м вроде бы смущение,
а с другой стороны, боясь разоблачить свое ликующее состояние.

- Первый раз, - сказал он. - Тот заболел.

-  Болваны!  -  выругался  усач. Вероятно, среди преступников он стоял в
табели о рангах чуть выше того - Дать бы вам всем разок по шее! Где груз?

- Там, - сказал Фред, поднимая глаза к двенадцатому этажу.

-  Пошли  быстрей.  Уже  время.  -  Усач  торопливо  свернул полотенца и
засунул их под пиджак. - Он ждать не будет.

- Кто? - не понял Честер.

-  Кто!  Кто!  - передразнил усач. - Самолет! В шестнадцать пять убирают
трап, вот кто! Пошли!

- А как же полотенца? - играл в дурачка Честер.

-  Ты  что,  озверел?  -  искренне  удивился усач. - Полотенца идут мне!
Понимаешь? Не тебе, а мне!

- Это еще зачем?

-  Ну  и  людей  подбирать стали! - Усач покраснел от негодования. - Для
морды,  когда  я  на  пляже  буду, у меня есть собственное! Соображаешь?
Чистое!  А эти - с меткой! Для креста! Ох, не быть тебе, парень, в нашей
компании!

В лифте усач неожиданно тихо и даже с какой-то теплотой в голосе спросил:

- Груз спит? Ну и прекрасно. Морфинильчик действует.

Потом  была  дверь,  за  которой находился Гард. Честер сделал последнюю
"естественную" попытку:

- А для какого еще креста?

- Ты о чем?

- О полотенцах. - Фред снова опустил глаза.

-   В   бога   веруешь?   -  сказал  усач.  -  Молись.  Такие,  как  ты,
любознательные, долго не живут. И они вошли.

Четыре человека бежали прямо по аэродромному полю.

Четвертым был Мердок. Комиссар на ходу отдавал ему последние указания:

-  Ребенка через Моргинса вернете матери. Сегодня же договоритесь с ним,
пусть  даст  интервью:  рэкетиры,  мол,  обыкновенные рэкетиры! Удалось,
мол,  поймать. И пусть назовет две-три фамилии. Из тех, что уже сидят...
На  его  расспросы  - молчок. Вернется Гард, у него, мол, и спрашивайте.
Куда  уехал,  тоже  не  знаю.  Эту  четверку  держать под замком. От них
наружу ни единого звука! Ночью аккуратно уберите машины ко мне в гараж..

Стюардесса уже закрывала двери. Бегущий впереди Таратура заорал:

- Подождите!

-  Наблюдение  из  парикмахерской,  игротеки и лаборатории не снимать, -
продолжал   Гард.   -   Подключите   инспектора  Хьюса...  И  последнее:
контрольный  срок  -  2 июня, двенадцать часов дня. Если нас не будет...
или  не  будет  вестей...  поднимайте  тревогу.  Идите на доклад прямо к
Президенту.  Это  нам  мало  поможет,  но  не  идти тоже нельзя. И дайте
материал в прессу... Я очень на вас надеюсь, Мердок!

Трап. еще не убрали. Поднимаясь в самолет, Честер шепнул Гарду:

- Давид, у меня в кармане ни одного лемма!

- Ты говоришь так, как будто это впервые.

- Да, но...

- Не волнуйся. Ужин ты заработал честно. А там видно будет!

Самолет  не  делал  прощальных кругов, а сразу взял курс на остров. Гард
смотрел  в  иллюминатор, но так и не увидел Мердока, одиноко стоящего на
зеленом поле, перерезанном во многих направлениях бетонными полосами.

Они не знали, что им не суждено больше встретиться.
                         Глава 9. ТРИ ХОЛОСТЯКА

Пожалуй,  сегодня  уже  не многие помнят, что остров Холостяков когда-то
назывался  островом  Акул.  Смена  названия произошла лет двадцать назад
при   довольно   любопытных   обстоятельствах,   наложивших  решительный
отпечаток на нынешний стиль жизни известного великосветского курорта.

На   одном  из  пленарных  заседаний  Ассоциации  миллионеров-холостяков
вице-президент   Раул  Бланкмейстер,  ныне  покойный,  зачитал  открытое
письмо некоего Эдмонта Бэйла...

Впрочем, рассказывать об этом надо не так.

Остров  Акул  был  сам похож на акулу. Он имел восемьдесят четыре мили в
длину,  шесть миль в ширину, а в высоту сорок метров, если острова можно
характеризовать   в  трех  измерениях.  Северная  часть,  заостренная  и
изогнутая,  словно  акулий  хвост,  выходила  в  открытое море. Она была
голой  и  мрачной,  сплошь состоящей из больших и малых холмов, покрытых
гладкими  валунами,  доставшимися  в  наследство от ледникового периода.
Многократные  и  утомительные попытки найти там полезные ископаемые ни к
чему  не  привели,  и  эта  часть острова, прорезанная, правда, отличной
дорогой,   была   оставлена  в  своей  первобытной  дикости  и  признана
государственной.

Зато  южная  часть  могла  бы  вызвать  зависть  лучших  курортов  мира.
Отделенная  от  Ньюкомба  проливом,  напоминающим  Ла-Манш,  она  полого
спускалась  к  морю, образуя совершенно ровные многоступенчатые террасы,
словно  нарочно  приспособленные для строительства отелей. Желтый песок,
целебный  воздух,  прекрасные источники пресной воды, великолепное море,
много  солнца,  тенистые  пальмовые  деревья,  неумолчно поющие птицы и,
наконец,   поражающие   своей   стройной   красотой   реликтовые  сосны,
сохранившиеся,  говорят, лишь в трех местах земного шара,- не райский ли
уголок для тех, у кого есть предприимчивость и кларки в кармане?

Увы,  коммерцию  финансовым  акулам  самым  нахальным  образом испортили
акулы  морские.  Их  было  так  много,  что  не только купаться, но даже
оставлять  на, берегу вещи и съестные припасы было опасно, так как акулы
выбрасывались из воды, успев перед смертью проглотить добычу.

Остров  был  обречен.  В его южной части открылась единственная харчевня
"Петух",  в  которой  редким гостям давали жидкое пиво, салат из морской
капусты и отбивные из акульего мяса.

Вот  тут-то  на  сцене  и  появляется впервые Эдмонт Бэйл - средней руки
миллионер,  но  зато  активный  член  Ассоциации миллионеров-холостяков.
Собственно,  появляется  он  не  на  сцене,  а  на  острове,  в харчевне
"Петух",  где  съедает  одну отбивную, а затем долго думает, решая в уме
сложную задачу.

Затем  происходит  пленарное  заседание,  на  котором ныне покойный Раул
Бланкмейстер и зачитывает открытое письмо Эдмонта Бэйла.

Письмо следующего содержания:

"Уважаемые  холостяки!  Братья  по  кларкам!  Я вынужден открыться перед
вами:  вот  уже  три  года,  как я женат. (Гул возмущения в зале.) Более
того,  у меня есть годовалая дочь. ( Крики: "Позор!", "Долой его!") Но я
слишком  поздно  осознал ошибку и раскаиваюсь. Судьба жестоко наказывает
меня  одним  тем,  что  я  вынужден покинуть нашу славную Ассоциацию. Но
прежде,  чем  распрощаться  с  вами,  я хочу хоть немного облегчить свои
страдания.  ("Только  не  за  наш  счет!")  Уважаемые холостяки! Вот уже
много  лет мы занимаемся тем, что изыскиваем возможность разумно тратить
наши  лишние  кларки.  Так  вот,  дорогие  братья  по  кларкам,  я  хочу
предостеречь  вас  от  тех...  ("А ты кто такой?!")... кто предложит вам
создать  на  острове  Акул курорт для холостяков! ("А почему бы и нет'",
"Захотим-и   построим!")  Я  знаю,  что  скажут  вам  совратители  ваших
миллионов!   ("Пророк  нашелся!")  Объедините  капитал,  скажут  они,  и
поставьте  на  южной  части  острова  заградительную сетку! ("Прекрасная
идея!")  Это будет стоить всего шестьдесят миллионов кларков! ("Сколько?
"Сколько  он сказал?!") Но позвольте дать вам искренний совет: ни в коем
случае...  ("Долой!", "Это уже слишком!", "Он еще смеет советовать!")...
не соглашайтесь! Не осваивайте остров Акул! Это - гиблое дело!.."

Дальнейшее  потонуло  в  сплошном  протестующем  реве,  и письмо Эдмонта
Бэйла  так  и  не  было дочитано до конца. Тут же вопреки его совету был
создан  Комитет  по  освоению,  составленный  из шестнадцати отъявленных
холостяков.   В   ближайшие   три   дня  были  выкуплены  у  государства
(разумеется,  по  взвинченным  ценам)  участки  на южном берегу острова.
Полным  ходом  началось  строительство морского порта, аэродрома, сорока
трех  отелей,  множества ресторанов, пляжей, баров, станций обслуживания
автомобилей,  купальных  залов,  подземных  гаражей, бассейнов, канатных
дорог  и  парикмахерских  салонов.  Стальная  сетка,  словно  намордник,
надетая  на  утолщенную  южную  часть  острова, действительно обошлась в
шестьдесят  миллионов,  если  не  считать  пособий,  выплаченных  семьям
тридцати  шести  водолазов,  погибших  при  ее установке. Морские акулы,
потыкавшись  мордами в решетку, сдались, подняв кверху острые плавники и
признав бесспорную победу за миллионерами, объединившими свои усилия.

Спрашивается,  что  со  всего  этого  имел  Эдмонт  Бэйл,  так  неуклюже
пытавшийся  предостеречь  своих  братьев  от  рокового  шага?  Форменный
пустяк!  отель "Ум хорошо, а кларк лучше", расположенный на самой ровной
террасе,   у  самого  желтого  пляжа  -  на  участке  реликтовых  сосен,
купленном  Бэйлом  за бесценок у хозяина бывшего "Петуха" еще задолго до
того, как Ассоциация получила открытое письмо.

С   тех   пор   остров  Акул  и  стал  называться  островом  Холостяков.
Фешенебельный  курорт  мог  спорить своей славой с Дубровниками, Ниццей,
Солерно,  Золотыми  Пясцами, Сочи и Калифорнией. Ежегодно здесь отдыхали
сорок  три  миллионера-холостяка,  до  двух  сотен семейных миллионеров.
Президент,  многочисленные  министры,  наследные  принцы  из  зарубежных
государств,  всевозможные коронованные и пока еще не коронованные особы,
а  также самые могущественные короли гангстеров. Кроме того, все, у кого
в  кармане  имелись  кларки,  могли  приехать  сюда, чтобы оставить их в
карманах  холостяков  и  прежде всего нынешнего мультимиллионера Эдмонта
Бэйла.

Наконец  -  что  очень  важно  для  понимания  стиля  курортной жизни, -
холостяки  с  самого  начала провозгласили принцип. "Все, что угодно, но
только  для одиноких!" Мужьям с женами и женам с мужьями въезд на остров
был   категорически   запрещен.   Короли   и   королевы,   президенты  и
президентши,  клерки и клеркши - одним словом, семейные пары всех рангов
-  оставляли дома обручальные кольца, селились в разных номерах отелей и
церемонно знакомились на пляже, как будто впервые друг друга видели.

Разумеется,  это была милая и пикантная условность, но играли в нее так,
что  даже  переигрывали. Мужчины ухаживали за своими (или чужими) женами
с  пылкостью  и  осторожностью заядлых холостяков, а женщины кокетничали
со  своими  (или  чужими) мужьями с такой непосредственностью, как будто
никогда  не  стояли  под  венцом.  Роковые  последствия  этой  внешней и
внутренней  свободы  улаживались  сами собой, что, впрочем, стало модным
для  нашего времени. Верхом неприличия считалось не только ревновать, но
и  бросать  ревнивые взгляды, а малейший намек на родственность приводил
к  необходимости  покинуть  остров.  Дело дошло до того, что даже родные
братья  предпочитали  не  узнавать  друг  друга, а сестры, столкнувшись,
презрительно отворачивались.

Курортной газете дали название "Прекрасное одиночество".

Таким  образом,  почти все на этом острове были друг другу родственники,
хотя  делали  вид,  что  чужие,  и все были воистину чужими, хотя в миру
считались родственниками.

И  только  один  официальный  скандал потряс два года назад нравственные
основы  миллионеров-холостяков.  После смерти почтенного вице-президента
Ассоциации   Раула  Бланкмейстера  неожиданно  выяснилось,  что  у  него
имеются  шесть  дочерей и два сына, не говоря уже о супруге, которые тут
же  передрались  из-за  наследства. Недели две подряд центральная печать
только  и  занималась  подробным  описанием судебного процесса, отпуская
при  этом  ядовитые  замечания  в  адрес  Ассоциации.  Наследство,  надо
сказать,  было  немалым  и  состояло,  кроме  прочего, из очаровательной
монорельсовой  дороги,  ведущей  от  аэродрома  к побережью, и шикарного
отеля под названием "Холостяк из принципа".

Трое  мужчин,  прибывшие  вечером  27  мая  рейсом  из  Нью,  как  раз и
воспользовались этим отелем.

Всю  дорогу Гард тщательно обдумывал план действий. Из чего, собственно,
он  мог исходить? Сведения были чрезвычайно скупые и сумбурные. Он знал,
во-первых,  что  ребенка  должен  был  сопровождать  человек, у которого
имелись  документы  на  имя  Боба  Лангера,  и  что  этот человек не был
последним  звеном  в  преступной цепи. Во-вторых, судя по фразе Лангера,
сказанной  Честеру:  "Для  морды,  когда  я  буду  на пляже, у меня есть
собственное  полотенце",  -  он  должен был (или просто хотел?) выйти на
пляж.  Логичным  было  предположить,  что опасность и сложность задания,
которое  выполнял  Лангер, не позволяют ему вести на острове беззаботную
жизнь  курортника. Скорее всего, выход на пляж диктуется необходимостью.
Но  какой?  Не  там ли должна произойти встреча с очередным звеном? Если
там,  то,  спрашивается, где в это время могла бы находиться Рони Фишер?
Хотя  детей  на  острове  Холостяков  было  пруд пруди, все же появление
мужчины  с ребенком являлось отличным поводом для сенсационной заметки в
"Прекрасном   одиночестве"   со   всеми,   как   говорится,  вытекающими
последствиями.  Не  учитывать  этого  преступники  не могли. Значит, Боб
Лангер  должен  выходить на связь один, оставив где-то спящую Рони? Где?
Очевидно,  в  отеле.  Где  ж  еще?  А  то,  что  именно спящую, косвенно
подтверждалось найденными у Лангера шприцем и ампулами с морфинилом.

Наконец,  Гарду  надо  было  решить  вопрос  о том, какой из сорока трех
пляжей  годился  преступникам  для связи и в каком из сорока трех отелей
мог  остановиться с ребенком Боб Лангер. Вероятнее всего, в том, который
находится  ближе  всего  к  аэродрому,  с  одной  стороны, и к пляжу - с
другой.  Чем короче эти пути, тем легче преступникам. Если так, то лучше
"Холостяка  из принципа" нечего и желать. Прямо на аэродроме можно сесть
в  закрытую  кабину  "раулки",  как  называли  курортники  монорельсовую
дорогу,  ныне принадлежащую жене покойного Раула Бланкмейстера, и прямым
ходом  добраться  до отеля "Холостяк из принципа", а уж тут всего десять
метров   до   пляжа.  Конечно,  "Ум  хорошо,  а  кларк  лучше"  -  более
комфортабельный  отель, и путь от него к пляжу, хоть и длиннее, проходит
через  рощу  великолепных  реликтовых  сосен.  Но, как справедливо решил
Гард, преступникам должно быть не до комфорта и эстетических наслаждений.

В-третьих  -  и  это, пожалуй, самое сложное, - Гарду следовало угадать,
для  какого  креста  были нужны Бобу Лангеру два полотенца с метками. То
ли   на  пляже  был  какой-то  крест,  который  он  был  обязан  накрыть
полотенцем,  то  ли  сам  обвязаться ими крест-накрест, то ли вышедшие к
нему  на  связь  преступники  должны  были  в  виде  пароля  положить на
полотенца  какие-то  кресты...  Вариантов рисовалось так много, что Гард
перестал  ломать  над  ними голову, тем более что все пароли традиционно
строились по принципу наибольшей алогичности.

Разумеется,  Гард  понимал, что все его предположения в известном смысле
не стоят и лемма.

Прямо  на аэродроме Боб Лангер мог преспокойно передать ребенка в другие
руки,  получив взамен разрешение два-три дня поваляться на пляже. В этом
наипростейшем  варианте,  правда,  не  было ясного места для полотенец и
креста,  но  кто  сказал,  что  место  это  должно  быть  "ясным"  и что
таинственные  предметы  вообще имеют отношение к передаче ребенка, а не,
положим, к получению Лангером гонорара за работу?

Одновременно  с  этим  Гард  понимал  и  то,  что  в  его положении надо
учитывать  только  те  варианты, к которым ведет ниточка из неосторожных
фраз,   сказанных  водителем  малолитражки  Фреду  Честеру.  Ведь  после
знакомства  с  Гардом  потрясенный Боб Лангер прочно умолк, да и не было
времени его допрашивать...

Так   думал  комиссар,  сидя  в  самолете  и  уже  не  имея  возможности
посоветоваться   с  Таратурой  и  Честером.  С  того  момента,  как  они
очутились   в  салоне  тихоходного,  но  вместительного  "Птеродактиля",
курсирующего  между  Нью и островом Холостяков, они не должны были знать
друг   друга.   Внешняя   независимость   диктовалась   тактическими   и
конспиративными   соображениями   и,   кроме  того,  облегчала  взаимную
подстраховку.  Все  трое  знали  лишь  о  том,  что  жить  нужно в отеле
"Холостяк  из  принципа",  по  возможности  в соседних, граничащих между
собой  номерах,  и  кто  из  них  какую роль должен играть. Об этом Гард
шепнул  Таратуре при выходе из самолета, шагая по трапу за его спиной, а
Таратура сказал Честеру, сев с ним вместе в одну кабину "раулки".

Вид  у  Таратуры уже был надменным и чопорным: он поспешил войти в роль,
поскольку Гард приказал ему быть "миллионером".

Честер  долго  не  мог  уснуть. Балконная дверь была распахнута настежь,
доносился  шум  прибоя,  и  эти  равномерные,  тяжелые вздохи будоражили
мозг,  и  без  того  настроенный  на грустные размышления. "Кто знает, -
думал  Фред,  -  не  находится  ли  Майкл  где-то совсем близко? И тоже,
наверное,  не  спит и мучительно соображает, что же это такое случилось,
если не приходят за ним мама с папой..."

Допустить, что сына нет в живых. Честер не мог.

Ночью  ему  приснился  сон.  Как  будто  он стоит на капитанском мостике
белоснежной   яхты,  а  по  веревочной  лестнице  быстро  взбирается  на
фок-мачту  маленький  Майкл.  Сердце Фреда сжимается от тоски: сын может
сорваться  в  море,  а  вокруг  -  акулы,  их  не  видно сейчас, но всем
существом  своим  Честер  чувствует,  что  они ждут добычу. Еле держится
Майкл,  слабея  на  глазах,  и  вот  уже  бросил одну руку... "Майкл!" -
кричит Честер.

И просыпается.

Фу,  какой  жуткий сон! Была бы рядом Линда, она бы сказала: "Не к добру
это,  Фреди,  с  Майклом что-то случится". Уже случилось... И вдруг - не
во  сне,  а  наяву  - Честер отчетливо представил себе, что происходит с
украденными  детьми. Здесь, в курортном городе, есть тайный ночной клуб,
в  котором  за  большие  деньги  миллионерам  показывают, как в огромном
бассейне, наполненном прозрачной зеленой водой, акулы пожирают ребенка!

Было  уже светло. Весь покрытый холодной испариной, Честер быстро оделся
и вышел из номера.

В  кафе  за  одним  из столиков он тут же увидел Таратуру. Инспектор уже
покончил  с  завтраком  я нахально читал "Биржевые ведомости", попыхивая
отличной  гаванской  сигарой.  Не  имея  сил  оставаться  в одиночестве.
Честер  подошел к столику, близко стоящему к Таратуре, и сел так, что их
спины оказались в метре друг от друга.

-   Кофе  и  джем,  -  сказал  Фред  официанту,  молодому  человеку  лет
шестнадцати, мгновенно появившемуся рядом, - и пачку сигарет.

-  Может  быть,  сигару?  -  предложил официант. Фред отказался. Он мог,
конечно,  последовать  примеру инспектора, тем более что на острове было
принято  жить в кредит, расплачиваясь по счетам лишь за день до отъезда,
а  у  Гарда,  надо  полагать,  была с собой чековая книжка. Но Честер не
имел привычки курить сигары и не хотел изменять себе даже за чужой счет.

Еле дождавшись ухода официанта, Фред сказал, не поворачивая головы:

- Мне приснился ужасный сон!

-  С  приятным  пробуждением!  -  тихо  ответил  Таратура, переворачивая
страницу "Ведомостей".

- Я, кажется, понял, куда деваются дети!

- Куда?

Словно  из-под земли вырос официант и поставил перед Честером серебряный
кофейник  и  блюдечко  с  джемом.  Подождав  секунду,  не  последует  ли
какой-нибудь  новый  заказ  - заказ не последовал, - он пододвинул Фреду
еще одно блюдце с пачкой сигарет и мягко отошел от стола.

-  Их  скармливают  акулам  в  тайном  клубе  миллионеров-холостяков!  -
выдохнул Честер.

Таратура  поперхнулся  сигарным дымом, но тут же взял себя в руки и тихо
сказал сам себе:

"Тс-с-с!" Затем спокойно повернул еще одну страницу "Ведомостей".

- С перцем? - спросил он, не оборачиваясь к Фреду.

-  Ты  осел! - возмущенным шепотом воскликнул Фред. - Я не шучу ни одной
секунды!

Таратура  поднял  голову  и  медленно  обвел  глазами  кафе. То же самое
сделал   Честер,   явно   почувствовав   неуместность   своего  громкого
восклицания.  Но нет, но не вызвало ничьего интереса. Ближе всех к Фреду
завтракал  в  одиночестве  седой господин лет пятидесяти, демонс