тура,  включайте!  -  скомандовал  Гард.  Мимо  пронеслась машина
Мердока  -  отличный  "Шевролет"  трехгодичной  давности,  затем  черный
"Мерседес"  с  высоко торчащей антенной, вплотную за ним - малолитражка,
последняя  модель фирмы "Норд-Вест", а еще потом, метрах в пятидесяти за
малолитражкой,  шел  автобус.  "Ягуар",  точно  выбрав момент, рванулся,
вклинился  между  "Норд-Вестом"  и  автобусом  и, сразу набрав скорость,
понесся в общем потоке, огибающем площадь Примирения.

-  Четвертый  и седьмой! - крикнул Гард в микрофон. - Выходите на трассу
и  следуйте  за нами с интервалом в две минуты. Сотый, кончайте работу и
возвращайтесь   домой.   Передайте   дежурному  о  снятии  всех  постов,
находящихся  на  главных  площадях  города.  Теперь,  надеюсь, справимся
сами. Вам ясно?

- Еще бы, комиссар!

Погоня!..

Впрочем,  какая  же  это  погоня? Как из слагаемых - сумма, так и погоня
должна  складываться по крайней мере из двух компонентов: из убегающих и
догоняющих.  Вот  когда  они  словно  бы  настраиваются  на  одну волну,
передавая  друг  другу  ритм  и  скорость  движения.  Вот когда их нервы
вытягиваются  в  тонкую  ниточку,  готовую  лопнуть в самый неподходящий
момент.  Вот когда рождается обоюдный азарт, и появляется жажда риска, и
даже  гибель  кажется  менее обидной, чем проигрыш в глазомере, в умении
водить машину, в выдержке.

А  что  было  на  этот раз? "Мерседес" ни от кого не убегал, а спокойно,
Подчиняясь   своему   собственному   плану,  ехал  к  цели.  И  даже  не
предполагал,   что  не  только  за  ним,  но  и  впереди  него  движутся
полицейские  машины.  Хозяева  "Мерседеса"  не  тратили ни капли нервной
энергии, не мучались страхами и не молились богам.

Это  был  самый  классический  вариант  слежки, ибо погоня, по убеждению
Гарда,  означала  брак в работе - обоюдное обнаружение, когда приходится
открытым  способом  исправлять ошибку. Гард не любил погонь, чего нельзя
сказать  о  Таратуре.  Вот  и  сейчас  он  не был самим собой, нервничал
больше  обычного,  раздражался по пустякам, ворчал и капризничал. То ему
показалось,  что  как-то  "не  так"  заработал  мотор,  и  он даже хотел
остановиться  и  проверить,  в  чем  там  дело,  но Гард приказал ему не
дурить.  "Они  ж  никуда не уйдут! - проворчал Таратура. - Ближайшие сто
километров  с  трассы  и свернуть-то некуда!" То ему стала поперек горла
малолитражка,  которую  вел тучный усатый мужчина, - это заметили, когда
пропускали  "Норд-Вест"  перед  собой.  Водитель  малолитражки буквально
вцепился  в  "Мерседес",  решив потягаться с ним в скорости и, вероятно,
проверить,  стоит  ли  его  машина  тех  денег,  которые он заплатил. То
бесила   Таратуру   скорость,   с  которой  "даже  неприлично  ехать  за
преступниками" и которая "была пригодна для прогулки или для похорон...".

Если  бы  он  знал, куда и к каким испытаниям приведет его эта "невинная
прогулка"!

-  Шеф,  -  сказал  из  динамика Мердок, - вам не кажется, что цель их -
аэродром?

- Спасибо, Мердок, - ответил Гард. - Я тоже думал об этом.

Действительно,  на  сто сорок пятом километре расположился самый дальний
из  семи  аэродромов  столицы.  Впрочем,  на девяносто седьмом километре
была  вертолетная  станция, входившая в систему окружных станций, откуда
можно  было  добраться  до  любого  аэровокзала.  А  на  сто двенадцатом
километре  -  речной  порт,  связанный  каналами  с западным и восточным
побережьем  Ньюкомба.  Не  говоря уже о том, что шоссе приводило в конце
концов  к  городу  Орлуану,  второму  по величине после Нью, от которого
расходились  веером  еще  с десяток дорог в разных направлениях... И все
же, повинуясь интуиции, Гард вызвал дежурного полицейского управления:

-    Говорит   семнадцатый.   Срочно   доложите   расписание   ближайших
пассажирских рейсов с аэродрома Нью-порт-6.

- Минуту, комиссар... Будете записывать или так?

- Валяйте "так", - улыбнулся Гард.

-   В  пятнадцать  ноль  семь  -  Париж-прямой.  В  пятнадцать  сорок  -
Аддис-Абеба  -  транзит.  В  шестнадцать  десять  -  остров Холостяков -
внутренний. В шестнадцать пятьдесят - межконтинентальный Токио...

-  Пока  хватит,  - прервал Гард. Потом взглянул на часы. Они показывали
три  дня.  Машина  в  Париж  уходила  через  семь  минут. Стало быть...-
Забронируйте мне на каждый рейс, кроме парижского, по два...

- Что-о-о?! - встрепенулся Честер.

- По три билета. И можете спать дальше.

-  Благодарю,  комиссар, - ответил дежурный. На сто втором километре вся
кавалькада  по  очереди  обошла  "Норд-Вест",  который  сначала  пытался
соперничать,  но скоро сдался. Таратура, не удержавшись, показал усатому
кулак,  за  что  получил в ответ традиционный шоферский жест, означающий
"сам  болван":  усатый  повертел  у виска указательным пальцем. Таратура
позеленел.  Миновали  речной  порт,  далеко  позади осталась вертолетная
станция.  "Аэродром  или  Орлуан?"  -  думал Гард. За пять километров до
поворота он вызвал "четверку".

-  Обходите всех и дуйте вперед, - сказал комиссар. - Пойдете на Орлуан.
В случае чего будете ведущим.

К  зданию аэровокзала машины подъехали одна за другой, через пять секунд
каждая,  как  подъезжают  дипломаты на прием к Дворцу президента. Первой
остановилась  машина  Мердока,  ей в затылок-черный "Мерседес", а следом
за ним, совсем уже вплотную, поставил "Ягуара" Таратура.

Дверцы  открылись почти одновременно. Нет, допрос никогда не был стихией
комиссара  Гарда!  Он  умел  думать,  строить  логаческие  схемы, делать
выводы  там,  где  другие не находили для них даже повода, предугадывать
поступки  людей  и  безошибочно  определять  по  характеру  поступков их
исполнителей.  Гард мог, наконец, организовать прекрасную ловушку, точно
расставив  посты  и  разыграв,  как  по нотам, варианты, один из которых
непременно  сбывался.  Выследить преступника, взять его, получить в руки
вещественные  доказательства  -  всему  этому  можно  было  поучиться  у
комиссара Гарда. Но вот допрос...

С  женщинами  он  просто терялся, не умея разговаривать с существами, не
признающими  логики.  С  мужчинами Гард чувствовал себя много уверенней,
но  если и мужчины тупо молчали, обнаруживая неспособность или нежелание
логически  мыслить,  он  поднимал  руки  кверху  и  говорил,  что в этих
случаях может помочь только комиссар Вутс со своими "молодчиками".

Дело  в том, что единственным методом, которым комиссар Гард пользовался
во  время  допроса,  был  метод  убеждений.  "Мой жанр - разговорный!" -
шутил  он  в  кругу  друзей. Выжимать показания, а тем более выбивать их
Гард  не  желал, не умел, никогда этому не учился и не мыслил себе, даже
как  исключение,  в  самых  безвыходных  ситуациях.  Альфред  дав-Купер,
учитель  Гарда  и  великий детектив, тоже признавал только те показания,
которые  были  получены,  как говорил он, "на основе взаимности". Старик
сравнивал   сведения,  выбитые  кулаками,  с  любовью,  приобретенной  с
помощью  насилия:  это  порочно,  говорил  он,  и  не  приносит никакого
удовлетворения.

Вот  почему  допрос  всегда  был  стихией  комиссара Вутса, и вот почему
комиссар  Вутс  за  какие-то  пять  лет  сделал  совершенно  феерическую
карьеру,  поднявшись  (или  опустившись?) от вышибалы заведения "Милости
просим  на  два  часа!"  до  полицейского  комиссара,  имея  к  тому  же
перспективу, которая не снилась Гарду.

Сидя  сейчас перед тремя преступниками, хранящими упорное молчание, Гард
лихорадочно  размышлял, что ему делать. Ясно было одно: операцию следует
завершить  ювелирно  тонко,  так,  чтобы не осталось даже шрама. Никакие
графики  не  должны  быть  смещены, ничто не должно быть остановлено или
отложено.  Самолет,  из-за  которого  "Бюик"  кружил  по  городу, убивая
время,  обязан  подняться  точно  по  расписанию,  хотя неизвестно было,
какой это самолет...

Их  взяли в лифте - молниеносно, без посторонних глаз, что называется, с
ходу.  Спящую  Рони  Фишер  -  ей,  очевидно,  они вкололи изрядную дозу
снотворного  -  инспектор Мердок незаметно перенес в машину к "седьмому"
и  оставил  там  под  наблюдением помощника. Поднявшись в лифте на самый
верхний,  двенадцатый  этаж аэровокзала, считающийся служебным, Гард без
подробных  объяснений  занял  пустую  комнату,  отделавшись от дежурного
лаконичным: "Мне необходимо!" - и показав ему жетон на лацкане пиджака.

Честер  остался  внизу и прогуливался вблизи черного "Мерседеса", пока к
нему  не  спустился Таратура. Они вместе внимательно обследовали машину,
но  ничего  существенного  не  нашли,  если не считать трех ампул из-под
морфинила,  шприца,  оберток от шоколадных конфет и небольшого странного
свертка, в котором лежали два полотенца.

Затем  Таратура  вернулся к Гарду. В первые пять минут удалось выяснить,
что  молчаливая  троица  располагает  документами на имя Роберта Сболла,
Юджина  Харри  и  Ли  Кнехта; бумаги, разумеется, могли быть липовыми. В
списках  пассажиров,  направляющихся в Аддис-Абебу, на остров Холостяков
и  в Токио, эти фамилии не значились, что тоже еще ни о чем не говорило,
поскольку продажа билетов осуществлялась без предъявления документов.

Было  три  часа тридцать минут дня. Пассажиры потихоньку подтягивались к
желто-синему  автобусу,  который  должен был доставить их к приземистому
четырехтурбинному  "Конкорду",  идущему  через  десять  минут  рейсом  в
Аддис-Абебу.  Наблюдая эту картину с высоты двенадцатого этажа, Таратура
подумал  о  том,  что мечта его детства опять горит синим пламенем. Гард
начинал допрос по второму заходу:

- Итак, кто вами руководит?

Молчание.

- Ваш дальнейший маршрут?

Молчание.

- Цель кражи?

Гробовое молчание.

- Хорошо,-сказал Гард,-Попробую играть с вами в открытую, господа!

Господа дружно заулыбались.

Тот,  у  которого  были  документы  на  имя  Юджина Харри - сорокалетний
мужчина с белыми бровями и крашеной головой, - положил ногу на ногу:

- Начинайте, комиссар!

Гард  уже раньше всматривался в него, пристально поглядел и на этот раз.
Определенно что-то вспомнив, он сказал:

-  Мне известно, что девочку зовут Рони Фишер, она была украдена сегодня
утром на площади Примирения...

- Мы тоже читаем газеты! - бесцеремонно перебил Харри.

-  Я  знаю  также,  - не обращая внимания на реплику, сказал комиссар, -
что  в  этом  хищении вы не принимали участия. Ребенок был передан вам в
час  пятнадцать  у  кафе  "Нимфа".  Зато вы...- Гард повернулся к Юджину
Харри,  -  вы  были  старшим группы, которая похитила пятилетнего Майкла
Честера  в  парке  Сента-Клосс,  в  районе  Круглых  прудов,  24  мая, в
двенадцать сорок дня!

-  Фью-ю-ю!  -  присвистнул  Харри,  то  ли  удивляясь,  то  ли  выражая
восхищение осведомленностью комиссара.

-  Состав  вашего  преступления  налицо, - сказал ему Гард. - Нам хватит
этого, чтобы посадить вас за решетку. Но если вы...

- Как рэкетиров? - перебил Харри.

- Возможно, - сказал Гард.

- Ну и валяйте!

Гард  понял  много  больше  того,  что хотел сказать Харри. "Конечно, из
двух  бед  он  предпочитает наименьшую..." - подумал комиссар, но взгляд
его,  скользнув  по  стене,  остановился  на часах. Они показывали сорок
минут четвертого.

Взревели  турбины  "Конкорда".  Еще минута, и с этим рейсом, быть может,
улетит последняя возможность проникнуть в тайну исчезновения детей.

Или шансы сохраняются до следующего рейса?

Харри  тоже  посмотрел  на  часы.  Ни один мускул на его белесом лице не
отразил  волнения.  Было  похоже,  что  и  в  этой компании он исполняет
обязанности старшего.

"Конкорд" взмывал в воздух.

Ну  что  ж,  придется  начинать  новый  тур,  надеясь на выигрыш второго
промежуточного финиша. Когда он? В 16.10? Всего тридцать минут форы?

-  Я  знаю,  наконец, - начал Гард тоном, каким актеры обычно произносят
"под  занавес"  самые  сильные и впечатляющие реплики, - что оба ребенка
имеют генетический код конфигурации АЦХ!

- Чего?! - вырвалось у Сболла.

Троица переглянулась.

Кажется,  Гард  знал  даже  больше того, что знали они, но совсем не то,
что ему сейчас было нужно.

Он  посмотрел  на  Сболла,  держащего  руки  между  сжатыми коленями, на
Кнехта,  тоскливо смотрящего в окно, на развалившегося на стуле Харри...
Пешки!  Элементарные  пешки  в  сложной шахматной партии, которую играет
чья-то  опытная  рука!  В  самом деле, подумал Гард, старые "моржи" Пуси
стригли  детей  и  делали невинных кукол, даже не подозревая, что кто-то
пользуется  их  данными. Тур Сайрус прятал кукол в сейф, понятия не имея
о  том,  что  они  исчезают и возвращаются. Старик сторож таскал кукол в
генетическую   лабораторию,  уверенный  в  том,  что  не  делает  ничего
противозаконного.   Гард   мог   биться   об  заклад,  что  и  сотрудник
лаборатории  не  знал истинных целей своих заказчиков, что он работал по
принципу:  берите  ваши  анализы  - давайте мои деньги! Подонки, которые
крали  детей, тоже не догадывались, зачем их крадут: подонков устраивало
то,  что  гонорар  они  получают  сразу.  А потом они передавали "товар"
новым  подонкам,  обязанным  всего  лишь  доставить  его к определенному
рейсу на аэродром. По логике вещей лететь должен кто-то еще, но кто?

Звенья  в  цепи...  Смешно  насиловать  их  вопросами  о  том,  кто  ими
руководит  и каковы цели хищения. Пустое все это, пустое! Они знают лишь
звено  предыдущее  и  звено  последующее.  Но как сделать, чтобы цепь не
оборвалась? Как поступить с ними? Что им сказать?

Хоть лопни!

Предложить   им  деньги?  Шикарные  виллы  на  берегу  Адриатики?  Яхты?
Политическое  убежище  в Месопотамии? Свободу? За одно только слово: кто
следующий  в  мрачной цепи преступления? Но даже если бы Гард располагал
такими  богатыми  возможностями,  он  все  равно был бы бессилен. Нельзя
перекупить  то,  что  уже  продано  Сатане.  Эта троица при всех случаях
теряла  неизмеримо  больше  того, что могла получить у Гарда: она теряла
жизнь!  Это  было  понятно  с самого начала. Только звериный страх перед
теми,  кого  они,  вероятно,  и  в глаза-то не видели, но кому запродали
души,  мог заставить их держать язык за зубами. Они наверняка знали, что
от  Сатаны  никуда  не  уйдешь, не улетишь, не уплывешь и не спрячешься,
что  электрический  стул  по  сравнению  с  муками,  на которые обрекает
Сатана за предательство, - благо.

И все же Гард сделал еще одну попытку их разговорить.

- У вас есть дети? - обращаясь к Сболлу, сказал он.

Сболл пожал плечами:

- Не знаю, комиссар!

Харри громко рассмеялся.

-  Сто сорок девять детей бесследно исчезли за последние два с половиной
года,  -  жестко  произнес Гард. - Смейтесь, Харри, если вам смешно! Сто
пятидесятым  был  Майкл  Честер.  Сто  пятьдесят первой могла стать Рони
Фишер...

-  К  чему эта арифметика, комиссар? - процедил сквозь зубы помрачневший
Харри. - Везите нас в управление, там в камере хоть прохладней!

Таратура так сжал кулаки, что они побелели.

- Позвольте мне, шеф? - тихо сказал он, приподнимая свое могучее тело.

Гард  отрицательно покачал головой. У этой троицы был страх куда сильнее
страха перед инспектором.

Часы на стене показывали сорок минут четвертого.

И  вдруг  открылась  дверь  Вошел  Честер.  За  его  спиной стоял усатый
водитель малолитражки.

Фред  увидел  его  не  сразу,  но, когда увидел, обрадовался как старому
знакомому.

Сначала   Честер   любовался   платной   стоянкой  для  автомашин,  куда
пассажиры,  отправляясь  в  далекие  рейсы,  ставили до возвращения свои
"колеса".   Это  была  не  стоянка,  а  настоящая  выставка,  как  будто
специально  организованная  многочисленными  фирмами  в рекламных целях.
Пожалуй,  только  "Норд-Вест"  был  представлен  на  ней  в единственном
экземпляре.

Фред  смотрел  на  машину с нескрываемой завистью: модель и в самом деле
была  что надо! Потом он увидел усача, который зачем-то подошел к своему
"Норд-Весту"  С этого момента Честер от нечего делать не выпускал его из
вида.

Усач  поглядывал  на  часы,  которые  были  у  него  на руке, и на часы,
которые  были  на  фронтоне  аэровокзала, как будто хотел убедиться, что
какие-то  из  них  врут,  и  это  вранье  истолковывал  в свою пользу. С
некоторой  надеждой  на  лице  он  устремлялся  навстречу  каждому,  кто
решительно  шел  в  его сторону, но по мере сближения как-то растрачивал
свой  пыл  и  постепенно  угасал.  Однажды  он  приблизился  к какому-то
человеку  с  острой  бородкой, что-то спросил у него, но получил в ответ
недоуменное  выражение  лица, которое сменилось откровенным любопытством
Усач   немедленно   ретировался,   не  оглядываясь,  а  острая  бородка,
наоборот, трижды поворачивалась ему вслед.

Прохаживаясь  вдоль тротуара, у которого стоял черный "Мерседес", Честер
постепенно  увеличивал количество шагов в обе стороны и однажды оказался
совсем близко от усача.

-  Хелло!  -  сказал Фред, дружелюбно улыбаясь. - У вас отличная машина!
Вы просто на равных тягались с нами на шоссе!

Усач  искусственно  улыбнулся,  почти  не  взглянув  на  Фреда.  По всей
вероятности,  Честер  никак  не  походил  на  человека, которого с таким
нетерпением он ожидал.

-   Простите,  -  не  унимался  Фред,  -  какова  максимальная  скорость
"Норд-Веста"?

- Сто сорок, - коротко ответил усач. - Извините, мне некогда.

-  Здесь  всем  некогда,  - философски заметил Фред, имея в виду главным
образом себя и своих друзей.

Усач   с   некоторым  интересом  поглядел  на  собеседника,  проявившего
странную назойливость, и осторожно спросил:

- Вы тоже летите?

- Боюсь, что нет, - вздохнув, откровенно сказал Честер. - А вы?

-  Удивительное  совпадение,  -  ответил  усач  -  Я  тоже еще не знаю..
Кого-нибудь ждете?

- Ого! - сказал Честер. - Еще как жду!

- Я тоже! - как будто обрадовался водитель малолитражки.

Они   сделали   рядом   несколько  шагов  В  душе  усача  явно  боролись
противоречивые  желания,  и,  посмотрев  на  часы,  он дал одному из них
победить  другое.  Еще  раз  смерив  Честера с головы до ног, усач вдруг
тихо сказал:

- Вы не одолжите мне два полотенца?

Вероятно,  у Фреда было такое же выражение на лице, как у того господина
с  острой  бородкой.  Но  уже  в  следующее  мгновение Честера как будто
пронзило  током:  в  странном  свертке, обнаруженном в "Мерседесе", было
ровно два полотенца!

Не может быть!

Ни  в  одной  из  нескольких  сотен  автомашин,  стоящих  на  территории
аэропорта,  не могло быть сейчас двух полотенец, завернутых в сверток! И
никому  из  полутора  тысяч  людей,  снующих в аэропорте, не пришло бы в
голову  спросить  постороннего  человека,  не  может  ли он одолжить два
полотенца!

Все ясно: пароль!!

Лихорадочно  думая  об  ответе,  в  котором  было  бы  как  можно больше
нелепостей, но так ничего и не придумав, Фред крепко взял усача за рукав.

- В чем дело? - сказал усач.

-  У  меня  есть  два  полотенца,  -  задыхаясь  от волнения, проговорил
Честер. - Они хороши слонам.

- Каким слонам? - искренне удивился усач. Честер глупо подмигнул ему:

- Пойдемте покажу!

Усач  мрачно  последовал за Фредом. Открывая дверцу черного "Мерседеса",
Честер,  как  ни  торопился,  все  же  заметил,  что за ним во все глаза
наблюдает  "четверка",  стоящая визави. "Только бы не помешали, идиоты!"
-   авансом   обругал   полицейских   Фред.  Быстро  развернув  сверток,
оставленный Таратурой на сиденье, Честер показал содержимое усачу.

- А где метка? - тихо спросил усач

- Должна быть метка! - воскликнул Честер - Не может ее не быть!

Действительно,  вывернув  полотенце  наизнанку,  усач  и  Честер увидели
красное  клеймо,  изображавшее,  как  это  ни фантастично, слона! Тут уж
Фред обалдело посмотрел на водителя малолитражки.

-  Чего  же  ты  не  по  форме?  - сразу перейдя на "ты", сказал усач. -
Поменяли ответ? Или забыл, что ли?

Честер  опустил  глаза, с одной стороны, выражая эти