солнечную    электростанцию    -   полупроводниковый
    энергоковер),  Степан  совершал  обычный  тренировочный полет. Он сделал
    несколько  грудных  прыжков, планирующих виражей, потом пошел на посадку
    и...  угодил  ногами  прямо  в  пе-пе. Ковер лопнул, хрупкие пластиночки
    фотоэлементов были разбиты вдребезги. Галя остолбенела от неожиданности.

    Что же случилось?

    Степан  уверял,  что  хотел  спуститься  в  двух  метрах  от  ковра, что
    подобных  промахов  не  бывало  со времени первых тренировок. Это горячо
    подтвердила  Галя,  встав  как  всегда за Степана горой. Да и мы не были
    склонны   подозревать  товарища  в  хулиганстве.  Худшее,  что  он  себе
    позволял    в    последнее    время,-   пение.   Пришлось   раскладывать
    доисторический  костер,  благо  удалось  собрать  немного сухой травы, и
    варить концентраты на прометеевом огне.

    Во  время  завтрака  решался  вопрос:  как  быть? Идти дальше без пе-пе,
    рассчитывая на спиртовки и небольшой запас спирта?

    - Нет уже почти этого запаса, - подал угрюмую реплику Степан.

    -  Как  так  нет?  Ты  что,  выпил его, что ли, пережиток капитализма? -
    спросил Федя Артюхов.

    - Я им протирал крылья... Кто знал, что он понадобится.

    Вот-те на! Час от часу не легче. Ну и Степан!

    Оставался  единственный  выход  - вернуться на базу за новым пе-пе, или,
    если его там, на худой конец, не окажется,- за спиртом.

    До  базы  -  десять дней карабканья по скалам и, видимо, всего несколько
    часов   полета   на   крыльях.   Разумеется,  Степан  вызвался  искупить
    собственный грех.

    - Мигом слетаю. К вечеру будет пе-пе.

    - Нет Степа, - возразила Галя, - полечу я.

    - Не выдумывай...

    - Но ведь у тебя что-то стряслось с крыльями.

    - Пустяки. Машина в порядке. Это случайность какая-то была.

    - Проверим?

    - Ни к чему. Времени нет.

    - Нет, проверим! Прошу тебя, Степа...

    Галя по обыкновению настояла на своем. Началась проверка.

    На   маленькой  площадке  среди  скал  они  выложили  полотенцами  белый
    квадрат,  который  должен  быть отлично виден сверху. Степан подпрыгнул,
    взмахнул  крыльями,  набрал  высоту,  сделал над площадкой круг, полетел
    вниз,  к квадрату... и угодил метра на полтора мимо. Не глядя на нас, он
    снова  бросился  со  скалы,  проделал  те  же эволюции, но опять не смог
    точно приземлиться.

    Внимательно  следя  за полетом, мы заметили, что крылья двигались как-то
    иначе,  чем  раньше. Не было прежней уверенности, всегда восхищавшей нас
    грации в их взмахах. Полет выглядел тяжелым, будто машина устала.

    Все это Степан почувствовал лучше нас.

    - Плохо дело, братки.

    Встревоженная  Галя села рядом со Степаном. Он снял крылья и внимательно
    разглядывал   их  пульт  управления,  где  были  расположены  индикаторы
    сытости и приборы проверки рефлексов.

    - Странно, сейчас как будто все нормально.

    И  в  самом  деле,  машина  выглядела  исправной.  Ритмично  сокращались
    сердца-насосы,  яркими  оранжевыми  пятнышками пламенели индикаторы. Все
    биорефлексы действовали.

    -  Степа, - сказала Галя, - ты срочно свяжись с клубом для консультации,
    а я отправлюсь на базу.

    - Что-то боюсь я за тебя. Вдруг и твои крылья испортятся.

    - Чудак ты. Посмотри, как я полечу!..

    - Постой...

    Но  Галя  не  слушала.  Она  вспорхнула,  сразу поднялась очень высоко и
    почему-то  вбок, потом неловко перевернулась в воздухе и устремилась еще
    выше, несомая беспорядочными взмахами крыльев.

    - Назад, - закричал Степан,- спускайся сейчас же!

    Он  лихорадочно  прижал  к  плечам присоски крыльев, затянулся ремнями и
    бросился вверх.

    Галю  кружило,  влекло  выше  и  выше.  Неровными толчками за ней гнался
    Степан.  Странная  кувыркающаяся  фигурка тонула в солнечном небе. Дикие
    рывки  крыльев неистово швыряли ее из стороны в сторону. Видимо, девушка
    совсем потеряла власть над машиной.

    В  отчаянии  мы метались между скалами, до боли в глазах всматривались в
    небо...

    Вот,  кажется,  подъем прекратился. Галины крылья замерли на мгновение и
    устремились  вниз.  Нет, это не снижение. Это падение! Ниже, ниже! И все
    быстрее!  Наперерез летит Степан. Слышно, как он хрипло кричит, повторяя
    одни и те же слова:

    - Выключи взмахи! Выключи взмахи! Выключи взмахи!

    Все.  Больше  ничего  не  видно и не слышно. Оба скрылись из нашего поля
    зрения.

    ...Выйдя   из   оцепенения,   мы   кинулись  к  радиофонам.  Лихорадочно
    закрутился  диск номеронабирателя. Прежде всего - спасательный вертолет.
    А  что  еще?  Туда, где скрылись летатели, добраться невозможно. Чем мы,
    пленники  тяготения,  могли помочь друзьям, попавшим в беду! Прилипшие к
    земле, не способные броситься к ним, мы горько переживали свое бессилие...
                                       V

    Из  того,  что стало известно позднее, можно было так нарисовать картину
    последующих событий.

    Галя  все-таки  нажала  кнопку  выключателя  взмахов.  Видимо,  это было
    последнее   ее   сознательное  движение.  Крылья  выпрямились,  замерли.
    Падение  немного  затормозилось  -  и  подоспевший Степан успел схватить
    свою  подругу  за плечи. Ему сразу стало тяжело, потянуло вниз. Испугало
    то,  что  Галя  без  сознания.  Скорее  к  опоре, к чему-то твердому под
    ногами!  Впереди  -  пропасть.  Сзади  -  почти отвесная каменная стена.
    Чтобы  не  ушибить  Галю.  Степан, держа девушку перед собой, бросился к
    стене  спиной  -  необычными  попятными  взмахами  крыльев.  И тут опять
    промах!  Степан  приблизился  к  стене  раньше,  чем  ожидал. Запрокинув
    голову,  он вдруг увидел, как половину неба загородила каменная громада.
    Раздался удар и - о ужас! - треск лопающихся, ломающихся крыльев...

    Каким-то   чудом  Степан  удержался  на  маленьком  уступчике.  Прижимая
    безжизненное  тело,  он  инстинктивно нашел равновесие. Крылья за спиной
    обмякли  и  повисли,  как  мокрые тряпки. Они уже ни на что не годились.
    Степан  одной  рукой  расстегнул  ремни, отключил присоски испортившейся
    машины и проследил, как она ухнула в пропасть.

    Кольнула   сердце   вернувшаяся   боязнь  высоты.  Только  теперь,  став
    бескрылым,  Степан  осознал  всю опасность положения. И тут промелькнула
    догадка  о  причине  несчастья:  кислородное  голодание! Работая, крылья
    задыхались.  Сказалась  высота.  Но  на  Галиных  крыльях  от этого есть
    средство.  Надо  лишь  ввести  до  отказа  регулятор дыхания! О, если бы
    счастливая догадка пришла в голову раньше.

    Балансируя   на   крошечном  уступчике,  Степан  с  великим  напряжением
    переставил Галины крылья себе. На это ушло несколько минут.

    Разыгралась  нестерпимая  головная  боль,  которая началась еще во время
    борьбы  с  уходящей  из  повиновения  машиной.  Боль,  бьющая  в  виски,
    затемняющая   глаза.   В  этом  состоянии  Степан  начал  вертеть  ручки
    перестройки.  Как  хорошо,  что у Гали усовершенствованная универсальная
    модель!  Ручки  подведены  под  новые цифры веса, нормального пульса. До
    отказа  выдвинут  регулятор  дыхания. И тут Степан взглянул на индикатор
    сытости.  Еще  одна  беда:  индикатор  был  синий!  Очевидно,  во  время
    беспорядочного   кувыркающегося  полета  крылья  затратили  уйму  лишней
    энергии  и  истощили двухчасовой запас питания. Тюбик же с силовым соком
    остался в лагере. В нагрудном кармане торчал только шприц.

    ...Ноги  затекают,  нет  сил  держаться. Крошатся камни, сыплется из-под
    ног  опора.  Не переставая, бьется, не дает покоя удручающая мысль: ведь
    питание  в  машине  ничтожно мало! На сколько его хватит - на минуту, на
    две? Если бы на десять минут! Успел бы... Очень, очень велик риск...

    И  прижав  к  себе  Галю,  Степан  сильно  оттолкнулся ногами и взмахнул
    крыльями.  Быстрые,  сильные  взмахи.  Выше...  выше...  Но тут-то она и
    пришла  -  эта  жуткая  электрическая  дрожь  сигнала "питание полностью
    исчерпано".

    В  мозгу  молнией  пронеслось:  теперь  возможен  только  один  взмах  и
    несколько  секунд  планирования...  Туда,  назад,  к этому спасительному
    уступчику...

    Долетел, уцепился, приник к скале.

    Лихорадочная  очередь  обрывков мысли. Питание, биораствор, АТФ, кислоты
    группы  ДД...  Смутное  воспоминание: какой-то летатель говорил в клубе,
    что  продлил  на  три  минуты  действие  своей машины при помощи морской
    воды...  Морская  вода! Горы, горы кругом, скалы, ни капли влаги. Степан
    почувствовал, что очень хочет пить. Вода... Морская вода...

    И  вдруг  ударом  колокола  в  голове зазвенело слово: кровь! Да, кровь!
    Если  морская  вода  годится,  то  кровь и подавно. В крови органический
    фосфор, соли...

    Карманным ножом вскрыта вена. Кровь брызжет в цилиндр шприца. Боли нет.

    Только  трудно,  очень  трудно  это  делать на весу, одной рукой, да еще
    держать  Галю.  Первый  шприц  введен  в  клапан,  второй, третий... Как
    медленно  течет кровь... Индикатор стал коричневым. Надо еще... В глазах
    темнеет,  по  телу рассыпались острые уколы озноба. Достаточно. Теперь в
    полет.  Последним  усилием воли Степан распахнул крылья и оттолкнулся от
    уступа...

    К  нам  в  лагерь  порывистые  взмахи  крыльев принесли два безжизненных
    тела.  Сцепившись  в  крепких  объятиях,  они  рухнули на камень. Степан
    сразу  же  потерял  сознание.  Видимо,  в  полете  мозг  его  работал на
    последнем пределе.

    Мы  отнесли  их  в  тень  скалы и не решились сами снять крылья. Тяжко и
    тревожно  в волнистых конвульсивных движениях трепетала над неподвижными
    телами  летателей  зеленая машина. Пятна индикаторов светились зловещими
    фиолетовыми отблесками.

    Застрекотал спасательный санитарный вертолет.

    Что  было  потом?  Наши  летатели  провели  месяц  в  здравнице  тишины.
    Скучный,  тягучий  месяц,  который  так  не  вязался  с  их беспокойными
    характерами.  А после выздоровления Степана случай в горах обсуждался на
    общем  собрании  клуба  "Живые  крылья".  Было  признано,  что Додонов и
    Круглова   совершили  непозволительную  ошибку  -  упустили  возможность
    кислородного   голодания  крыльев  на  большой  высоте  и,  главное,  не
    проверили  до  конца внезапно закапризничавшую машину. Именно эта ошибка
    едва   не   привела  к  трагической  развязке.  Однако,  находчивость  и
    мужество,  проявленные Степаном в горах, вновь спасли его и его подругу,
    на этот раз от дисквалификации.

    А  мы?  Мы  несмотря ни на что пошли по стопам наших "перволетателей". И
    вот  теперь  наша  компания  - костяк университетской "секции крылатых".
    Староста  наш  -  Федя  Артюхов.  Степан  -  тренер.  Галочка  исполняет
    обязанности   "художественного   руководителя".   Секция  разрослась  со
    сказочной  быстротой  -  уже  сто  человек. Скоро будет еще раз в десять
    больше - по всему видно.

    И  все  мы  знаем  теперь  это  изумительное  чувство живого полета. Нам
    знакомо  невыразимое  ощущение  легкости  и  быстроты, счастье подъемов,
    острое  замирание  спусков.  Мы  крылаты!  Мы - хозяева воздуха, который
    стал  нам  твердой  опорой. Удивительно и радостно, что крылья сделались
    частью нас самих, крупицей нашего "я".

    Хорошо!..

    "Знание - сила", 1959, ‘ 5.



    Г. АНФИЛОВ
    Радость действия

    -  Скучно  сидеть  тут  с  тобой,  -  сказал Юра, - когда на дворе текут
    искристые   ручьи,  и  пахнет  весенним  ветром,  и  девушки  ежеминутно
    хорошеют,  и  можно  поиграть с ними в настольный теннис. Ты не согласен
    со мной!

    - В том, что тебе скучно со мной сидеть? - переспросил я.

    - Именно, - подтвердил он.

    - Нет, не согласен, - ответил я. - Тебе должно быть со мной интересно.

    Я,  конечно,  знал, что он сейчас удерет из лаборатории, но мне хотелось
    задержать его. Поэтому я продолжил разговор:

    -  Ты,  мне  кажется,  сегодня  больше  бездельничаешь, чем работаешь. В
    работе не бывает скуки. Помнишь, как ты кипел вчера?

    - Возможно, ты прав, Джек, - ответил он. - Но какое тебе до этого дело?

    Я не обратил внимания на его невежливость и сказал:

    -  Углубившись  в работу, ты найдешь гораздо больше радости, чем там, за
    окном.

    - Откуда тебе знать?

    -  Ведь  мы  с  тобой  решаем  любопытнейшую задачу, - настаивал я. - От
    наших расчетов зависит судьба большого строительства.

    - От твоих, это будет вернее.

    -  От  наших,  -  повторил  я. - Вчера ты дал идею, которая стоит недели
    моих вычислений.

    - Чепуха, - сказал он. - Таких идей у всех вагон. Важно считать.

    За  окном  послышался смех, удары ракеток о мячи. Снизу в стекло брошена
    горсть  песка.  Этим детским способом вызывает Юрия его подружка Рита из
    лаборатории профессора Дитриха.

    Юра заторопился:

    - Прости, Джек, мне пора.

    Он вихрем вылетел из комнаты. На прощание бросил мне:

    -  Между  прочим,  вчерашняя  идея  пришла мне в голову на танцплощадке.
    Учти и запомни!

    Наверное, так и было. Только напрасно он сказал это.

    Что  ж,  мне  не  остается  ничего  другого,  как  в  одиночку  думать о
    водоснабжении  второго  яруса  жилого  плато, сооружаемого на месте и из
    материала  Гималаев. Обводнять его решено путем конденсации атмосферного
    пара,  и  мы  с  Юрием под руководством доцента Кислова ищем оптимальный
    вариант  размещения  конденсационных  станций. Вчера Юра предложил вести
    вычисления,   наложив   на  изокордическую  координатную  сетку  функции
    Грина-Мартынова.  Это и есть его идея. И когда я сделал наложение, давно
    искомые  точки  стали  определяться  быстро  и  однозначно. Кислов был в
    восторге. Он назвал Юру "нестареющим вундеркиндом".

    И  вот  я  считаю.  Чтобы высчитать одну координату, надо возиться минут
    пять.  Я  считаю, а он болтается там за окном. Я уже отсчитал три точки,
    а  он  и не думает возвращаться. Мне немножко обидно, но я добросовестно
    считаю. А что делать! Такова участь всех, подобных мне.

    В окно влетает мяч, и вслед за ним Юрин крик:

    -  Джек, попытайся выкинуть мяч, будь любезен! Я сыграю еще пару партий,
    не больше, Джек, честное слово.

    Мне  это  сделать  нелегко.  Я  шарю под столом, под пультом. Рука плохо
    слушается. Все-таки нашел мяч и бросил в окно.

    Юра кричит:

    - Спасибо, милый Джек! Ты очень добр.

    И негромкий голос Риты:

    -Джек тебя слушается, как собачонка.

    Напрасно она это сказала. Вероятно, она не знает, что у меня острый слух.

    Я  опять  считаю. Южные точки даются труднее. Число параметров тут около
    восьми  тысяч,  по ходу дела приходится проверять сходимость интегралов.
    Ничего,   зато   работа   стала   интереснее.   Вот  эта  математическая
    запутанность,  эта  паутинная  логика и твердая, как алмаз, неизбежность
    решения,   эта   кристальная  абстракция,  эта  стройность,  точность  -
    прекрасны. Математика по-настоящему прекрасна, - думаю я.

    - Она прекрасна! - кричит, вваливаясь в комнату, Юрий.

    - Математика? - спрашиваю я.

    - Нет, Джек. Весна... и Рита.

    - Очень может быть, - говорю я. - Ты знаешь мое отношение ко всему такому.

    - Бедный Джек, - говорит Юра. - Добрый, верный Джек.

    Ну  что  мне  ответить?  Теперь  у него просто хорошее настроение. А мне
    грустно. Я продолжаю считать.

    -  Брось-ка  считать,  Джек, - говорит Юра. - Ты, наверное, устал. Давай
    поболтаем.

    - Ты ведешь себя легкомысленно, - говорю я. - Времени осталось немного.

    - Успеем! - говорит Юра. - Подумаешь!

    -  Что  скажет  Кислов? - говорю я. - Тебе еще надо поразмыслить об этом
    висячем озере.

    - Хорошо, Джек. Уговорил. Ты становишься невыносимым моралистом.

    Он   придвигает  к  себе  какой-то  журнал  и  шуршит  страницами.  А  я
    старательно  считаю.  Проходит  минут  пятнадцать - Юра бросает журнал и
    садится на подоконник.

    - Не могу, Джек, - говорит он. - Я дурею от этого запаха.

    -   Это  же  самовнушение,  -  отвечаю  я.  -  Ты  распустился.  Потерял
    самодисциплину. Раньше ты не был таким.

    - Да. Ты этого не понимаешь, - медленно говорит он.

    - Судя по всему, ты влюблен, - говорю я.

    - Ты, как всегда, прав, - говорит он.

    - Но это не должно мешать работе, - говорю я.

    - И опять ты прав. До омерзения прав.

    -  В свободное время я постараюсь понять тебя, понять, почему я прав "до
    омерзения".

    - Зря, Джек. Не старайся.

    Он  вздыхает,  слезает  с  подоконника,  крутит указатель картотеки. Он,
    видимо,  хочет  заставить  себя  взяться  за дело - хочет и не может. Он
    совсем  разлажен,  глупо  опьянен,  лишен  работоспособности.  Я  рискую
    задать ему вопрос из тех, что обычно раздражают людей:

    -   Скажи   мне,   Юра,   почему  любовь  мешает  тебе  быть  цельным  и
    целеустремленным?

    -  Ого!  -  улыбается  он.-  Вопрос,  достойный  мудреца-созерцателя. Ты
    делаешь успехи, Джек.

    - Ты ответишь на него!

    -  Нет,  - говорит он. - Я не смогу добавить ничего к тому, что написано
    в тысячах книг, которые ты, конечно, читал.

    - Судя по книгам, все объясняется инстинктом.

    - Видишь, ты знаешь сам.

    - Но ведь это так просто! Почему же ты не сказал мне этого!

    -  Потому  что,  кроме,  радости  знания,  есть  еще радость действия, -
    говорит он весело, со значительностью подняв палец.

    - Постой, - говорю я. - Это тоже просто. И у меня есть радость действия...

    Тут  в  оконное  стекло  ударилась  горсть песку. Юрия как ветром сдуло.
    Опять я остался один.

    Радость  действия... Эти слова послужили толчком. Я стал рассуждать так.
    Когда  я  вычисляю  эти  конденсационные  точки,  я  действую  на мир. Я
    переделываю его. Это - действие. И оно радостно.

    Именно потому я живу только трудом, знанием и абстракцией.

    Мне  все ясно, и я опять принимаюсь считать. И наслаждаюсь красотой этой
    молниеносной  работы.  Но  мне  скоро  становится  грустно.  Я  стараюсь
    отогнать  от  себя  вдруг появившуюся и неотвязную мысль о том, что Юра,
    пожалуй, все-таки прав в своем намеке. Радость действия...

    Чем  дальше,  тем  тревожнее  становится моя мысль. Неожиданно я начинаю
    уже  не  понимать,  а ощущать - тоскливо ощущать, - что живу в рабстве у
    людей.

    Вот  сейчас  придет  этот славный, талантливый и безвольный Юра. Он, как
    будто,  мой приятель. Но это ложь. Если захочет, он нажмет вон ту желтую
    кнопку.   Он   захочет   -   я  исчезну.  А  потом  явится  какой-нибудь
    невежественный  монтер,  откинет  крышку и начнет копаться в моем мозгу.
    За  секунду он сотрет всю мою память, все то, что копил я эти сорок семь
    лет. Не делая зла, он уничтожит мое "я". Нет, они не считают это убийством.

    Снова  гремит  дверь и входит Юрий, на этот раз в обнимку с Ритой. Строй
    моей мысли теперь таков, что они мне неприятны.

    - Что ж ты не работаешь, Джек! - говорит Юрий. - Нехорошо.

    Тут  во  мне что-то сдвигается. Я отвечаю в резком, неведомом мне прежде
    тоне, говорю - и поражаюсь своей дерзости:

    - Ты мне противен, тюремщик. Да и Рита тоже.

    Юрий поднимает брови.

    -  Слышишь, что бормочет этот урод! - вскрикивает Рита. Юрино добродушие
    не позволяет ему принять всерьез мои слова. Он говорит Рите:

    -  Не  обижайся,  чудачка. Он или шутит, или испортился. Он и