнуло!" Но он иногда  бывает