, поспешно отпустил тормоз и нажал газ. Рванул вперед.
    "Стой!  -  истошно  заорал  водитель,-  стой!" И опять почудился собачий
    лай.  "Вперед,  вперед",  -  подстегивал  себя  Май. Прямо перед глазами
    маячили автомобильные часы. На них было двенадцать минут одиннадцатого.

    Май  гнал  машину,  петляя  по  переулкам  и  проездам.  Сверлило  чисто
    мальчишеское  желание:  перехитрить  телохранителей и явиться в институт
    без  эскорта,  одному.  Захваченный  озорной  безнаказанностью, он резал
    углы   по  тротуарам,  лихо  мчался  под  запретными  знаками.  Еще  два
    поворота,   беззаконное  пересечение  широкой  улицы  -  и  он  у  цели.
    Остановил  "Москвич",  выскочил  из  него  и...  увидел впереди ту самую
    "Волгу",  от  которой  хотел избавиться. Она явно прибыла сюда раньше. А
    возле   "Волги"  стоял  Двойник  в  белом  рабочем  халате.  И  рядом  -
    журналист,  который,  увидев  Мая,  помахал  ему поднятой рукой. В жесте
    этом были приветливое успокоение и великодушное прощение шалости.

    Маю не хотелось смотреть на него. Пошел прямо в проходную.

    Вместо  привычного  вахтера  в  проходной были два солдата с автоматами.
    Выгнув  груди,  они стояли по стойке "смирно" и держали равнение на Мая.
    Вот  тут-то  Май  отрезвел от рецидива детской необузданности. И покорно
    опустил руки.

    Посмотрел  на часы. До опыта оставалось одиннадцать минут. Почувствовал,
    что  не все еще сделано, что-то нужное им забыто. Повернул и пошел прочь
    из  проходной,  на  улицу.  И,  выйдя, столкнулся лицом к лицу с главным
    редактором газеты "Жизнь".

    -  Здравствуйте,  Май  Сергеевич!  Очень  рад  вас  видеть...  - с тенью
    озабоченного   вопроса,  но  вместе  с  тем  с  почтительной  и  веселой
    любезностью  главный  пожал  вялую  руку  Мая.  Поодаль  стояли  Лита  и
    фотограф.  Май  кивнул  им,  не глядя на них. Он смотрел на угнанного им
    "Москвича". Вокруг машины хлопотали два орудовца.

    - Ты ничего не забыл? - крикнул Маю Двойник.

    "Ба!  -  вспомнил Май. - Надо же купить сегодняшних газет, ради этого я,
    наверное, и вышел из проходной!" Побежал к киоску.

    -  Погоди!  -  Двойник  обратился  к Лите. - Купи, пожалуйста, газет вон
    там... - И снова Маю. - А ты иди сюда.

    Май   чувствовал   себя   омерзительно:  он  был  рабом,  собственностью
    Двойника,   собственностью  румяного  улыбающегося  журналиста,  и  этих
    солдат, и времени, которое ползло к неминуемому старту в прошлое.

    -  Не хандри, - тихо сказал Двойник Маю, и журналист корректно отошел. -
    Получилось очень мило.

    - Кролику дали побаловаться, - зло сказал Май. - Хозяева.

    - Ну-ну, не надо так. Ты сам хотел вкусить свободы.

    - После моего побега этот тип догадался позвонить тебе?

    - Именно. Разум восторжествовал.

    Они   пошли   к   проходной.   Миновали   крутогрудых   солдат,  которые
    беспрепятственно пропустили их.

    - А где же вахтер? - спросил Май.

    -  Вызван  на  допрос, - сказал Двойник. - И, кажется, собщил там такое,
    что над одним нашим общим знакомым нависла угроза серьезных неприятностей.

    - Что ты мелешь?

    - Ничего. Молчу. Кстати, Климов попал в сумасшедший дом.

    Подбежала  Лита  и  положила  в  руки  Маю  пачку  газет. Май машинально
    рассовал их по карманам. Лита робко взяла обоих Маев под руки и сказала:

    - Ребята, я всю ночь думала над одним вопросом. Можно спросить?

    - Ну конечно, - сказал Двойник.

    - Что, если Май не полезет в эту камеру? Что тогда будет?

    - Это невозможно, - сказали вместе Май и Двойник.

    - Почему? Ведь ты можешь отказаться, да Май? И вас будет двое.

    -  Не  будет. Тогда все на свете вернулось бы во вчера. Весь мир. Как ты
    не  понимаешь!  А  это невозможно, так как весь мир не помещается в нашу
    камеру.

    - Не понимаю!

    - Когда предсказано солнечное затмение, оно обязано состояться, ясно тебе?

    -  Нет, нет! - Лита покраснела и заговорила сбивчиво. - Ведь можно перед
    затмением, ну.., расстрелять Луну из какой-нибудь пушки...

    - Попробуй, расстреляй... - грустно усмехнулся Май.
                                     Старт

    Институт  изучения  пустоты  гудел,  как  потревоженный  улей.  Никто не
    работал.  Все  сгрудились  в  коридорах, по которым Рубцовы шли к себе в
    лабораторию.  Май  продвигались  среди  удивленных, неумолчно говорящих,
    горячо  приветствующих  человеческих  стен,  и многие норовили пожать им
    руки,   хлопнуть   по   плечу,   просто  дотронуться  до  необыкновенных
    двойников.  Пресса  сделала  свое дело. Вместо сомнений и обсуждений был
    восторг, восхищение тем, во что вчера никто бы не поверил.

    Лаборатория  напоминала  театр.  Парень из охраны не пускал туда никого,
    кроме   ближайших  сотрудников  и  лиц,  которых  специально  пригласили
    Двойник,  Барклай  и  журналист. Перед лабораторными столами стояло штук
    двадцать   разнокалиберных   стульев,  на  них  разместились  начальники
    институтских  отделов  и  лабораторий,  гости  из  Ипра,  группирующиеся
    вокруг  Гречишникова и Бригге. В первом ряду сидел профессор Лютиков. Он
    улыбался   своей  соседке,  юной  аспирантке  и  что-то  говорил  ей  об
    обращении  времени. Та жадно внимала, шевеля мохнатыми ресницами. Вообще
    среди  присутствующих  были  интересные  дамы  -  упомянутая аспирантка,
    супруга  профессора  Барклая,  Лита.  Поближе  к  ним удобно пристроился
    главный редактор газеты "Жизнь".

    Была  хлопотливая  бестолковица  последних приготовлений. Киноосветители
    пробовали  прожектора, направленные на кабинетик Рубцова, обещавший ныне
    стать  сценой  знаменательного  спектакля.  Телеоператоры  устанавливали
    свои  аппараты.  Репортеры  газет  и  радио, которым до окончания старта
    было  категорически  запрещено  беспокоить  Маев, осаждали Гречишникова,
    Иосса, даже парня из охраны.

    Бригге  жестикулировал,  жевал  сразу  две  спички  и объяснял какому-то
    юному  репортеру,  что  время  "кружит,  как  балерина".  Репортер делал
    понимающее   лицо   и  что-то  писал  у  себя  в  блокноте.  Гречишников
    добросовестно   выкладывал   корреспондентке   из   "Поколения"  принцип
    квантования   вероятностей.   Иосс   жестами   показывал,   как   трудно
    подсаживать в камеру полупрозрачного человека.

    Когда  до  старта оставалось пять минут, обе створки в кабинетик Рубцова
    распахнулись.  Там  перед  камерой  стояли  Маи.  Оба  были в одинаковых
    рабочих  халатах без средней пуговицы. Их лица и позы были тождественны.
    Рядом   с  ними  был  профессор  Барклай,  на  лице  его  были  написаны
    серьезность  и  понимание  важности  момента.  И  был  еще нервничающий,
    бледный  институтский  врач,  которому  только  что  пришлось уступить в
    споре   с   Двойником,   сумевшим-таки   убедить   его   в  безопасности
    предстоящего опыта над человеком.

    В  ослепительном  свете  прожекторов  стояли  эти люди. И после всплеска
    аплодисментов  было  тихо.  Только  приглушенными  очередями  стрекотали
    кинокамеры.

    Профессор Барклай откашлялся и сделал шаг вперед.

    -  Дорогие коллеги, - сказал он, - дорогие гости! Мы рады приветствовать
    вас  в  этих  стенах.  Как вы знаете, здесь сейчас начнется эксперимент,
    который,   пожалуй,   мало   назвать   историческим.  Я  бы  назвал  его
    эпохальным.  Речь  идет  о  победе  человечества  над  тем,  что  поныне
    выглядело несокрушимой и неизменяемой твердыней матери-природы, над...

    В  это время в комнату быстро, но бесшумно, вошел журналист. По-хозяйски
    наклонился  к  главному  редактору  газеты  "Жизнь" и шепнул ему что-то,
    потом позвал Двойника и сказал ему на ухо:

    -  Профессор  Барклай  немедленно  вызывается  к  следователю  по делу о
    незаконном открытии камеры.

    - Только пусть уж он договорит, - ответил Двойник.

    Главный редактор энергичным шепотом инструктировал Литу и фотографа:

    -  На днях даем об этом ораторе материал под заголовком "Лицо рутинера".
    Снимайте его, слушайте, не спускайте с него глаз.

    Пожав  Лите  руку  выше  локтя,  главный  подсел  поближе к юной супруге
    Барклая,  ибо решил, что к ней теперь просто непозволительно не проявить
    теплоту и человеческое участие.

    А Федор Илларионович тем временем заканчивал свою речь:

    -  Если  этот  эксперимент,  разработанный  во  вверенном мне отделе при
    участии   талантливого  и  упорного  Мая  Сергеевича  Рубцова,  окажется
    доступным  многократному  повторению,  то  это  приобретет  колоссальное
    практическое    значение.   Станет   возможно   титаническое   умножение
    ресурсов!..  -  Он  посмотрел  на  часы  и  сказал  спокойно  и  строго,
    обращаясь к Рубцовым. - Прошу начать эксперимент.

    Двойник,  не дожидаясь разрешения, уже отвинчивал гайки на тяжелой двери
    камеры. И вот дверь открылась.

    - Прошу сюда - прожекторы! - крикнул Двойник.

    В   ярко   освещенной   камере   обрисовались   зыбкие  очертания  почти
    прозрачного человека.

    -  Это Май Рубцов, который уже движется в прошлое. Тот самый, что сейчас
    стоит  перед  вами  и  через несколько секунд войдет в камеру, - Двойник
    показал на Мая, который, как и все, не отрываясь, смотрел внутрь камеры.

    -  Пора  входить,  Май,  -  громко  сказал  Двойник,  глядя  на  часы. -
    Приготовься... Внимание... Марш!.

    И Май быстрым скачком кинулся в камеру.

    -  Подождите!  -  глухо  застонал  врач.  -  Это  же  невозможно!..  Это
    уничтожение!..

    -  Все в порядке, доктор, - сказал Двойник, завинчивая камеру. - Мы же с
    вами  объяснялись...  Никакое  это  не уничтожение, я жив и здоров, - Он
    завинтил последнюю гайку. - Норма!..

    Врач опустился на стул, прикрыл глаза ладонью.

    И  тотчас раздался грохот. Рокот, похожий на гром. Он заполнил комнату и
    поверг всех в ошеломленное онемение. И вот он ослабел, удалился, стих.

    -  Все,  - сказал Двойннк, уже переставший быть двойником. - Эксперимент
    начат... И окончен. Теперь можно обесточить и открыть установку.

    Он  выключил  рубильник,  опять  отвинтил  гайки,  откинул дверь камеры.
    Белизна  сверкающих  прожекторов  осветила  ее.  И  там  ничего не было.
    Камера   была   совершенно   пуста.   И  эта  пустота  подействовала  на
    присутствующих  еще  сильнее, чем прыжок Мая, привидение, гром. Пустота!
    Пустота там, куда только что вошел человек.

    ...Расширенными  зрачками  Лита смотрела на Мая н видела в нем перемену.
    Он  был  очень  усталый.  Он  совместил в себе и оставшегося и того, что
    ушел  в  прошлое.  Лита уловила в нем дорогое и человечное, потерянное н
    вновь обретенное: он не знал, что будет дальше.

    "Знание - сила", 1964, ‘ 6 - 7.



    Елена Анфимова
    НА ПТИЧЬИХ ПРАВАХ
    Страшная сказка для взрослых

    У  него  на  балконе поселилась пара оборотней. Самец и самочка. Сначала
    они  прикидывались  голубями,  и Василий не мешал им приносить прутики в
    цветочный  ящик, где давно уже ничего не росло. Наоборот, ему нравилось,
    что  для  гнезда  голуби  выбрали  именно  его, Васин, балкон. Словно бы
    птицы  почувствовали,  что  Василий  не обидит их. И, в благодарность за
    эту  доверчивость, с радостью и умилением он щедрой рукой крошил им хлеб
    в  цветочный  ящик,  поближе к гнезду, а потом прятался в комнату, чтобы
    не смущать пернатых. Пусть клюют.

    Потом,  когда он начал догадываться, что дело нечисто, было уже поздно -
    самочка  отложила  яйца.  Конечно,  лучше всего было бы шмякнуть яйца об
    асфальт  прямо  с  балкона,  но  ведь  не  каждый человек может разорить
    гнездо,  даже  такое  гнездо,  где  сидит  птица с чересчур крупными для
    голубя глазами и большими красными лапами.

    Поначалу  они стеснялись Василия, даже как будто побаивались его. Стоило
    Васе  выйти  на  балкон,  самочка  вставала  с  яиц  и  делала несколько
    суетливых   шажков  в  сторону,  и  он,  стараясь  обойтись  без  резких
    движений,  быстренько  выкуривал  сигарету  и  снова  уходил  в комнату.
    Оборотни тяжело смотрели Васе в спину. Спине было неприятно.

    Уже  догадываясь,  что  происходит  что-то  странное,  и  ощущая смутную
    тоску,  он  надеялся, что это просто нервы. Надо выспаться, отдохнуть от
    телефонных  звонков,  хамоватых  посетителей, которые пытаются вынуть из
    тебя  дефицит,  льстят  или  угрожают,  и  все встанет на свои места. Но
    выспаться не удавалось, телефоны звонили.

    Однажды,  захлопывая  дверцу  новенькой "семерки", он осторожно взглянул
    на  балкон  и  замер.  С  балкона,  по-хозяйски облокотившись на перила,
    ласково  глядел  взрослый  мужчина  ростом с десятилетнего мальчишку. На
    мужчине  было сомбреро из пестренькой соломки, которое Василий привез из
    последней   турпоездки   за  границу,  и  махровый  халат  с  капюшоном,
    оставшийся  от  второй  Васиной  жены.  Остальные свои вещи она увезла к
    новому  мужу,  халат  же  забыла,  и  вот  уже  несколько  раз звонила и
    предупреждала,  что  заберет  его в ближайшее время. Жутко стало Василию
    при  виде  ряженого. Он хотел было сесть обратно в "жигуленок", но мысль
    о  том,  что  халат  бывшей  жены  может  пострадать  или,  не  дай бог,
    пропасть, заставила его бегом подняться по лестнице.

    Сдерживая  одышку,  Василий  осторожно выглянул на балкон. Там никого не
    было.  Голуби  улетели,  и только яйца светлели на темной земле. Халатик
    был  небрежно  перекинут  через  перила,  на  розовой махре поблескивали
    свежие пятна голубиного помета. Сомбреро исчезло без следа.

    В  ярости протянул Василий руку к беззащитному гнезду, но тут яйца стали
    расти  прямо  на  глазах,  по  скорлупе  зазмеились трещины, и на черной
    земле оказались два крохотных и мокрых существа, похожие на старичков.

    Вася  с  омерзением  отдернул  руку  и,  прихватив  халатик,  скрылся за
    балконной дверью.

    Теперь  оборотням стало тесновато на балконе. Ближе к полуночи, почти не
    стесняясь  Василия, они сбрасывали голубиное оперение и принимали облик,
    близкий к человеческому.

    Вечерами,  сидя  перед  телевизором.  Василий  старался  не  смотреть  в
    сторону  балкона,  но  взгляд  его  против  воли  обращался  туда, где к
    балконному  стеклу  приплюснулись  носами оборотни. Жадные глаза их были
    устремлены  на  мерцающий  экран,  на  руках они держали младенцев. Вася
    чувствовал  себя негодяем. Утешало его лишь то, что на людей непрошенные
    соседи  походили  мало,  а  скорей  напоминали  уродцев,  вылепленных из
    пластилина   неумелыми  детскими  пальчиками.  Руки  и  ноги  у  них  не
    различались  по  толщине  и  длине,  туловища  были  квадратные,  головы
    сплющенные.  Самочка  отличалась  от самца исключительно яркими губами и
    нелепой  прической,  похожей на модные в шестидесятые годы "бабетту", да
    еще, пожалуй, характером.

    Именно  она  произнесла  первые  слова о тесноте и о том, что так дальше
    жить  невозможно.  Разобрать  слова  оборотней  было  очень  трудно, они
    говорили  с каким-то невероятным акцентом и с колоссальной частотой слов
    в   минуту,   словно   пластинка,  поставленная  на  большое  количество
    оборотов,  но  о смысле их речей Вася догадался по интонации и на всякий
    случай стал закрывать балкон на задвижку.

    Но  что  такое  хлипкая  балконная  задвижка  по  сравнению  с  железной
    целеустремленностью  оборотней?  На  слелующую  же  ночь, когда Василий,
    размышляя  о  том, насколько правдоподобны слухи о предстоящей ревизии в
    его  магазине,  поплотней  заворачивался  в  верблюжье  одеяло,  на фоне
    балконной  двери  замаячил  темный  силуэт  и послышался захлебывающийся
    голос  самки. Подогревая себя гневными интонациями, она сообщила, что не
    собирается   ночевать   на   балконе,  когда  другие  (она  выразительно
    стрельнула   своими  выпученными  глазами  в  сторону  Василия),  другие
    занимают целую двухкомнатную квартиру.

    Вася  почувствовал, как холодный пот, возникая на лбу, застил ему глаза.
    Потусторонний  сквозняк  прошелся  по  квартире.  Чтобы  прекратить этот
    кошмар,   Василий   натянул   одеяло  на  голову  и  попытался  заняться
    аутотренингом:

    "Я   спокоен.   Я   совершенно   спокоен.   Этого  не  может  быть.  Это
    галлюцинация".  Но  в  тот  момент,  когда  он начал было успокаиваться,
    тахта   у   него  в  ногах  вдруг  промялась  и  заскрипела,  и  Василий
    почувствовал  пятками  чей-то  холодный и твердый бок. Бок этот поерзал,
    устраиваясь  поудобнее,  а дальше наступила полная темнота, видимо, Вася
    потерял сознание.

    На  следующий день, сидя в кабинете или нервно прохаживаясь по торговому
    залу, Василий Петрович с удивлением убеждался, что не сошел с ума.

    Прошло   несколько   дней.  Оборотни  постепенно  обживались  в  Васиной
    квартире.  Самого  хозяина они попросту не замечали, как будто его здесь
    и  не  было.  Детей  своих  вместе  с  гнездом они перенесли в маленькую
    комнату.  Дети  к  тому времени покрылись серым пушком и стали похожи на
    самых  обычных  голубят.  А  родители  постепенно  все  больше  и больше
    походили  на  людей.  Руки  и  ноги у них выровнялись, тела округлились,
    правда,  сплющенные  головы не спешили менять форму, но мало ли на свете
    людей, у которых форма черепа далека от идеала?

    За  всю  свою  жизнь  Василий не попадал в столь странное, столь нелепое
    положение.   Пожаловаться  на  них?  Но  кому  и  как?  Какими  словами?
    Оборотни,  мол.  одолели? Да кто же этому поверит? Кто поможет? Поэтому,
    возвращаясь  вечером  с  работы,  Василий  потихоньку  проходил к тахте,
    прикрывался  с  головой  и предавался горьким размышлениям. В эти минуты
    особенно  горевал  Василий,  что  он совсем один, что у него нет добрых,
    бескорыстных  друзей,  которым  он мог бы открыться и которые не приняли
    бы  его  при  этом  за  ненормального.  И,  главное, обидно, что все это
    накануне  ревизии, когда ему надо собраться с мыслями, мобилизоваться, а
    не  размышлять по поводу наглых подселенцев. В глубине души он надеялся,
    что  весь  этот  кошмар  не может длиться вечно, чем-нибудь да кончится.
    "Но  почему  они  выбрали  именно  меня?"  Василий в отчаянье взбрыкивал
    ногой, и тахта начинала мягко и успокаивающе колебаться под ним.

    А  оборотни прочно обосновались во второй, меньшей по метражу, комнате и
    теперь,  прежде  чем  пройти  в туалет или на кухню, Василий приоткрывал
    дверь,  высовывал голову и напряженно вслушивался: свободно ли? Радовало
    Васю лишь то, что в эти моменты его не видели сослуживцы.

    Совершенно  измучившись, Вася не нашел ничего лучше, как позвонить своей
    первой   жене.   Вообще-то   он   считал   ее  женщиной  непрактичной  и
    примитивной,  несмотря  на высшее образование, но именно поэтому с ней и
    можно было поговорить на такую скользкую тему. Пусть хоть посочувствует.

    Татьяна  удивилась,  заахала,  но,  как  Василию  показалось,  ее больше
    поразил сам факт его звонка, а не то, что он рассказал.

    -  Ну, этого следовало ожидать, - почему-то сказала она. - Что же я могу
    тебе  посоветовать?  Не  знаю.  Может,  водичкой святой их побрызгать? У
    меня нет опыта в таких делах. Ну, а вообще-то, как ты живешь?

    Василий  спешно  попрощался  и  повесил  трубку. В тот же день он, пряча
    лицо  в воротник плаща, зашел в первую попавшуюся церквушку и, остановив
    какую-то  старуху  в  черн