Илья Олейников
   Жизнь как песТня

   [издательство ВАГРИУС, www.vagrius.com]

	Предисловие к книге, Аркадия Арканова:

ИЛЬЯ ОЛЕЙНИКОВ - КАКОЙ ОН ЕСТЬ.
   Известному украинскому  фразисту  Владимиру  Голобородько принадлежит
замечательное высказывание: "Семен  Михайлович  Буденный  прошел славный
боевой путь от сперматозоида до маршала". Перефразируя Голобородько, мо-
гу сказать: автор  этого изящного автобиографического опуса прошел слав-
ный путь  от  нескладного  еврейско-молдавского паренька ("шлемазла") до
одного из  самых  популярных  и любимых артистов. Намыкался Илья за свою
пятидесятилетнюю (неуже-ли Илье 50!) жизнь - дальше некуда. В конце кон-
цов судьба прибила его к замечательной женщине, и дали они жизнь талант-
ливому сыну, который  успел уже на сегодняшний день сделать немало широ-
ких шагов  по нашей переживающей нелегкое время эстрадной сцене. В конце
концов подфартило  ему и с партнером - Юра Стоянов, с моей точки зрения,
абсолютно незаурядная  личность. В  "Городке"  мы видим творческую пару,
использующую парадоксальный, но совершенно единственный принцип, который
обеспечивает ИМ успех: нет привычного разделения на "белого" и "рыжего",
когда успех обеспечивает "рыжий", порождая у "белого" столь естественный
человеческий комплекс неполноценности. ОНИ работают ДРУГ на ДРУГА!  Соз-
дается впечатление, что  каждый отдает самые выигрышные и репризные роли
другому. Это,  безусловно, новация в искусстве разговорных пар, работаю-
щих в смешном жанре...
   Илью знаю давно. Он как раз тогда заканчивал цирковое училище. Позна-
комил нас Саша Ширвиндт, посоветовавший мне написать номер для "выпуска"
одному способному пареньку. "Способный паренек" мне понравился,  и я дал
ему рассказ,  который Ширвиндт срежиссировал. Илья имел успех, и рассказ
задержался в его репертуаре. Но, чтобы стать из неуверенного, хотя и по-
дающего надежды  эстрадного  салаги  известным  на всю страну обитателем
триумфального "Городка", съел Илья не один пуд соли,  о чем и повествует
его биографическая книжка, смешная,  трогательная и,  главное, откровен-
ная. Он не боится предстать в невыгодном для себя свете, не боится расс-
казать о дурацких положениях, в которые нередко попадал. А почему не бо-
ится? Потому что умный и добрый. Как писали Ильф и Петров, умный попада-
ет в  дурацкое положение иногда. Дурак же находится в дурацком положении
всю жизнь... Доброта Ильи позволяет ему любить и прощать даже тех, кто в
жизни далеко  не  всегда  был добр к нему самому. Ирония и великодушие -
обязательные качества  настоящего  человека и талантливого артиста... Не
сомневаюсь,  что все это взято им от родителей. С его "батей" я познако-
мился во  время  одной  из поездок в Кишинев вскоре после того, как Илья
окончил цирковое училище. Лето. Восемь часов утра (!). Стук в дверь мое-
го гостиничного номера. Сонный, открываю.  Стоит передо мной коренастый,
плотный еврейского вида мужчина. На голове мотоциклетный шлем.

   - Вы Арканов? - спрашивает он.
   - Да.
   - Здравствуйте. Я папа Ильи.  Одевайтесь.  Хочу забрать вас на часок.
Мы едем к нам завтракать, обедать и ужинать.
   - Но...
   - Я жду вас внизу вместе с транспортом...
   Через несколько минут я выхожу на улицу и вижу у входа мотоцикл с ко-
ляской.
   - Прошу вас, - говорит "батя".
   Я послушно сажусь в коляску.
   - Наденьте  шлем,  иначе  нас  арестуют. -  И "батя" надевает на меня
шлем... Чувствую я себя довольно нелепо. И мы едем, едем по каким-то ма-
леньким улицам и переулкам. "Батя",  по-моему, знаком со всем Кишиневом.
Он со  всеми здоровается и каждый раз кричит:  "Вы знаете,  кто это? Это
Аркадий Арканов! Он написал рассказ для Илюши".
   Часа через  полтора закончилась эта трогательная мотопрезентация, и я
оказался в  гостеприимном доме, где состоялся завтрак,  обед и (с трудом
вспоминаю) ужин, после  которого  на  том же мотоцикле я был доставлен в
гостиницу...
   Этот день  - одно  из  самых ярких, вкусных и хмельных воспоминаний в
моей жизни... Господи, как давно это было!
   Я рад за книгу,  за семью Ильи,  за "Городок"... Я рад за хороших лю-
дей!



   Жене, Галочке, Ларисе,
   а также моим  учителям  Ольге  Аросевой,  Евгению  Веснику  и  Александру
Ширвиндту посвящается спонтанная эта книга

   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
   КЛЯВЕР - инкогнито
   Илья ОЛЕЙНИКОВ - автор
   ИРИНА - жена автора
   ПАПА - папа автора
   Юрий СТОЯНОВ - ум, честь и совесть автора
   Роман КАЗАКОВ - потенциальный внук Троцкого
   Геннадий ХАЗАНОВ - настырный эрудированный
   юноша 19 лет
   Андрей МИРОНОВ - москвич
   Владимир ВИНОКУР - гастролер, часто бывает
   за рубежом
   Евгений ВЕСНИК - любимый педагог автора, человек широкой натуры
   Иван ПЕРЕВЕРЗЕВ - кинозвезда
   Алексей ДИКИЙ - артист МХАТа, актер-легенда
   Николай ГРИБОВ - артист МХАТа
   Василий ЛАНОВОЙ - седеющий красавец,
   попавший в неловкое
   положение
   Юрий НИКОЛАЕВ - телеведущий, часто хочет
   есть
   Владимир ЛЕНИН - вождь мирового пролетариата
   Фидель КАСТРО - вождь чернокожих
   Иосиф СТАЛИН - еще один вождь
   КИМ ИР СЕН - опять вождь, говорит
   исключительно по-корейски
   Герберт УЭЛЛС - английский писатель
   Максим ГОРЬКИЙ - итальянский писатель
   Аркадий АРКАНОВ - русский писатель
   Валерий САВЕЛЬЕВ - рядовой, симулянт,
   музыкант
   Капитан ЧУМАКОВ - идиот
   Старший лейтенант ПЕНЬКОВ - законченный
   идиот
   А также:
   президенты, кинорежиссеры, контролеры, генералы,  военврачи,  космонавты,
студенты, ксилофонисты, женщины, евреи,  Иван  Грозный,  Наполеон  и  многие
другие.
   Место действия -
   вся страна и кусочек заграницы.
   Время действия -
   наши дни и чуточку раньше.

   ИЛЬЯ ОЛЕЙНИКОВ -
   КАКОЙ ОН ЕСТЬ
   Известному  украинскому  фразисту  Владимиру   Голобородько   принадлежит
замечательное высказывание: "Семен Михайлович Буденный прошел славный боевой
путь от сперматозоида до маршала". Перефразируя Голобородько, могу  сказать:
автор этого  изящного  автобиографического  опуса  прошел  славный  путь  от
нескладного еврейско-молдавского паренька ("шлемазла") до  одного  из  самых
популярных и любимых  артистов.  Намыкался  Илья  за  свою  пятидесятилетнюю
(неуже-ли Илье 50!) жизнь - дальше некуда. В конце концов судьба прибила его
к замечательной женщине, и дали они жизнь талантливому сыну,  который  успел
уже на сегодняшний день сделать немало широких шагов по  нашей  переживающей
нелегкое время эстрадной сцене. В конце концов подфартило ему и с  партнером
- Юра Стоянов, с  моей  точки  зрения,  абсолютно  незаурядная  личность.  В
"Городке"  мы  видим  творческую  пару,  использующую   парадоксальный,   но
совершенно  единственный  принцип,  который  обеспечивает  ИМ   успех:   нет
привычного разделения на  "белого"  и  "рыжего",  когда  успех  обеспечивает
"рыжий",  порождая  у  "белого"  столь  естественный  человеческий  комплекс
неполноценности. ОНИ работают ДРУГ  на  ДРУГА!  Создается  впечатление,  что
каждый отдает самые выигрышные и репризные роли  другому.  Это,  безусловно,
новация в искусстве разговорных пар, работающих в смешном жанре...
   Илью знаю давно. Он как раз тогда заканчивал цирковое училище. Познакомил
нас Саша Ширвиндт, посоветовавший мне написать номер  для  "выпуска"  одному
способному пареньку.  "Способный  паренек"  мне  понравился,  и  я  дал  ему
рассказ,  который  Ширвиндт  срежиссировал.  Илья  имел  успех,  и   рассказ
задержался в его  репертуаре.  Но,  чтобы  стать  из  неуверенного,  хотя  и
подающего надежды эстрадного  салаги  известным  на  всю  страну  обитателем
триумфального "Городка", съел Илья не один пуд соли, о чем и повествует  его
биографическая книжка, смешная, трогательная и, главное, откровенная. Он  не
боится предстать в  невыгодном  для  себя  свете,  не  боится  рассказать  о
дурацких положениях, в которые нередко попадал. А почему не  боится?  Потому
что умный и добрый. Как писали Ильф и  Петров,  умный  попадает  в  дурацкое
положение иногда. Дурак же  находится  в  дурацком  положении  всю  жизнь...
Доброта Ильи позволяет ему любить и прощать даже тех, кто в жизни далеко  не
всегда был добр к нему самому. Ирония и великодушие - обязательные  качества
настоящего человека и талантливого артиста... Не  сомневаюсь,  что  все  это
взято им от родителей. С его  "батей"  я  познакомился  во  время  одной  из
поездок в Кишинев вскоре после того,  как  Илья  окончил  цирковое  училище.
Лето. Восемь часов утра (!). Стук в дверь моего гостиничного номера. Сонный,
открываю. Стоит передо мной коренастый, плотный еврейского вида мужчина.  На
голове мотоциклетный шлем.
   - Вы Арканов? - спрашивает он.
   - Да.
   - Здравствуйте. Я папа Ильи. Одевайтесь. Хочу забрать вас  на  часок.  Мы
едем к нам завтракать, обедать и ужинать.
   - Но...
   - Я жду вас внизу вместе с транспортом...
   Через несколько минут я выхожу  на  улицу  и  вижу  у  входа  мотоцикл  с
коляской.
   - Прошу вас, - говорит "батя".
   Я послушно сажусь в коляску.
   - Наденьте шлем, иначе нас арестуют. - И "батя" надевает на меня шлем...
   Чувствую я себя довольно нелепо. И мы едем, едем  по  каким-то  маленьким
улицам и переулкам. "Батя", по-моему, знаком со всем Кишиневом. Он со  всеми
здоровается и каждый раз кричит: "Вы знаете, кто это? Это  Аркадий  Арканов!
Он написал рассказ для Илюши".
   Часа через полтора закончилась  эта  трогательная  мотопрезентация,  и  я
оказался в гостеприимном доме, где  состоялся  завтрак,  обед  и  (с  трудом
вспоминаю) ужин, после которого на  том  же  мотоцикле  я  был  доставлен  в
гостиницу...
   Этот день - одно из самых ярких, вкусных и хмельных воспоминаний  в  моей
жизни... Господи, как давно это было!
   Я рад за книгу, за семью Ильи, за "Городок"... Я рад за хороших людей!

   Арк. Арканов

   ДЕЙСТВИЕ*
   Я вдруг начал себя очень неуютно чувствовать. Дурь всякая в голову лезет.
Страхи. Дискомфорт. Так продолжалось целый год.
   "Что это?" - думал я.
   - Алкогольная зависимость,  -  лукаво  улыбаясь,  сказала  наша  знакомая
Галочка, по которой в двенадцать лет шарахнула молния. С  того  момента  она
стала видеть все и всех. Как сквозь рентген.
   -   Совершенно   верно!   Исключительно   алкогольная   и   исключительно
зависимость! - подтвердила диагноз с истинной убежденностью  ученого  другая
наша знакомая - Лариса. Несмотря на то что молния в Ларису не попадала,  она
все-таки умудрилась стать дипломированным врачом.
   - Да вы, никак,  озверели,  бабы?  -  возмутился  я.  -  Какая,  на  фиг,
зависимость - вы что, забыли, как я пил? Рюмку днем,  две-три  вечером,  300
граммов в гостях и 200 граммов по воскресеньям! Много, по-вашему?
   - Немного, - вежливо соглашались дамы. - Если бы ты не делал  это  каждый
день в течение тридцати лет. Так что пора завязывать, запойный ты наш.
   Я завязал. Полгода я, завидя сверкающие водочные витрины, на корню  гасил
любые  проявления  так   отрицательно   повлиявшей   на   меня   алкогольной
зависимости.
   Однако дурь не  проходила,  и  дикие  идеи  продолжали  посещать  меня  с
завидным постоянством. И тогда я сел за письменный стол. Сел с  единственной
целью - отвлечься.
   Положил  рядом  огромную  пачку  сверкающей  бумаги,  направил  на   себя
прохладную вентиляторную струю, глубоко затянулся сигаретой, затем энергично
приподнял ручку и в этом энергично  приподнятом  состоянии  находился  минут
сорок, ожидая, пока первая спасительная  фраза  не  придет  в  мою  порядком
взбаламученную голову.
   Время от времени я поглядывал на белоснежные, как  новобрачная  простыня,
листы, мысленно  представляя,  как  они  постепенно  заполняются  Буковками.
Видение приятно успокаивало, однако фраза не шла. Я встал, прошелся
   по комнате, еще покурил - все тщетно.
   Фраза не приходила. За окном пьяный мужик косил траву.
   "Под Толстого косит", - уныло подумал я
   и снова энергично взялся за авторучку. Бесполезно.
   Почему-то вспомнился Байрон, так мало проживший и так  много  написавший.
Затем перед  глазами  немым  укором  величаво  проплыл  многотомный  словарь
Брокгауза и Ефрона, но добил меня неожиданно  появившийся  силуэт  публичной
библиотеки, в которой, несмотря на ее гигантский размах, так  и  не  нашлось
места для моей книжонки.
   И вовсе не по причине того, что дирекция обошла  ее  своим  вниманием,  а
лишь потому, что она так и не была написана.
   И вдруг что-то произошло. Как будто щелкнул невидимый тумблер, и  я,  как
на телеэкране, увидел себя.

   На дворе стоял 1964 год. Мне исполнилось  семнадцать,  и  я,  по  велению
своего раздираемого противоречиями сердца, поступил в  Кишиневский  народный
театр. Условия  приема  в  сей  храм  художественной  самодеятельности  были
просты. Хочешь поступать - будешь принят. Не хочешь поступать  -  не  будешь
принят.
   Создателем этого уникального организма был  Александр  Авдеевич  Мутафов.
Лет ему было около семидесяти, но он об этом даже  не  догадывался.  Или  не
хотел догадываться. Где-то под Тюменью сохла по нему молодая жена  Тома,  но
он сам толком не помнил - жена она ему, теща, дочка или  вовсе  малознакомая
женщина. Лицо его смахивало на сильно высохший помидор, из  центра  которого
неизменно  торчала  сигарета  "Ляна".  В  народе   эти   сигареты   называли
"атомными", и действительно, когда Мутафов закуривал, невольно хотелось дать
команду: "Газы!"
   Еще Авдеич любил дешевый портвейн. Он называл его уважительно - портвэйн.
   За десять  лет  диктаторства  в  народном  театре  Мутафов  поставил  два
спектакля. Первая пьеса была написана грузинским драматургом или, как теперь
говорят, лицом кавказской  национальности  Амираном  Шеваршидзе.  Называлась
пьеса "Девушка из Сантьяго", где в легкой увлекательной форме рассказывалось
о боевых буднях простой кубинской девушки, которая в несколько часов нанесла
американцам такой материальный ущерб, что,  вздумай  сегодня  Фидель  Кастро
этот  ущерб  возместить,  Куба  бы  осталась  без  штанов.  К  счастью   для
американцев,  отважную  девушку  в   конце   спектакля   звер-ски   замучила
батистовская охранка. Не  сделай  они  этого,  то  и  Америка  наверняка  бы
осталась без штанов. Пьеса безусловно удалась автору, так как была  одобрена
спецкомиссией ЦК КПСС и рекомендована к исполнению. Насколько хороша  вторая
пьеса, сказать не могу. Это была "Бесприданница" Островского, а относительно
нее комиссия из ЦК никаких положительных рекомендаций не давала.
   Несмотря на то что два  этих  опуса  шли  не  менее  десяти  лет,  Авдеич
ежедневно репетировал отдельные сцены, пытаясь довести их до совершенства.
   - Так! - победоносно орал он хриплым пропитым голосом. -  Хор-рошо!..  Но
уже лучше!
   В такие минуты он напоминал отца и вождя корейского народа Ким  Ир  Сена,
оплодотворяющего одновременно все женское население страны, так как  матерей
у корейцев было много, а отец один.
   Полгода я сидел в зале, наблюдая эти незабываемые уроки мастера и ожидая,
когда же наконец мастер обратит на меня свой пылающий режиссерский  взор.  И
вот - свершилось. В кубинской эпопее был персонаж - священник Веласкес. Роль
в реестре действующих  лиц  автор  обозначил  так:  "Священник  Веласкес  из
Сьюдад-Трухильо", и единственное, что успевал сказать  по  ходу  пьесы  этот
злополучный  священник,  как  раз  и  было:  "Я  -  священник  Веласкес   из
Сьюдад-Трухильо", после чего его вешали. Происходило все следующим  образом.
Революционно настроенная девушка из Сантьяго приказывала:
   - Привести сюда этого подонка, священника Веласкеса из Сьюдад-Трухильо.
   С голодухи готовые на что угодно кубинские партизаны молдавского  розлива
выволакивали на сцену избитое существо, облаченное в рваную черную мантию.
   - Кто этот человек? - грозно вопрошала кубинская Жанна д'Арк.
   - Я - священник Веласкес из Сьюдад-Трухильо! - вопило избитое существо.
   - Кончить негодяя! - решительно говорила сантьяженка, и партизаны  охотно
шли навстречу ее  просьбе.  Правда,  они  деликатно  уводили  священника  за
кулисы, и доносящийся оттуда через секунду  протяжный  животный  крик  давал
понять зрителю, что и на этот раз добро победило зло.
   Роль не задалась.  То  ли  партизаны  волокли  меня  вяло,  то  ли  я  не
настроился, но, когда девушка спросила: "Кто  этот  человек?",  я  промямлил
нечто непотребное.
   - Что?! - бесновался Мутафов. - Почему?! Человека ведут на виселицу, а ты
бубнишь под нос, как старый пердун в ожидании стула.
   - Да ничего я не бубню, - оправдывался я. - Просто партизаны волокут меня
без настроения.
   - Ах, значит, мы волокем без  настроения?  -  обиделись  в  свою  очередь
партизаны. - Ну, пойдем!
   Их тон не сулил мне ничего приятного  в  ближайшие  полчаса.  Обидевшиеся
партизаны теперь тащили меня так, что стало ясно - будет больно. Даже  очень
больно. И когда командирша в очередной раз  кокетливо  спросила:  "Кто  этот
человек?", я заверещал что было мочи:
   - Я - священник Веласкес из Сьюдад-Трухильо! Только не бейте меня  больше
- я все скажу!
   - Хор-рошо! - успокоился Мутафов. - Хор-рошо! Но уже лучшые.  Только  без
отсебятины.
   Он ничего не понял. Это была не отсебятина. Это был крик души. Я подумал,
что если партизаны позволяют себе такое на репетиции, то  на  спектакле  они
могут до того разойтись, что я буду просто размазан по стенке.
   Через несколько дней попалось мне на глаза в вечерней газете объявление о
наборе в кукольный театр  учеников  кукловодов  с  зарплатой  сорок  рублей.
Больше рубля в моем кармане не водилось. Сумма  показалась  значительной.  Я
явился на показ. Выбирать было не из кого, поскольку только я один и явился.
Главреж  окинул  меня  таким  взглядом,  словно  подбирал  не  кандидата   в
кукловоды, а проститутку в бордель.  И,  насмотревшись  вдоволь,  поскучнел.
Впечатления на него я явно не произвел. Он вяло спросил:
   - Рост у тебя какой?
   - Сто девяносто сантиметров, - отрапортовал я.
   - Высоковат. А ширма - метр семьдесят.
   - Ничего! - рапортовал я. - Пригнусь.
   - Ну-ну, - протянул главреж, - посмотрим. На-ка, роль почитай.
   - Сразу роль? - не поверил я.
   - А что делать? Людей-то нету, - он  сокрушенно  развел  руками,  как  бы
давая мне возможность самому убедиться в том, что людей и вправду нет.  И  я
понял, что берут меня не из-за искрометности моего таланта, а  ввиду  полной
безысходности.
   Роль, порученная мне в кукольной труппе, по количеству  текста  мало  чем
отличалась от Веласкеса. Это была роль барсучка.  Оптимистично  настроенный,
он с рюкзаком за  плечами  выныривал  на  лесную  опушку,  распевая  песенку
следующего содержания:
 
   Эй, с дороги, звери-птицы,
   Волки, совы и лисицы.
   Барсук в школу идет,
   Барсук в школу идет.
 
   - Ты куда, барсучок? - весело спрашивала белочка,  настроенная  не  менее
оптимистично.
   - В школу иду! - еще веселей отвечал барсучок.
   - А там интересно? - спрашивала белочка, на  всякий  случай  добавив  еще
несколько градусов веселья.
   - Оч-чень! -  уже  на  пределе  оптимизма  визжал  барсучок  и  уходил  в
прекрасное далеко.
   Надо отдать должное - роль я выучил быстро. Возникло препятствие  другого
рода - я решительно не вписывался в ширму. Я выгибался до  максимума,  и  от
этого рука, держащая  барсучка,  выписывала  такие  кренделя,  что  у  детей
возникало антивоспитательное убеждение, будто барсук идет в школу не  просто
выпивши, а нажравшись до самого скотского состояния. Если же я  выпрямлялся,
то над ширмой величаво маячил черный айсберг. А, как известно, айсберги,  да
еще черные, в европейских лесах нечасто появляются. Даже в сказках.  Загадка
разрешалась просто - это была макушка моей аккуратно подстриженной головы.
   Главреж стонал, но уволить  меня  не  мог.  Артистов  катастрофически  не
хватало. И тогда  он  принял  поистине  соломоново  решение.  Он  заказал  у
декораторов шапочку в виде пенька. Я надевал пенек на г