кольким толкованиям.  Если  исследовать  их  внимательно,  можно  найти
пять-шесть таких толкований. При простом впитывании заметить их трудно, но
они выявляются при тщательном  анализе.  Поверьте,  мои  психологи  часами
занимаются только этим. И все обертоны, все различные смыслы  сливаются  в
единую массу управляемой эмоции.  А  без  них  греза  была  бы  плоской  и
пресной. Скажем, сегодня утром я пробовал десятилетнего мальчика. У  него,
несомненно, есть задатки. Облако для него не просто облако, но и  подушка.
А  наделенное  сенсуальными  свойствами  обоих  этих   предметов,   облако
становится чем-то  большим.  Конечно,  греза  этого  мальчика  еще  крайне
примитивна. Но когда он окончит  школу,  он  пройдет  специальны"  курс  и
тренировку. Он будет подвергнут ощущениям всех родов. Он накопит опыт.  Он
будет изучать и анализировать классические  грезы  прошлого.  Он  научится
контролировать и направлять свои  мечты,  хотя  я  всегда  утверждаю,  что
хороший мечтатель, когда он импровизирует...
   Уэйл внезапно умолк и после паузы продолжал уже спокойнее:
   - Простите, я несколько увлекся. Собственно говоря, я  хотел  объяснить
вам,  что  у  каждого  профессионального  мечтателя  существует  свой  тип
обертонов, который ему не удалось бы скрыть. Для  специалиста  это  словно
его подпись на грезе. И мне, мистер Бэрн, известны все эти подписи. Ну,  а
порнография,  которую  вы  мне  принесли,  вообще  лишена  обертонов.  Это
произведение  обыкновенного  человека.  Может  быть,   он   и   не   лишен
способностей, но думать он умеет не больше, чем вы и я.
   - Очень многие  люди  умеют  думать,  мистер  Уэйл,  -  возразил  Бэрн,
краснея. - Даже если они и не создают грез.
   - Ах, право же! - Уэйл взмахнул рукой. - Не  сердитесь  на  старика.  Я
сказал "думать" не в смысле  "мыслить",  а  в  смысле  "грезить".  Мы  все
немножко умеем грезить, как все немножко умеем бегать. Но сумеем ли  мы  с
вами пробежать милю за четыре минуты? Мы с вами умеем  говорить,  но  ведь
это же еще не делает нас составителями толковых словарей?  Вот,  например,
когда я думаю о бифштексе, в моем сознании возникает просто  слово.  Разве
что мелькнет образ сочного бифштекса на тарелке. Возможно, у вас  образное
восприятие развито больше и вы успеете увидеть и  поджаристую  корочку,  и
лук, и румяный картофель. Возможно. Ну,  а  настоящий  мечтатель...  Он  и
видит бифштекс, и обоняет его, и  ощущает  его  вкус  и  все,  что  с  ним
связано, - даже жаровню, даже приятное чувство в желудке, и  то,  как  нож
разрезает мясо,  и  еще  сотни  всяких  подробностей,  причем  все  сразу.
Предельно сенсуальное восприятие.  Предельно.  Ни  вы,  ни  я  на  это  не
способны.
   -  Ну,  так!  -  сказал  Бэрн.  -  Значит,  тут  мы  имеем  дело  не  с
произведением профессионального  мечтателя.  Во  всяком  случае,  это  уже
что-то, - он спрятал цилиндрик во внутренний карман пиджака. - Надеюсь, мы
можем рассчитывать  на  вашу  всемерную  помощь,  когда  примем  меры  для
прекращения подобного тайного производства?
   - Разумеется, мистер Бэрн. От всей души.
   - Будем надеяться,  -  сказал  Бэрн  тоном  человека,  сознающего  свою
власть. - Конечно, не мне решать, какие  именно  меры  будут  приняты,  но
подобные штучки, - он похлопал себя по карману,  где  лежал  цилиндрик,  -
невольно наводят на мысль, что следовало бы ввести  действительно  строгую
цензуру на грезы.
   Бэрн встал.
   - До свидания, мистер Уэйл.
   - До свидания, мистер Бэрн. Я всегда надеюсь на лучшее.
   Фрэнсис Беленджер влетел в кабинет Джесса Уэйла, как всегда, в страшном
ажиотаже. Его рыжие волосы стояли  дыбом,  а  лицо  лоснилось  от  пота  и
волнения. Но он тут же замер на месте. Уэйл сидел,  уткнувшись  головой  в
сложенные на столе руки, так что виден был только его седой затылок.
   Беленджер судорожно выговорил:
   - Что с вами, шеф?
   Уэйл поднял голову.
   - Это вы, Фрэнк?
   - Что случилось, шеф? Вы больны?
   - В моем возрасте все больны, но я еще держусь на  ногах.  Пошатываюсь,
но держусь. У меня был уполномоченный из министерства.
   - Что ему понадобилось?
   - Грозил цензурой. Он принес образчик того, что ходит по рукам. Дешевые
грезы для пьяных оргий.
   - Ах ты черт! - с чувством сказал Беленджер.
   - Беда в том, что опасения за нравственность  -  отличный  предлог  для
разворачивания широкой кампании. Они будут бить и правых и виноватых. А по
правде говоря, Фрэнк, и наша позиция уязвима.
   - Как же так? Уж наша продукция абсолютно целомудренна.  Приключения  и
романтические страсти.
   Уэйл выпятил нижнюю губу и наморщил лоб.
   - Друг перед другом, Фрэнк, нам незачем притворяться. Целомудренна? Все
зависит от точки зрения. Конечно, то, что я скажу, не для широкой публики,
но мы-то с вами знаем, Фрэнк, что в каждой грезе  есть  свои  фрейдистские
ассоциации. От этого никуда не уйдешь.
   - Ну, конечно, если их специально выискивать! Скажем, психиатр...
   - И  средний  человек  тоже.  Обычный  потребитель  не  знает  про  эту
подоплеку и, возможно, не сумеет отличить фаллический  символ  от  символа
материнства,  даже  если  ему  прямо  на  них  указать.  И  все-таки   его
подсознание  знает.  Успех  многих  грез  и   объясняется   именно   этими
подсознательными ассоциациями.
   - Ну, допустим. И что  же  намерено  предпринять  правительство?  Будет
оздоровлять подсознание?
   - То-то и плохо. Я не знаю, что они предпримут. У нас есть только  один
козырь, на который я в основном и  возлагаю  все  надежды:  публика  любит
грезы и не захочет их лишиться... Ну, оставим это. Зачем вы пришли? У  вас
ведь, вероятно, есть ко мне какое-то дело?
   Беленджер бросил на стол перед Уэйлом маленький,  похожий  на  трубочку
предмет и заправил поглубже в брюки выбившуюся рубашку.
   Уэйл снял блестящую пластмассовую обертку и вынул цилиндрик.  На  одном
конце свивалась в вычурную спираль нежно-голубая надпись: "По  гималайской
тропе". Рядом стоял фирменный знак "Снов наяву".
   - Продукция Конкурента. - Уэйл произнес эти слова  так,  словно  каждое
начиналось с большой буквы, и его губы иронически искривились. - Эта греза
еще не поступала в широкую продажу. Где вы ее раздобыли, Фрэнк?
   - Неважно. Мне нужно только, чтобы вы ее впитали.
   - Сегодня всем почему-то нужно, чтобы  я  впитывал  грезы,  -  вздохнул
Уэйл. - Фрэнк, а это не порнография?
   - Разумеется, в  ней  имеются  ваши  любимые  фрейдистские  символы,  -
язвительно сказал Беленджер. - Горные пики, например. Надеюсь, вам они  не
опасны.
   - Я старик. Для меня они уже много лет не  опасны,  но  та  греза  была
выполнена до того  скверно,  что  было  просто  мучительно...  Ну,  ладно,
посмотрим, что тут у вас.
   Уэйл снова пододвинул к себе аппарат и надел размораживатель на  виски.
На этот раз он просидел, откинувшись в кресле, больше четверти  часа,  так
что Фрэнсис Беленджер успел торопливо выкурить две папиросы.
   Когда Уэйл наконец снял шлем и  замигал,  привыкая  к  дневному  свету,
Беленджер спросил:
   - Ну, что скажете, шеф?
   Уэйл наморщил лоб.
   - Не для меня. Слишком много повторений. При такой конкуренции компания
"Грезы" может еще долго жить спокойно.
   - Вот тут-то вы и ошибаетесь,  шеф.  Такая  продукция  обеспечит  "Снам
наяву" победу. Нам необходимо что-то предпринять!
   - Послушайте, Фрэнк...
   - Нет, вы послушайте! За этим - будущее!
   - За этим? -  Уэйл  с  добродушно-недоверчивой  усмешкой  посмотрел  на
цилиндрик.  -  Сделано  по-любительски.  Множество  повторений.   Обертоны
грубоваты. У снега - четкий привкус  лимонного  шербета!  Ну,  кто  теперь
чувствует в снегу лимонный шербет, Фрэнк? В старину - другое дело. Еще лет
двадцать назад. Когда Лаймен Хэррисон создал свои "Снежные  симфонии"  для
продажи на юге, это  было  великолепной  находкой.  Шербет,  и  леденцовые
вершины гор, и  катание  на  санках  с  утесов,  глазированных  шоколадом.
Дешевка, Фрэнк. В наши дни это не годится.
   - Все дело в том, шеф, -  возразил  Беленджер,  -  что  вы  отстали  от
времени. Я должен поговорить с вами откровенно. Когда вы основали грезовое
предприятие, скупили основные патенты и начали производство грез, они были
предметом роскоши.  Сбыт  был  узкий  и  индивидуализированный.  Вы  могли
позволить себе  выпускать  специализированные  грезы  и  продавать  их  по
высокой цене.
   - Знаю, - ответил Уэйл. - И мы продолжаем это делать. Но,  кроме  того,
мы открыли прокат грез для широкого потребителя.
   - Да, но этого мало. О, конечно, наши грезы  сделаны  тонко.  Их  можно
впитывать множество раз.  И  даже  при  десятом  впитывании  обнаруживаешь
что-то новое и опять получаешь удовольствие. Но много  ли  есть  подлинных
знатоков? И еще одно. Наша продукция  крайне  индивидуализирована.  Все  в
первом лице.
   - И что же?
   - А то, что "Сны наяву" открывают грезотеатры. Они уже открыли  один  в
Нашвилле на триста кабинок. Клиент  входит,  садится  в  кресло,  надевает
размораживатель и получает свою грезу. Ту же, что и все остальные вокруг.
   - Я слышал об этом, Фрэнк. Ничего нового.  Такие  попытки  уже  не  раз
оканчивались неудачей. То же будет и теперь. Хотите знать  почему?  Потому
что мечты - это личное дело каждого. Неужели вам будет приятно,  если  ваш
сосед узнает, о чем вы грезите? Кроме того, в  грезотеатре  сеансы  должны
начинаться по расписанию,  не  так  ли?  И,  значит,  мечтающему  придется
грезить не тогда, когда  он  хочет,  а  когда  назначит  директор  театра.
Наконец, греза, которая нравится одному,  не  понравится  другому.  Я  вам
гарантирую,  что  из  трехсот  посетителей  этих  кабинок  сто   пятьдесят
останутся недовольны. А в этом случае они больше туда не пойдут.
   Беленджер медленно закатал рукава рубашки и расстегнул воротничок.
   - Шеф! - сказал он. - Вы говорите наобум. Какой смысл  доказывать,  что
они потерпят неудачу, когда они уже имеют успех? Я узнал сегодня, что "Сны
наяву" нащупывают почву,  чтобы  открыть  в  Сент-Луисе  театр  на  тысячу
кабинок. Привыкнуть грезить на людях нетрудно, если все  вокруг  грезят  о
том же. И публика легко привыкнет мечтать в указанном месте и в  указанный
час, если это дешево и удобно. Черт побери, шеф.  Это  же  форма  общения.
Влюбленная  парочка   идет   в   грезотеатр   и   поглощает   какую-нибудь
романтическую   пошлятину   со   стереотипными   обертонами   и   избитыми
положениями, и все-таки они выйдут из кабинок, шагая по звездам. Ведь  они
грезили одинаково. Они испытали одинаковые слащавые сантименты. Они... они
настроены на один лад, шеф. И, уж конечно, они снова пойдут в грезотеатр и
приведут своих друзей.
   - А если греза им не понравится?
   - В том-то и соль! В том-то все и дело! Она им не может не понравиться.
Когда вы готовите утонченные грезы  Хиллари  с  отражениями  в  отражениях
отражений, с хитрейшими поворотами на третьем уровне обертонов,  с  тонким
переходом значений и всеми прочими приемами,  которыми  мы  так  гордимся,
конечно, подобная вещь оказывается рассчитанной  на  любителя.  Утонченные
грезы для утонченного вкуса. А "Сны наяву" выпускают простенькую продукцию
в третьем лице, так что она годится и для мужчин и для женщин. Вроде  той,
которую вы только что впитали. Простенькие, повторяющиеся, пошловатые. Они
рассчитаны  на  самое  примитивное   восприятие.   Может   быть,   горячих
поклонников у них не будет, но и отвращения они ни у кого не вызовут.
   Уэйл долго молчал, и Беленджер не сводил с  него  испытующего  взгляда.
Затем Уэйл сказал:
   - Фрэнк, я начал с качественной продукции  и  менять  ничего  не  буду.
Возможно, вы правы. Возможно, за грезотеатрами будущее. В таком случае  мы
их тоже откроем, но будем показывать хорошие вещи. Может быть, "Сны наяву"
недооценивают широкую публику. Не будем торопиться и впадать в  панику.  Я
всегда исходил из теории, что качественная продукция  обязательно  находит
сбыт. И, как это ни удивительно, мальчик мой, иногда весьма широкий сбыт.
   - Шеф... - начал Беленджер, но тут же умолк, так как раздалось жужжание
внутреннего телефона.
   - В чем дело, Рут? - спросил Уэйл.
   - Мистер  Хиллари,  сэр,  -  раздался  голос  секретарши.  -  Он  хочет
немедленно  увидеться  с  вами.   Он   говорит,   что   дело   не   терпит
отлагательства.
   - Хиллари?  -  в  голосе  Уэйла  прозвучало  испуганное  недоумение.  -
Подождите пять минут, Рут, потом пошлите его сюда.
   Уэйл повернулся к Беленджеру.
   - Этот день, Фрэнк, я никак не могу назвать удачным. Место мечтателя  -
дома, у его мысленницы. А Хиллари - наш лучший мечтатель, и,  значит,  ему
больше чем кому-нибудь другому  следует  быть  дома.  Как  по-вашему,  что
произошло?
   Беленджер,  все  еще  терзаемый  мрачными  мыслями  о  "Снах  наяву"  и
грезотеатрах, в ответ буркнул только:
   - Позовите его сюда и все узнаете.
   - Немного погодя. Скажите, какова его последняя греза? Я не ознакомился
с той, которая вышла на прошлой неделе.
   Беленджер наконец очнулся. Он сморщил нос.
   - Так себе.
   - А почему?
   - Слишком рваная. До бессвязности.  Я  ничего  не  имею  против  резких
переходов, придающих остроту, но ведь должна же быть хоть какая-то  связь,
пусть и на самом глубоком уровне.
   - Никуда не годится?
   - У Хиллари таких не бывает. Но потребовался  значительный  монтаж.  Мы
довольно много выбросили и вставили старые куски - из тех, что  он  иногда
нам  присылает.  Ну,  из  разобщенных  образов.  Получилась,  конечно,  не
первоклассная греза, но вполне терпимая.
   - И вы ему об этом сказали, Фрэнк?
   - Да что я, псих, шеф? Что я, по-вашему, способен попрекнуть  мечтателя
качеством?
   Но тут  дверь  открылась  и  хорошенькая  секретарша  Уэйла  с  улыбкой
впустила в кабинет Шермана Хиллари.


   Шерману Хиллари был тридцать один год, и  даже  самый  ненаблюдательный
человек сразу же распознал бы в нем  мечтателя.  Он  не  носил  очков,  но
взгляд его был растерянным,  как  у  очень  близоруких  людей,  когда  они
снимают очки, или у тех, кто не привык вглядываться в окружающий  мир.  Он
был среднего роста, но очень худ, его черные  волосы  давно  следовало  бы
подстричь, подбородок казался слишком узким, а кожа - чересчур бледной. Он
был чем-то очень расстроен.
   - Здравствуйте, мистер Уэйл, - невнятно пробормотал Хиллари  и  неловко
кивнул в сторону Беленджера.
   - Шерман, мальчик мой, - приветливо  заговорил  Уэйл.  -  Вы  прекрасно
выглядите. Что случилось? Греза никак толком  не  стряпается?  И  вас  это
волнует? Ну, садитесь, садитесь же!
   Мечтатель сел - на краешек стула, крепко сжав колено, словно  собирался
вскочить по первому приказу. Он сказал:
   - Я пришел сообщить вам, мистер Уэйл, что я ухожу.
   - Уходите?
   - Я не хочу больше грезить, мистер Уэйл.
   Старое лицо Уэйла вдруг стало совсем дряхлым - впервые за этот день.
   - Почему же, Шерман?
   Губы мечтателя задергались. Он заговорил торопливо:
   - Потому что я не живу, мистер Уэйл. Все проходит  мимо  меня.  Сначала
было не так. Это было даже почти развлечением. Я грезил по вечерам  или  в
свободные дни, когда мне хотелось. Ну, и в любое другое время. А когда  не
хотелось  -  не  грезил.  Но  теперь-то,  мистер  Уэйл,   я   уже   старый
профессионал. Вы мне говорили, что  я  один  из  лучших  в  нашем  деле  и
грезопромышленность ждет от меня новых оттенков, новых  вариантов  прежних
находок, вроде порхающих фантазий или двойной пародии.
   - И лучше вас действительно нет никого, Шерман, - сказал Уэйл.  -  Ваша
миниатюрка, где вы дирижируете оркестром, продолжает расходиться  вот  уже
десятый год.
   - Ну и хорошо, мистер Уэйл. Я принес свою пользу.  А  теперь  дошло  до
того, что я не могу выйти из дому. Я совсем не вижу жены. Моя  дочка  даже
не узнает меня. На той неделе мы пошли в гости - Сара меня заставила, и  я
совсем этого не помню. Сара говорит, что я целый вечер сидел  на  кушетке,
глядел прямо перед собой и что-то бормотал. Она говорит, что все  на  меня
косились. Она проплакала всю ночь. Я устал от этого, мистер Уэйл.  Я  хочу
быть нормальным человеком и жить в реальном мире. Я обещал Саре, что уйду,
и я уйду. И прощайте, мистер Уэйл, - Хиллари встал  и  неловким  движением
протянул руку Уэйлу.
   Уэйл мягко отвел ее.
   - Если  вы  хотите  уйти,  Шерман,  вы,  конечно,  уйдете.  Но  окажите
любезность старику, выслушайте меня.
   - Я не передумаю, - сказал Хиллари.
   - Я  и  не  собираюсь  вас  уговаривать.  Я  только  хочу  вам  кое-что
объяснить. Я старик и занимался этим делом, когда вы еще не  родились,  и,
естественно,  люблю  порассуждать  о  нем.  Ну,  так  доставьте  мне   это
удовольствие, Шерман. Прошу вас.
   Хиллари сел. Прикусив нижнюю губу, он угрюмо рассматривал свои ногти.
   Уэйл сказал:
   - А вы знаете, что такое мечтатель, Шерман? Вы знаете, чем он  является
для обычных людей? Вы знаете, каково быть такими, как я,  как  Фрэнк,  как
ваша жена Сара? Жить с ущербным сознанием, которое не способно воображать,
лепить мысли? У обычных людей, вроде  меня,  порой  возникает  потребность
бежать от этой нашей жизни. Но  мы  не  можем  этого  сделать.  Нам  нужна
помощь. В  старину  для  этого  служили  книги,  спектакли,  радио,  кино,
телевидение. Они давали нам иллюзии, но важно было даже не это. Важно было
то, что на краткий срок стимулировалось наше собственное  воображение.  Мы
начинали  мечтать  о  сказочных  принцах  и  прекрасных   принцессах.   Мы
становились  красивыми,  остроумными,  сильными,  талантливыми  -  такими,
какими мы на самом деле не были. Но тогда переход  грезы  от  мечтателя  к
впитывающему не был совершенным. Ее  приходилось  тем  или  иным  способом
воплощать в слова. А самый лучший в мире  мечтатель  порой  вообще  бывает
неспособен выразить свои грезы словами.  И  самый  лучший  писатель  бывал
способен облечь в слова лишь жалкую часть своих грез. Вы понимаете это? Но
теперь,  когда  мечты  научились  записывать,   каждый   человек   получил
возможность грезить. Вы, Шерман, и  горстка  вам  подобных  творите  грезы
непосредственно. Греза из вашего мозга сразу переходит в наш, не утрачивая
силы. Когда вы грезите, вы грезите за сотни миллионов людей.  Вы  создаете
разом сотни миллионов грез. Это чудесно, мальчик мой.  Благодаря  вам  эти
люди получают возможность испытать то, что самим им испытывать не дано.
   - Я свое дело сделал, - пробормотал Хиллари. Он  стремительно  поднялся
со стула. - Я покончил с этим. Мне все равно, что вы там говорите. А  если
вы намерены подать на меня в суд за нарушение контракта, то подавайте. Мне
все равно.
   Уэйл тоже встал.
   - Намерен ли я подать на вас в суд?.. Рут, - сказал  он  в  телефон,  -
принесите, пожалуйста, наш экземпляр контракта с мистером Хиллари.
   Уэйл молча ждал. И Хиллари. И  Беленджер.  Уэйл  чуть-чуть  улыбался  и
барабанил по столу пергаментными пальцами.
   Секретарша принесла контракт.
   Уэйл взял его, показал первую страницу Хиллари и сказал:
   - Шерман, мальчик мой, раз вы не хотите оставаться у меня, то вы  и  не
должны у меня оставаться.
   Затем, прежде чем ужаснувшийся Беленджер успел хотя  бы  поднять  руку,
чтобы остановить его, он разорвал контракт пополам и  еще  раз  пополам  и
бросил клочки в мусоропоглотитель.
   - Вот и все.
   Хиллари схватил руку Уэйла.
   - Спасибо, мистер Уэйл, - сказал он прерывающимся голосом. - Вы  всегда
были очень добры ко мне, и я вам очень благодарен. Мне очень грустно,  что
все так получилось.
   - Ладно, ладно, мальчик мой. Все хорошо.
   Чуть не плача, продолжая бормотать слова благодарности, Шерман  Хиллари
вышел из кабинета.


   - Ради всего святого, шеф,  почему  вы  его  отпустили?  -  в  отчаянии
воскликнул Беленджер. - Разве вы ничего не поняли?  Он  же  отсюда  пойдет
прямо в "Сны наяву". Они его сманили, это ясно.
   Уэйл поднял ладонь.
   - Вы ошибаетесь. Глубоко ошибаетесь.  Я  его  знаю:  он  так  поступить
нес