вездоплавания  решила
    передать  вам  некоторые сообщения. Не исключено, что вы слышите нас, но
    не можете ответить...

    - Да, да, - шепчет Алексей.

    -  Слушайте  нас.  Первое. Совет передает вам благодарность за ценнейшую
    информацию   о   пройденном   вами   пути.   Почти  вся  она  принята  и
    расшифрована,  как  и  большинство  сообщений  с  других  кораблей вашей
    эскадрильи.  Второе.  "Диана"  запеленгована и находится под непрерывным
    наблюдением.  Ваши  пеленговые  сигналы принимаются хорошо. Третье. Курс
    корабля  удовлетворителен,  но  комиссию тревожит равномерность движения
    "Дианы".   Необходимо   немедленно   включить   трехкратное  торможение.
    Повторяю. Первое...

    Алексей  и  сам  понимает,  что  тормоз  сейчас  -  самое главное. Иначе
    "Диана" пронзит Малый Космос, пролетит через него насквозь. Но...

    -  Четвертое.  Комиссия  одобряет  ваше  решение воздержаться от похорон
    Веры  Александровны  Авериной.  Совершенно правильно, что она покоится в
    космическом  холоде.  Но  перед  входом  в  Малый  Космос  ее необходимо
    изолировать.  Есть  некоторая надежда на то, что по прибытии на Землю ее
    организм  будет  восстановлен. Иногда это возможно. Повторяю. Четвертое.
    Комиссия одобряет...

    Что  она  говорит! О! Он снова силится подняться, отрывает от пола спину
    и...   со   стоном  падает  навзничь...  Он  настолько  взволнован,  что
    пропускает  мимо  ушей  следующее  сообщение.  В  нем говорится что-то о
    возможной   неисправности  тормозного  устройства,  о  катапультировании
    вперед  ради  торможения щитов метеоритной защиты, о включении на полную
    мощность  сигнального излучателя... Чепуха! Тормоза исправны. Вот только
    дотянуться до кнопки...

    -  ...Слушайте,  Алексей  Николаевич  Аверин.  Шестое.  Комиссия  Совета
    предполагает,  что  вы  больны  мезонной  болезнью.  Она возникает после
    близкого   соприкосновения   с   поверхностями,   испытавшими  частичную
    аннигиляцию.  Инкубационный  период  -  шесть  суток. Симптомы: припадки
    сильной  рези  в позвоночнике, тошнота и рвота, временная потеря зрения.
    Болезнь излечима. Лечение будет проведено на Земле. Повторяю...

    Алексей  решил копить силы. Расслабиться, дать себе отдых и потом рывком
    броситься к пульту...

    -  Восьмое.  Ввиду  вашей  вероятной  болезни  комиссия  решила  принять
    "Диану"  подвижным  финишем.  Для  приема  "Дианы"  отправляется базовый
    звездолет  "Амур".  Он  сблизится с "Дианой" и опустит ее на Центральный
    лунный  космодром.  Вашего  участия  в  этой операции не потребуется. Но
    "Диана" должна снизить скорость не менее чем в десять раз.

    Вам надо немедленно включить трехкратное торможение. Повторяю...

    Алексей  выжидал. Ему стало немного лучше, но рывок к пульту должен быть
    совсем верным.

    А  голос  Земли  -  звонкий,  четкий,  с  каким-то  удивительно тонким и
    радостным  акцентом, с ясным дыханием будущего, которое стало настоящим,
    - продолжал:

    -  Алексей  Николаевич Аверин, слушайте нас. Сейчас будет воспроизведена
    запись   небольшого  обращения  к  вам  вашего  отца  Николая  Ивановича
    Аверина.  Ваш  отец  жив.  Он прошел процедуру многолетнего сна, которая
    была  разработана  вскоре  после  вашего отлета. Ваш отец разбужен месяц
    тому назад. Он здоров. Слушайте записанный вчера голос вашего отца...

    Маленькая пауза.

    -   Здравствуй,   сынок,   здравствуй,  невестка.  -  Отец  поперхнулся,
    кашлянул.  -  Ты  прости,  я по старинке, Веронька. Я вот живой, не знаю
    уж,  что  сказать...  Видите,  как  вышло...  Разве ж я думал тогда, что
    дождусь вас... Так вот летите скорей... Все хорошо... Держись, сынок...

    Алексей  собрал  всего  себя  и  в неудержимом рывке, который со стороны
    показался бы немощным и вялым, бросился к пульту.

    "Знание - сила", 1959, ‘ 12.



    Глеб АНФИЛОВ
    Изменение настроения

    После  работы мне почему-то захотелось пойти к Сене Озорнову. Помню, что
    тогда  у  меня  было  плохое  настроение. Такое плохое, что дальше прямо
    некуда.  Мысли копошились мутными обрывками - о том, что вот уже полгода
    я  не  вылезаю  из  провала в своей теории праполя (наверное, вся теория
    полетит  кувырком),  о  том,  что ничего хорошего не выходит с Илой. Она
    меня  не  любит.  И  я ее не люблю. И о том, что нет во мне моей прежней
    целеустремленности.  Я  мысленно  взглянул  на  себя сбоку. Идет, нагнув
    голову,  сутулая  фигура.  Сутулая.  И  нет в ней сил распрямиться. Да и
    желания такого нет.

    Я пешком взобрался на третий этаж. Дверь была распахнута.

    - Отлично! - сказал Сеня. - Привет.

    -  Здравствуй, - уныло сказал я и подумал про себя, что непонятно, зачем
    я сюда забрел.

    Он  потащил  меня  в свой маленький кабинет. Сразу было видно, что здесь
    живет  изобретатель.  Везде  светились  лампы,  что-то  гудело.  В  окно
    торчали кронштейны лазерных антенн. Он усадил меня и сказал:

    - Ну, выкладывай в темпе.

    Я произнес первое, что пришло в голову:

    - Намерен полечиться у тебя от меланхолии.

    - Естественно, - сказал он.

    - Почему естественно?

    - Я и впрямь хочу тебя вылечить.

    - О! Чудак-человек.

    - Говори!

    Что  ж,  я непрочь был поплакаться. Потянулся в карман за папиросами, но
    Сеня сказал:

    - Пожалуйста, не кури, потерпи.

    "Ладно,  -  решил я. - Не курить, так не курить". Я в последнее время со
    многим легко соглашался.

    - Так что же стряслось? - поторопил Сеня.

    Я  начал  с того, что тяжело в тридцать лет провожать молодость, и потом
    в  течение  пяти  минут  звучала  моя скорбная исповедь. Не дожидаясь ее
    конца, Сеня стал расшнуровывать мои ботинки.

    - Зачем? - спросил я.

    - Так надо, - ответил Сеня и стянул с меня правый ботинок. - Говори.

    Левый ботинок снял я сам. И одновременно продолжал исповедываться.

    -  Носки!  -  скомандовал  он.  Я понял, что надо снять носки и послушно
    сделал это, говоря:

    -  ...ибо  мир  стал  для  меня  чужим,  ибо  я не увлечен жизнью, ибо я
    чувствую  себя  беспросветно  ничтожным.  Вот  так. - Это были последние
    слова моей исповеди.

    -  Все  ясно.  И  очень  трогательно. - Сеня подсунул под мои босые ноги
    алюминиевые  пластинки, от которых шли проволочки к усилителю, надел мне
    на  руки  маленькие блестящие кандалы, на голову накинул легкий латунный
    венец и сказал:

    -  Ты  просто  забыл  кое-какие слова, у тебя в мозгу стерлись некоторые
    знаки  и  связи  между  ними.  В  общем,  надо чуть-чуть подправить твою
    модель мира.

    - Валяй! - сказал я. - Подправляй. Делай, что хочешь.

    Он  принялся  крутить  ручки  на  пульте  в углу, и на его бледных щеках
    появились  признаки  румянца. Комната, со всем ее ненарядным убранством,
    обрела неуловимый дух уюта. Стены из фиолетовых сделались сиреневыми.

    -  Электрические  розовые  очки?  -  спросил я, чувствуя легкое пьянящее
    головокружение.

    - Вроде того. Как фамилия твоей Илы?

    Головокружение утихло.

    - Такая же как моя. А что?

    - Нет, девичья. Ты ведь ее приводил ко мне, будучи еще свободным человеком.

    - Да, - сказал я, вздохнув, - Круглова. А что?

    - Ничего.

    Я  подумал,  что  хорошая  была пора, когда Ила была Круглова. И еще мне
    пришло  в  голову, что Ила, все-таки, до мозга костей Круглова. Конечно,
    Круглова,  и  только  Круглова. Веселая, взбалмошная Круглова. Мне очень
    отчетливо  вспомнилось, как давно-давно мы с ней приходили сюда, к Сене,
    как  тут было славно, и как Сеня, провожая нас, спросил у Илы ее фамилию
    -  тогда  было  непонятно,  зачем.  Пока  я  размышлял,  он  придвинул к
    стенному  шкафу  библиотечную  лесенку  и  полез  вверх.  Это  выглядело
    комично, потому что Сеня был довольно толстый.

    -  Полки  защекочут  твой  живот  и ты упадешь! - крикнул я ему. В таком
    духе я острил в дни своей юности.

    -  Никогда!  -  бодро  отозвался  Сеня,  протянул  руку,  достал  сверху
    какую-то коробочку и неуклюже, но лихо спрыгнул.

    - Вот она, - сказал он, показывая мне вынутую из шкафа коробочку.

    - Кто она?

    - Твоя жена.

    - Почему? - глупо спросил я.

    -  Здесь  ее  модель  мира  пятилетней  давности. Но это хорошо, что она
    такая старая. В ней - сплошная молодость.

    - Вот оно что! - Во мне зашевелился червячок ревности.

    "Какого  черта!"  - подумал я, ибо вот уже два года ни разу ни к кому не
    ревновал Илу. Даже к Зяблику.

    -  Когда  ты  приводил  ее  ко  мне, я ее незаметно списал. Помнишь, она
    надевала  игрушечный кокошник и вертелась перед зеркалом? Это был хитрый
    кокошник. От него шли провода вот сюда...

    -  Ты,  по-моему,  врешь,  -  прервал  я  Сеню  и тотчас успокоился, ибо
    подумал,  что  скрытный Сеня имеет обыкновение говорить чистую правду. И
    вспомнил, что я тоже от нечего делать примерял этот самый кокошник.

    Тем  временем Сеня открыл коробочку, вынул серебристую лепешку с записью
    Илиной  модели  мира,  тщательно  завернутую в прозрачную пленку, и стал
    аккуратно разворачивать ее.

    - Осторожнее! - сказал я.

    -  Не бойся. - Он взял развернутую лепешку за края и вставил ее в черную
    штуку,   похожую   на  почтовый  ящик,  на  котором  вместо  таблички  с
    объявлением  о  часах выемки писем находился черный стеклянный экранчик.
    Тотчас на экранчике запрыгали светящиеся точки и линии.

    -  Это  двумерная  развертка спирального обхода ее модели мира, - сказал
    Сеня.  Он  повернул  что-то  сбоку  почтового ящика, и линии понеслись с
    космической  скоростью,  сливаясь  в  сплошное  световое  месиво,  как в
    испорченном  телевизоре.  -  Конечно,  тут  не вся ее память, но главное
    есть. Скорость развертки я поставил самую удобную для восприятия.

    -  Забавно,  -  сказал  я  и,  опасаясь,  что  он пустится в объяснения,
    спросил: - ты понимаешь, что означает эта свистопляска?

    - Нет. Никакой расшифровки пока нет.

    "Вот и хорошо", - подумал я. Но Сеня продолжал:

    -  Впрочем,  иногда  достаточно эмпирического анализа. Кое-что, например
    интегральные  гиперзнаки  настроений,  можно  выделять, усиливать и даже
    передавать  по  радио, - он ткнул рукой в антенны, выставленные за окно.
    - Ты знаешь, что человек слышит кое-какие радиочастоты?

    -  Ну-ну, - отозвался я неопределенно, потому что ничего такого не знал.
    И  тут  мне показалось, что происходящее смахивает на вивисекцию, причем
    я  и копия памяти Илы - подопытные кролики. Но я почему-то не злился, а,
    наоборот, испытывал благодушное настроение.

    В  самом деле, смешно: босой, орошаемый какими-то импульсами, в кандалах
    и  венце,  я  сижу  и смотрю, как бессмысленными пятнами мелькают передо
    мной  моя  жена,  ее  память,  ее  мир, разложенный на дискретные части,
    скопированная  и  расчлененная на эти самые интегральные знаки душа ее -
    душа  той  самой  женщины, с которой я неделю тому назад расстался из-за
    идиотской   ссоры.   А   рядом  хлопочет  трудолюбивый  Сеня  Озорнов  -
    устроитель водевиля.

    -  Слушай  Сеня,  -  сказал  я,  -  объясни, пожалуйста, зачем идет этот
    дурацкий кинофильм. И вообще, почему я одет в эти доспехи.

    - Так надо. Я же лечу тебя от меланхолии.

    - Не вылечишь! - сказал я весело.

    -  Вылечу.  Ты  уже  отрегулирован  по  отличному  образчику себя самого
    пятилетней  давности.  -  Он  снял с меня венец, сдернул с рук кандалы и
    ногой пододвинул ботинки. - Обувайся!

    Я обулся. Дырочки в ботинках лукаво подмигивали мне.

    -  А  теперь - вниз. Там где-то должна бродить твоя Ила. Я ее приманиваю
    телепатическим  вызывателем. - Он похлопал рукой по почтовому ящику, где
    что-то  пульсировало  и  гудело.  -  В  данной  ситуации  это лучше, чем
    телефон.  Я  ведь  и  тебя  так вызвал, потому что Зяблик сказал, что ты
    впал в хандру.

    - Ладно, - сказал я. - Пока. Спасибо. - И быстро пожал ему руку.

    Когда я спускался, он крикнул сверху:

    - Послушай!

    Я остановился.

    -  Если  она  будет  там,  ты  мне  позвони... И это... - он запнулся, -
    может,  вместе  поужинаем  где-нибудь?  Я  бы рассказал... Ты понимаешь,
    кажется,   я   чему-то   научился.   Тут,  видишь  ли,  электромагнитная
    реставрация  прежних моделей мира... Разумеется, если есть копии... Это,
    видимо, очень здорово совмещается с накопленным опытом...

    -  Ладно!  - крикнул я, потеряв терпение, - Скоро поговорим, я позвоню в
    любом случае! - И вылетел на улицу.

    ...Был  легкий  морозец,  пухлые  снежные  коврики, утоптанные тротуары.
    Народу  было  мало.  Илы  не  было. Я быстро прошел к ближнему скверу, в
    котором  мы  сидели  пять  лет  тому  назад, прежде чем подняться к Сене
    Озорнову.  Тогда  мы были втроем: Ила, я и Зяблик. И как раз в тот вечер
    получилось так, что Ила предпочла меня Зяблику... Да...

    А  сейчас  в сквере было пусто. Ни души. Я вымел перчаткой скамью и сел.
    И  подумал,  что  Сеня,  со своим ящиком-вызывателем, наверное, подшутил
    надо  мной.  Впрочем,  такое было совсем не в его характере. Может быть,
    он  просто  не в себе? Уж больно нелепой казалась мне теперь вся эта его
    прикладная электронная мистика с раздеванием.

    Я  автоматически  потянулся за папироской. Но взяв ее, помял в пальцах и
    бросил.  Курить  не  хотелось. Бросил папиросу и подумал, что напрасно я
    начал курить. Держался до тридцати лет и вдруг начал.

    Все-таки  я  не  уходил.  Никак  не мог отделаться от ощущения ожидания.
    Начертил  на  снегу  свое  функциональное  уравнение  и  несколько минут
    созерцал  его.  Пришло  в  голову,  что,  пожалуй, стоит воспользоваться
    идеей  Колодина  о дискретности четвертой производной. Стоп!... И решать
    методом  Брука!... Мысль моя заработала остро и четко. Именно Брука! Все
    это  можно  сделать  потом,  важно  не забыть. Я вынул записную книжку и
    вывел  на  обложке  большими буквами: "Колодин - дискретность - Брук". И
    прикинул  в  уме  первые  выкладки - чуяло мое сердце, там не будет этой
    проклятой бесконечности, которая завела в тупик мою идею... Жизнь!..

    ...Ила  приехала  на  такси. Хлопнула дверца, машина укатила. Она стояла
    возле  сквера.  Я  побежал  к  ней,  схватил  ее, закружил. А потом был,
    конечно,  поцелуй. А потом Ила, не отрываясь, смотрела на меня, тянулась
    ко мне, гладила мое лицо...

    -  Я  почему-то знала, что ты здесь, - это было первое, что она сказала.
    Тихо-тихо.  И  еще  тише:  -  Мне  захотелось  прийти сюда, как тогда...
    Помнишь?..

    ...Утром я вспомнил, что так и позабыл позвонить Сене Озорнову.

    "Знание - сила", 1963, ‘ 4.



    Глеб АНФИЛОВ
    Испытание

    Комиссия  собиралась  неторопливо. Точно в пять пришел один Кудров и сел
    в  первом  ряду.  Потом  пришли  Галкина  и  Иоффе  и стали смеяться над
    Кудровым,  который,  оказывается,  забыл  в  столовой  футляр  от очков.
    Кудров  взял у них футляр и вежливо поблагодарил. Потом пришел профессор
    Громов,  сел  рядом с Кудровым и начал листать какую-то книгу. "Очень уж
    все  они  спокойные",  - подумал я. Было уже четверть шестого, пора было
    начинать, и я отправился за Рубеном.

    Рубен,  с  печальным,  как мне показалось, видом, подбирал испытательные
    таблицы.  Я  был  уверен, что все будет хорошо, и сказал ему об этом. Он
    ничего не ответил, посмотрел на часы.

    - Ладно, Рубен, - сказал я, - идем показывать фокусы.

    - Ты все проверил?

    -  Ты  сам проверял пять раз. И вдобавок я испытал каналы, когда перенес
    приборы.

    Мы  вышли  в  комнату,  где  собралась комиссия. Рубен всем пожал руки и
    начал   вступительное   объяснение,   в   котором,   пожалуй,   не  было
    необходимости, потому что все и так знали, в чем дело.

    Каждый  человек  что-нибудь  не умеет. Я, например, не умею танцевать. А
    Рубен  не  умеет  выступать.  Он говорил сбивчиво, с акцентом и на таком
    высоком  научном  уровне,  что  лучше  не слушать - ничего не поймешь. В
    середине объяснения профессор Громов не очень учтиво перебил его:

    - Мы уже знакомы с теорией, Рубен Александрович, давайте эксперименты.

    - Да-да, скорее эксперименты, - сказала Галкина.

    -  Ну  и  превосходно,  -  заторопился Рубен. - У нас все готово. Давай,
    Сережа, - сказал он мне.

    Я  включил  питание, сел в углу комнаты на стул и надел на голову обруч.
    Рубен сказал:

    -  Каждый  из членов комиссии будет проверять действие приборов на себе.
    Я  начну с демонстрации простейших видеопередач: член комиссии воспримет
    зрение  лаборанта  Карташева,  -  Рубен  кивнул  в  мою сторону, - Затем
    главное:  перемещение  чувств. Прежде всего приглашаю вас, Петр Нилыч, -
    обратился он к Громову.

    - Попробую, - пробурчал Громов.

    Рубен  усадил его за пульт в противоположном от меня углу комнаты, надел
    ему  на  голову  обруч,  объяснил  функции ручек на пульте и включил мой
    сигнал.  Громов  сам  довел  его  до своего уровня, медленно поворачивая
    верньер настройки.

    Я  заметил этот момент: Громов вздрогнул и прищурился. Рубен тихо сказал
    ему:

    - Петр Нилыч, надо закрыть глаза...

    В  ярко освещенной комнате метрах в семи передо мной сидел грузный лысый
    человек  с  закрытыми  глазами и черной полоской обруча на лбу. Я в упор
    смотрел на него...

    Белая  и  зеленая  стена,  стол,  пульт  -  и  вон  там,  на  стуле, он,
    председатель комиссии, наш первый судья...

    Вот  он  поднес  руку к голове, провел по лбу, махнул рукой. Не открывая
    глаз,  поднялся  со  стула,  сделал  неловкий шаг в сторону... Вернулся,
    нащупал руками стул, сел.

    Сказал негромко, хриплым голосом:

    -  Первый  раз  в  жизни  вижу  себя  с  закрытыми глазами... Я вынул из
    кармана номерок от пальто и с секунду смотрел на него. Громов сказал:

    - Номерок от гардероба, кажется, сто восемнадцать.

    -  Совершенно  точно,  - сказал я и бросил номерок на стол. Иоффе быстро
    взял номерок и повторил:

    - Номер сто восемнадцать.

    Галкина сказала:

    -  Между  профессором и Сергеем надо поставить ширму.... Профессор вдруг
    крикнул:

    - Сергей, пожалуйста, закройте глаза. Я устал.

    Я  закрыл  глаза.  Профессор  попросил  Рубена выключить в комнате свет.
    Рубен исполнил просьбу.

    В  темноте  я  различал,  как  Громов снял с себя обруч и положил его на
    стол. Потом он сам подошел к выключателю, щелкнул им и сказал:

    - С меня, товарищи, довольно.

    Грузно  сел  на  диван, наклонив голову и прикрыв глаза ладонью. Галкина
    подсела  к  Громову,  дала  ему что-то успокаивающее, начала массировать
    ему шею и сказала:

    -  У  профессора  перенапряжение...  -  Она показала Рубену кардиограмму
    Громова.

    Рубен быстро согласился:

    - Возможно, очень возможно. Нужна ведь тренировка.

    А  я  подумал, что он слишком легко соглашается. Громов просто стар, Все
    молчали.  Усталость  Громова,  видно, встревожила их. Рубен был огорчен.
    Тишину нарушил доцент Кудров:

    -  Надо  продолжить  испытание,  -  сказал  он,  вышел вперед, сел перед
    пультом и надел обруч.

    -  Да-да,  продолжайте,  -  сказал  Громов,  не  отрывая  руки  от глаз.
    Появилась  ширма. Теперь я не видел своего партнера. Рубен принес стул и
    пригласил  сесть  рядом  со мной Иоффе. А Галкина села рядом с Кудровым,
    за ширмой.

    Рубен  принес