помещения. Оттуда поступило несколько сообщений, нуждавшихся в проверке, чем
занимались еще две группы.
     Персонал уверяет, что через  главный  подъезд  Кирман  не  выходил.  Во
всяком случае  - сам. Его могли только вынести - за время от 16.00  до 18.00
часов через главный подъезд пронесли несколько контейнеров с упакованным для
отправки в ремонт оборудованием патологоанатомической лаборатории. Проверить
этот вариант оказалось просто - фургон с оборудованием как раз разгружался у
мастерской.
     Тщательный опрос персонала еще не закончился, но было уже ясно, что для
похищения оставались другие пути, исследовать которые было потруднее.  Выход
на хозяйственный  двор клиники. В воротах  электронный замок, и, как показал
осмотр,  за два  контрольных часа никто  не  подавал  сигнала на  включение.
Впрочем, на всякую электронику может найтись другая электроника...
     Был еще один  выход прямо на Йорк авеню  -  через кухню. На кухне в это
время готовили ужин - все заняты,  никому  ни до  кого нет  дела, но каждый,
конечно, хоть  краем глаза видит на полметра вокруг.  Ни носилок, ни мешков,
ни  контейнеров за это  время  к двери не проносили.  Люди проходили -  и на
улицу, и с  улицы. Разносчики, кое-кто из персонала, наверняка и посетители.
Мог Кирман выйти? Мог. Никто из персонала кухни не знал его в лицо.
     Группа   Чезвилта  -  одного  из  самых  перспективных  сотрудников   -
отрабатывала окрестности клиники.  Это было самое сложное: Кирман исчез в те
предвечерние часы, когда на улицах скапливается столько машин, что порой  на
проезжей части не  остается и квадратного фута  свободного  пространства. На
тротуарах тоже толчея, люди идут с работы, в рестораны, бары, кино - да мало
ли  куда могут направляться жители Нью-Йорка, переключившись с дневных забот
на вечерние? Олдсборн не возлагал особых  надежд на то, что Чезвилту удастся
что-то обнаружить: улица в такое время - это наверняка потерянный след.
     Но  первое сообщение  поступило именно от Чезвилта. Черный  мальчишка -
чистильщик обуви, расположившийся на Йорк авеню напротив клиники, утверждал,
что какой-то мужчина в  синем костюме (именно  такой исчез из шкафа Кирмана)
останавливался неподелеку примерно в половине  шестого. Стоял он недолго,  и
мальчишка запомнил его только потому, что вид у мужчины был ужасный - бледен
как смерть, весь какой-то скрюченный, будто ему двинули под  дых. Куда пошел
мужчина  дальше, мальчишка вспомнить не смог, потому что в это время занялся
клиентом.
     Стало ясно, что Кирмана,  скорее  всего, не похитили. Впрочем, версию о
похищении не стоило еще  сбрасывать со счетов.  В том состоянии, в каком был
Кирман,  он не мог оказать решительно никакого сопротивления, и если рядом с
ним стояли хотя бы двое, то это вполне  могли  быть сопровождающие. Олдсборн
прекрасно  знал  методы такого  сопровождения,  незаметного  часто даже  для
наметанного взгляда. Мальчишка  же решительно не помнил, стоял ли кто-нибудь
рядом.
     На  этой стадии поиска Олдсборн немного  расслабился. Быстрое совещание
(мозговая атака) с  руководителями групп показало: общее мнение склоняется к
тому, что Кирмана не похищали. Бегство же в  состоянии предсмертной ремиссии
могло скорее всего закончиться появлением  трупа на улице. А  трупы секретов
не  выдают.  Конечно, надо искать, но это уже не столь важно. Так Олдсборн и
доложил Сьюарду, вернувшемуся в Лэнгли.


18 октября, пятница.

     Ранним  утром из Карсон-Сити по  муниципальной дороге  номер 50  выехал
спортивный  "феррари". Солнце только взошло, дорога была  пустынна, и Кирман
решился выжать из  машины (а  точнее - из себя)  сто  миль в  час. Ночь была
самой тяжелой в его жизни, хотя все же удалось поспать часа  два. Уолтон  до
последнего момента колебался, дать ли ему машину. Кирман и сам колебался  бы
на его месте. Намеки для секретное  задание годились для  газет. Перед самым
отъездом, когда Кирман уже сидел за  рулем, ему вдруг показалось, что,  едва
он  уедет,  Уолтон  бросится звонить  в Нью-Йорк,  а  потом, естественно,  в
полицию.  Оставалась надежда, что Лиз не  окажется дома - в Нью-Йорке  скоро
девять утра. Во всяком случае, от машины нужно избавиться как можно быстрее.
Но сначала - найти место: пока оно существовало только на карте.
     Еще на базе  Кирман изучил весь район Невады, Юты и даже  Калифорнии  в
поисках надежного угла, где можно было скрыться  на двое-трое суток. Больше,
по его расчетам, не потребовалось бы. В  конце  концов все  свелось  в  этим
двум-трем суткам - вся его жизнь. Особенно с того момента, когда он, работая
у Бишопа в Бостоне  над докторской диссертацией, заинтересовался  проблемами
рака.
     До  этого  Кирман увлекался  расшифровкой структуры  и функционирования
информационных  РНК.  По просьбе  шефа  он как-то  провел  серию  опытов  по
выделению онкогенов из ДНК лабораторных мышей, а заинтересовавшись - и серию
других, о которых лишь потом доложил шефу. Наконец Кирману удалось  доказать
- на это ушли  полтора года, промелькнувшие, как один день,- что в некоторых
случаях  репродуцирование обычного  гена с помощью  РНК,  структура  которой
изменена,  приводит  к  раковому  заболеванию.  Защитив  диссертацию, Кирман
подписал  контракт  с  университетом  штата  Нью-Йорк.   Лабораторией  здесь
руководил  опытный генетик Локвуд, который сначала  отнесся  к идее  Кирмана
скептически,  но быстро убедился в способности молодого  сотрудника выжимать
материал из любого эксперимента и перестал вмешиваться в его работу.
     Это  были  счастливые месяцы.  Безумные  месяцы уходящей юности,  когда
кажется,  что завтра  не будет ничего  и  все нужно сделать именно и  только
сегодня. Впрочем, Кирман не просиживал в лаборатории ночи напролет. Уходящая
юность  явила  себя  в  совершенно   неожиданной  для  Кирмана  вспышке.  Он
познакомился с Лиз.
     Само  знакомство  выглядело, с его точки зрения,  предельно романтично.
Кирман совсем не был знаком с жизнью Нью-Йорка, и только в его представлении
уличное знакомство могло стать  тайным и пикантным событием.  Случилось так,
что  при входе на станцию  подземки  девушка, шедшая  рядом, споткнулась,  и
Кирман поддержал ее  под локоть.  Она  улыбнулась, он что-то  пробормотал  и
неожиданно для себя  тоже улыбнулся, потому что девушка была красива, у  нее
были  огромные голубые глаза  и светлые локоны, а всего остального Кирман не
заметил.
     Они начали встречаться. Лиз  работала секретаршей в рекламном агентстве
"Голд и сын" и вынуждена была время  от  времени спать с сыном (старший Голд
был  для этого  слишком стар), на что  и пожаловалась  Кирману в  первый  же
вечер. Все  это  показалось  ему совершенной дикостью,  он предложил  набить
Голду-младшему  морду или что там у него есть выше воротника,  но Лиз только
рассмеялась и принялась втолковывать Кирману правила игры, называемой "Жизнь
Нью-Йорка".
     Они поженились несколько месяцев спустя,  и  Лиз ушла из агентства. Они
сняли  пятикомнатную  квартиру  в Бронксе, откуда Кирману  было  недалеко до
работы - десять минут на машине.
     К  двадцати  семи  годам  Кирман  стал  профессором и  чувствовал  себя
человеком,  у  которого  впереди  будущее.  Именно  тогда  он  провел  серию
экспериментов и открыл способ лечения некоторых видов саркомы.
     Он начал работать со все более сложными организмами и дошел до обезьян.
Структуру молекулы т-РНК Кирман менял незначительно, все вроде бы оставалось
неизменным, но "считывание" кода  из ДНК и синтез белка  велись теперь  чуть
иначе. Собственно,  Кирман  еще не  знал достоверно, в  чем именно  состояла
разница. Он лишь предполагал,  что гены читались  в ином  порядке, несколько
генетических  "слов"  пропускались.  Книгу,  называемую  генетическим кодом,
читал  теперь теперь другой читатель,  а сложность книги была  столь велика,
что, начав, например, не с первой буквы на первой строчке, а с третьей буквы
на второй строчке, можно было прочитать совершенно иной текст.
     Впрочем,  совершенно иной не  получился.  Текст  оставался прежним,  но
клетки с  белками,  синтезированные по  новому коду,  обладали  способностью
бесконтрольно делиться. Это был рак.
     Кирман  ввел обезьянам другую  модификацию  РНК,  которая  тоже  читала
генетический код нестандартно. Он считал, что  ему наконец повезло, на самом
деле это  было  везение фанатика,  перебиравшего  зерно за  зерном в поисках
золотой горошины.
     Отдельные виды саркомы удавалось вылечить  в течение  двух-трех недель.
Но только некоторые, не более того.
     Впрочем,  и это было, конечно, поразительное открытие. Триумф повлек за
собой два важных следствия, которые могли бы  поспорить друг с другом в том,
как повлияли на его жизнь.
     Во-первых,  начался  разлад  с  Лиз.   Кирман,  обладавший  покладистым
характером, не  представлял, как можно жить в  постоянном несогласии с любым
мнением близкого человека. Такие отношения  сложились  у него с Лиз. Сначала
он решил,  что  причина ее раздражительности - отсутствие детей. Виновным он
считал себя, потому что однажды настоял на том, чтобы Лиз  сделала аборт,- в
то время он не мог представить, что в их  идиллию ворвется третье, орущее во
все горло существо.
     На  самом деле Кирман просто не замечал  того, что любой другой мужчина
почувствовал бы интуитивно. Лиз полюбила другого. Этот другой был владельцем
страховой компании и чем-то напоминал  Голда-младшего. Почему-то теперь  эти
повадки нахрапистого властелина не казались Лиз возмутительными. Может, сама
того  не подозревая, она скучала по прошлому? Лиз не спрашивала себя, почему
все  случилось  так,  а не  иначе.  До поры  до  времени  Дик  ни  о  чем не
подозревал, он был  настолько увлечен  исследованиями, что не замечал  даже,
если Лиз отсутствовала по два-три дня. Она говорила,  что уезжает на уик-энд
к  подруге,  и  этого  было  достаточно.  В  конце  концов Лиз стало  скучно
обманывать, и она объявила Дику, что любит другого и им лучше разойтись.
     Трагедии  не  произошло. Но  и уверенности  в  будущем  развод  тоже не
добавил - ни Кирману, ни Лиз. В качестве чужой жены, которой можно посвящать
день-другой,  Лиз вполне устраивала своего любовника, имено  которого Кирман
не знал и знать не  хотел.  Спец по страхованию  приобрел для  нее небольшую
квартиру  на  Манхэттене  -  то была  своеобразная  компенсация  за душевное
неудобство, которое  испытала Лиз, узнав, что  ее бросили. К Кирману она все
же не вернулась.  Да он и  сам  понимал, что это невозможно. Новых знакомств
Кирман не заводил, а мимолетные романы Лиз заканчивались ничем,  и они вновь
встречались, необременительно и хорошо.
     Вторым же событием, круто переменившим жизнь Кирмана, стало приглашение
сотрудничать с министерством обороны...
     Проехав сорок  две мили от Карсон-Сити, Кирман чуть  было не  пропустил
знак поворота на дорогу номер 447, уходившую на север. Он  с трудом вывернул
руль, боль  сразу же волной  взметнулась от  живота к  голове, расплескалась
там, и Кирман едва не врезался в дорожный указатель. Он выехал на дорогу 447
и молил Бога, чтобы  она оказалась именно такой, какой запомнилась по  очень
подробной  карте.  Четыре с  половиной  мили  шоссе должно  быть  прямым как
стрела, потом  оно  упрется  в овраг  и  круто свернет, чтобы  запетлять  по
склонам холмов, где, если верить  карте, окажется много глубоких пещер. Одна
из них и нужна Кирману.
     Шоссе действительно оказалось прямым  и  совершенно  пустынным. Пятница
только началась, до  уик-энда еще несколько  часов,  да  и  вряд  ли  в этом
направлении  устремится  волна  желающих  устроить  пикник.  Боль  почему-то
отступила - Кирмана била дрожь, руки тряслись, как у старика, машина виляла.
Нервы, подумал он. Напряжение ожидания было у него сейчас сильнее боли.
     Он увидел впереди знак поворота и остановил машину. Заставил себя выйти
и  осмотреться. Все кругом  оказалось таким, каким и должно было быть, и это
соответствие  планов действительности ободрило  Кирмана  настолько,  что  он
перестал дрожать  и  почувствовал даже,  что  способен твердо  идти.  Второе
дыхание? Скорее, десятое. Второе открылось у него месяца два назад, когда он
понял, что заболел. Потом пришлось преодолевать один барьер за другим, и для
этого каждый раз  нужно было новое  дыхание. Третье, четвертое, а  то и  два
сразу - иначе не выдержать. Сейчас - последнее.
     Автомобиль,  спущенный  с   тормозов,  медленно  покатился  под  уклон,
перевалился  через невысокие  кусты на  обочине  и рухнул  в  провал. Кирман
услышал треск кустов, грохот падения, а потом  - взрыв,  приглушенный стеной
оврага.
     Кирман  между  тем,   совершенно  уже  не   осознавая  своих  действий,
карабкался по склону  холма.  Холм  был пологий,  но  казался  Кирману почти
отвесным. Он расцарапал пальцы, порвал брюки, глаза воспринимали окружающее,
мозг  -  нет. Это  была  агония,  и будь Кирман в состоянии  понять  это, он
остался бы доволен.
     Выбирать уже не приходилось. Пещера, в которую он себя затащил, была не
такой уж глубокой - скорее широкая ниша, открытая на восток. Здесь было сухо
и пахло пустыней. Инстинкт гнал Кирмана в самую глубину, он уперся в стену и
застыл, упав  в неудобной, скрюченной  позе.  Мыслей не  было.  Не  осталось
ничего: ни боли, ни  ужаса смерти.  Любой врач, осмотрев Кирмана,  сказал бы
одно слово: мертв. Он и был мертв.
     Но он жил.
     Или жил не он?

x x x
     Лиз чувствовала себя отвратительно.  Пить она начала еще  со вчерашнего
утра, когда узнала, что Дику осталось жить считанные дни. Позвонив на работу
и  сославшись  на  болезнь, она  выпросила день отпуска - и начала пить. Лиз
думала,  что забудется,  но после каждого выпитого глотка  память  почему-то
становилась все прозрачнее, то ли глаза ее, обращенные внутрь души, обретали
зоркость,-  но она, теряя представление о времени, все  глубже погружалась в
воспоминания и плавала там, совершенно безвольная.
     Лиз старалась  отогнать  мысли о Дике, о  том,  что он  умирает  сейчас
где-то в  клинике,  и  подменяла эти  воспоминания  мыслями  о  человеке,  к
которому  ушла  от Дика,  но ничего  не получалось.  Когда  Лиз поняла,  что
никого, кроме Дика Кирмана, это сумасшедшего биолога, у нее в жизни не было,
она начала плакать.  Она лежала на кровати и  плакала, и опять пила, а потом
это стало  настолько невыносимо,  что  она ушла  из дома  и бродила  где-то,
куда-то заходила, чтобы  еще  выпить.  Она полностью  утратила контроль  над
собой  и  действительно начала  забываться. Был вечер, а  потом ночь, кто-то
наверняка дал ей наркотики, иначе  не было  бы все так гнусно и  противно. И
просто страшно.
     Лиз поднялась на лифте на свой этаж, и здесь, едва она вышла в холл, ее
взяли под руки двое мужчин и ввели в собственную квартиру, которая почему-то
оказалась открытой.
     Минут через пять, после нескольких таблеток аспирина и бокала сока, Лиз
собралась с мыслями настолько, что поняла: одно из  гостей зовут Хендерсон и
он вовсе не грабитель, а, скорее, наоборот  - сотрудник ЦРУ. Фирма произвела
на Лиз впечатление, но вовсе не то, на которое рассчитывал Хендерсон.
     -  Что вы сделали  с  Диком?  -  закричала  она.-  Теперь  вы  за  меня
приметесь?
     Она долго не могла взять в толк, что Хендерсона интересует единственный
вопрос: видела  ли  она  вчера вечером или нынче  ночью своего  бывшего мужа
Ричарда  Кирмана?  Вопрос,  когда  она  его  поняла,  вызвал  у Лиз  приступ
истерики. Нет, нет,  нет, она не  видела Дика  уже почти  полгода,  и прежде
видела слишком редко; если бы они виделись чаще, если бы Дик вел себя иначе,
нет, он не мог вести себя иначе, если бы она, дура, не делала глупостей, все
могло  пойти по-другому, и Дик не лежал  бы  сейчас  в клинике,  и если  ему
суждено умереть,  пусть бы это  было здесь, на  ее глазах,  чтобы потом  всю
жизнь видеть  его лицо  и обвинять себя  во всем, что  было,  что есть,  что
будет, и чего не будет никогда...
     Хендерсону было жаль женщину; он позвал помощника, вдвоем они перенесли
Лиз -  она  уже спала  - в  постель. Потом  он позвонил  Олдсборну и получил
указание  ждать,  когда  Лиз  проснется.  Желательно,  чтобы  это  произошло
пораньше.
     Лиз проснулась около полудня. За это время произошло несколько событий.
Агенты, работавшие  с частными таксомоторами,  нашли водителя, который вчера
ожидал  клиента  напротив  клиники.  На  мужчину,  похожему  по описанию  на
Кирмана,  он  обратил  внимание  лишь  потому,  что   тот  плелся  вслед  за
потрясающей негритяночкой, каких  даже  в Нью-Йорке редко встретишь. Мужчина
именно  плелся  и  даже  спотыкался  на  ровном  месте.  Водитель следил  за
девушкой, пока она не скрылась за  углом,- мужчины на улице  в это время уже
не было. Тот или вошел в какой-то  подъезд, или  сел в машину.  После  этого
показания поиски среди таксистов возобновились с удвоенной силой.
     Между   тем   в  одиннадцатичасовом  выпуске  новостей  телекомментатор
компании CNN сообщил имена новых лауреатов Нобелевской премии - первой в XXI
веке.   Премия  по  биологии  и  медицине   присуждена  Ричарду  Кирману  за
исследования в области генетической природы раковых заболеваний.
     Проснувшись  с тяжелой  головой  и почти ничего не помня  из того,  что
происходило  утром,  Лиз  обнаружила  в  гостиной  двух  незнакомых  мужчин,
смотревших телевизор. Хендерсону пришлось заново  представляться. Теперь Лиз
была в состоянии рассуждать трезво  и дать показания. Нет, бывшего мужа  она
не видела. Скорее всего Дик ушел из госпиталя сам. Он и прежде бывал  иногда
взбалмошным. То есть  совершал  поступки, которых она  не могла понять.  Его
эксцентричность, как ей  теперь кажется, была связана с его опытами.  С  его
раздумьями.  С  его идеями...  Он  вполне  мог  сбежать.  Особенно если  ему
неожиданно  пришла в  голову  мысль,  которую  он  хотел  бы  проверить  или
обдумать, а для размышлений он иногда выбирал самые неожиданные места...
     Лиз говорила и говорила, диктофон  был включен, одновременно ее путаная
речь  передавалась  по  радиотелефону  в  центр,  где эксперты анализировали
каждое слово, а Олдсборн тут же давал новые указания поисковым группам.
     Когда полчаса спустя Лиз выдохлась,  от некоторых групп  уже  поступили
сообщения: Кирмана не нашли...

x x x
     Сьюард сидел в кресле, вытянув ноги, начавшие ныть в  коленях,-  верный
признак приближения непогоды.
     Сьюарду  было ясно, что о похищении  не может быть и речи.  Либо Кирман
действовал  сам в  состоянии  умопомрачения, либо  это  заранее  продуманный
сговор,  возможно, с участием  каких-то  разведывательных  служб, с которыми
биолог  мог быть  связан еще до  болезни.  Если  верно  первое, то  действия
Кирмана непредсказуемы и найти его в нью-йоркском водовороте за те часы, что
ему  осталось  жить,  вряд  ли  удастся.  Если  же Кирман  связан  с чьей-то
разведкой, то  какой  был смысл бежать сейчас?  Возможно, в последние  перед
побегом часы произошло нечто  неожиданное, потребовавшее  немедленной связи?
Что?  Новая  идея? Открытие?  Над  чем,  черт возьми,  работал  Кирман перед
болезнью?
     Сьюард  попросил соединить его с базой  Шеррард.  Пока  готовили связь,
Сьюард услышал сообщение, которое взволновало его больше, чем все предыдущие
донесения.  Он,   впрочем,  предвидел  такое  развитие   событий.   Узнав  о
присуждении  Кирману  Нобелевской  премии,  репортеры  ринулись   на  поиски
лауреата; уже пробрались в клинику, а двое явились на нью-йоркскую  квартиру
Кирмана и к его бывшей  жене,  с которой еще не закончил работать Хендерсон.
Сьюард понимал, что в ближайшее время необходимо будет огласить какую-нибудь
разумную  версию  -  ведь для  всего  научного  мира  Кирман  был  и остался
генетиком, ищущим способы  спасения  от рака. Сугубо штатским  человеком. От
этого и нужно отталкиваться.
     На экране возникло лицо начальника баз