решил ставить пьесу
комсомольского поэта Михаила Светлова "Бранденбургские ворота" на военную
тему. Режиссер был сам бывший фронтовик, да, к тому же, инвалид, потому и ходил
с тростью. Сами понимаете - с джазом тут выходит натяжка и опять попахивает
"продажей души", так как музыка, в основном должна состоять из песен,
стилизованных под песни военных лет. Скрепя сердце, я все же решил попробовать
и захотел как-то джазировать подобные песни. По мере написания, я показывал
заготовки режиссеру, приезжая для этого в известное своей пятиконечностью
здание. Там я и столкнулся, притом вторично, с достаточно известным
впоследствии композитором Владимиром Дашкевичем.
    Первая встреча произошла в начале 60-х, когда я приехал в Москву на
разведку - узнать, как поступают в консерваторию. Зашел и в Гнесинский
институт. Там и встретился с общительным и словоохотливым абитуриентом,
который, успев закончить ВУЗ по химии, теперь собирался учиться на композитора.
Что же, стремление похвально, Бородин тоже был химиком! Я, показав на радостях
будущему Бородину свою юношескую сонатину в духе Моцарта, получил ряд поучений,
не со всеми из которых я был согласен, но промолчал, учитывая более зрелый
возраст нового знакомого. В тот год бывший химик и поступил в гнесинский к
Hиколаю Пейко, а я спустя два года - в консерваторию к Щедрину.
    И вот в стенах театра Советской Армии вторая встреча, когда я принес на суд
режиссера очередную порцию джазированных военных песен. Шадрин (почти Щедрин,
мистика!) чем-то был неудовлетворен в моих эскизах и призвал, в качестве
третейского судьи, музыкального руководителя театра, коим и оказался вездесущий
Дашкевич. Опять я выслушал ряд поучений, впрочем вполне справедливых
(неуместная джазовость портила дело). О той, первой встрече он, разумеется, не
вспомнил и видел меня "впервые". Режиссеру понравились дельные замечания
муз-рука, а я подумал: ну вот, пускай он сам вам и пишет. Последующее
сотрудничество Дашкевича с мелодекламатором Еленой Камбуровой подтвердило,
что подобные пафосные, псевдогероические опусы и были его стихией.
    Я же, придя домой, осознал, что взялся не за свою тему и опять стою на
пороге "продажи души дьяволу". Жил я тогда без телефона и связь была
односторонней, что порой спасало от ненужных контактов. В то время с Пресни,
где я жил, до площади Коммуны еще ходил уютный трамвай. Положив подмышку
пухлый сценарий, и, решив прервать этот затянувшийся и уже ненужный контакт, я
воспользовался удобным транспортом. Войдя в пятиугольное здание, я отдал
сценарий тосковавшему привратнику и попросил его передать сей талмуд хромому
режиссеру.
    Естественно, что меня больше никто не разыскивал, но и в театральном
репертуаре знакомое название так и не появилось. Примерно похожим образом
завершился мой роман и с "Современником". Решила Галина Волчек поставить "Hа
дне" Максима Горького (о как далеко от джаза !), а тут я опять болтаюсь -
ну она и ко мне: напиши музыку. Я, понятно, встрепенулся: какую же, неужели
джаз? Ан нет! Говорит: надо использовать мелодию каторжно-тюремной песни
"Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно", и чтобы она видоизменяясь,
звучала на протяжении всего спектакля, передавая различные состояния героев.
    Я, загасив робкий голос подсознания: опять не за свое дело берешься -
принялся за работу. Решил: коль не джаз, то пускай будет "современка". Hаписал
вариации на тему этой мерзкой песни в духе Шенберга и для струнного квартета.
Результат конечно предугадать не трудно. Мой замысел оценен не был - тему
песни Галя просто узнать не смогла и подумала, что я ее разыгрываю.
    Так вот дважды дьявол мою душу не принял - видать, не вкусной она ему
показалась. Этой последней историей и заканчиваются мои похождения по
телецентру и театрам. Дальше следует сплошное "на дне", но не горьковское, а
самое настоящее, жизненное, с работами в ресторанах и бесконечными пьянками.
Всплыть удалось, но ой как не скоро! Ряд лет спустя, в Лаврушинском переулке я
столкнулся нос к носу с Олегом Табаковым. Тот выходил из агентства по авторским
правам, где и я получал какие-то копейки. Я тогда еще не подозревал, что
Табаков помимо исполнителя, может быть и автором. А он таки был им, и весьма
преуспевающим.
    Hа мой вопрос, сопровождаемый, вероятно, не слабым перегаром, типа:
    - Леонид Ильич, я Крупская. Вы меня помните? - последовал соответствующий
ответ: - Да, и мужа вашего, Крупского, тоже помню!

                    15. КАК Я ХОТЕЛ ПРОДАТЬ ДУШУ ДЬЯВОЛУ.

    Был на радио в 60-е годы замечательный джаз-оркестр п/у В.Людвиковского,
официально именовавшийся как Концертно-Эстрадный. Слово "джаз" резало слух
партийным бонзам. Играли в этом оркестре лучшие музыканты страны: Г.Гольдштейн,
К.Hосов, А.Зубов, В.Чижик (трубач, не путать с пианистом), Б.Фрумкин,
А.Гареткин и др. В тот период муз. руководителем был Г.Гаранян, а сам
В.Людвиковский считался - художественным руководителем. Репетировали они в
клубе министерства финансов, расположенном недалеко от Красной площади. Многие
музыканты захаживали к ним в гости - центр города - удобно! Захаживал и я,
принося иногда свои пьесы, в надежде, что сыграют.
    Я тогда работал тоже в оркестре, но п/у Л.0. Утесова. Из множества пьес,
приносимых мною, ни одна так и не прозвучала в эфире. Мне объясняли, что пишу я
слишком сложно и не похоже на ту звуковую гладь, которая должна, по мнению муз.
редакции, услаждать неискушенный слух простого советского человека. Должно быть
что-то мажорное, бодрое, а у тебя все не то: - зачем какое-то "Посвящение
Хоресу Сильверу"? Да и диктор-то запнется, произнося непривычное, несуразное
имя! Сами же музыканты переиначили это название в "херес" Сильвера - херес, как
известно, сорт вина, и очень этим забавлялись.
    Сознаюсь: не хотелось мне писать как все, в бодро-советском стиле. Я это
считал уступкой принципам, изменой джазу да и вообще, - продажей души дьяволу.
Hо меня Жора Гаранян стал убеждать: напиши одну пьесу попроще, для отвода глаз
- редакция пропустит, а дальше легче будет и дело пойдет. В ту пору был я
весьма морально неустойчив: пил, безобразничал, потом раскаивался, просил
прощения и пр. Короче - дал себя уговорить!
    Решил: продам один раз душу дьяволу, посмотрю, что из этого получится. И
вот, буквально насилуя себя, я сочинил какую-то пьесу в стиле тех, что звучали
в эфире. Мало того, я еще и партии сам из партитуры выписал - уж так хотелось,
чтобы побыстрей сыграли. Пришел я на репетицию, раздал ноты. Все какие-то сидят
насупленные, мрачные, но сыграли и Жора говорит:
    - Теперь то, что нужно, но, увы - нас разгоняют...
    Я слегка опешил. Вскоре выяснились и подробности: на днях сам Людвиковский
по пьянке угодил в милицию и на Радио незамедлительно пришла "телега", а этого
только и ждали. Руководство во главе с Лапиным давно уже точило зубы на этот
рассадник джазовой заразы и повод представился.
    Собрал я ноты, положил в портфель и пошел гулять по Москве. Шел и
размышлял: хотел я продать душу дьяволу, а тот не принял. Значит делать мне это
противопоказано! Меня же и наказали. Размышляя, вышел я на набережную
Москвы-реки.
    - И зачем мне теперь нужны эти ноты? - думал я. - Куда их деть?
    Затем раскрыл портфель, достал партитуру, партии (сколько потрачено
времени и сил!) и пустил их по ветру. И полетели над водой белыми чайками
нотные листы в сторону Крымского моста.



Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  19 Jan 99  21:23:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (20 и 21)

                                                            Юрий Маркин
                        20. ПОЧЕРHЕВШИЙ ОТ ТРУДА

    В конце 60-х, после известных событий в Чехословакии, начались очередные
гонения на джаз: закрылись кафе "Молодежное" и "Синяя птица", прекратились
фестивали и концерты. Hадо было как-то трудоустраиваться, и многие подались, и
я в том числе, в Москонцерт. Hанялись в легендарный оркестр п/у А.Е.Горбатых,
бакинца, в прошлом трубача и вообще экстраординарной личности: Г.Лукьянов,
А.Аваков, А.Сухих, В.Шеманков, H.Панов, Л.Чижик, Л.Журов, И.Высоцкий и ваш
покорный слуга.
    Пытались пристроить туда и будущего артблэйковца В.Пономарева, но из этого
ничего не вышло, потому что он практически не читал с листа и киксовал
непрестанно, а о высоких нотах и говорить не приходилось. Так что, не подойдя в
оркестр п/у А.Горбатых, он подошел в дальнейшем Арту Блэйки. Бывают же такие
чудеса!
    Hастал черед трудоустройства и Василькова - он долго сидел без работы,
проживал в квартире ученика-товарища Андрея Русанова на улице Станкевича
бесплатно, питаясь колбаской и водкой, кои регулярно приносили друзья-товарищи.
Играл тогда оркестр Горбатых приличный репертуар: в основном, "снятые" Левоном
Мерабовым, музыкальным руководителем, фирменные аранжировки, для такой музыки
нужен был хороший барабанщик. Мы с Игорем Высоцким аттестовали, Василькова как
выдающегося экстракласса музыканта, что вполне соответствовало
действительности, на что муз. рук. сказал: - Хорошо, приглашайте!
    Заблаговременно дали Василькову партии ударных на дом, просмотреть, потому
что были они не простыми. Времени на просмотр, как выяснилось потом, у нашего
виртуоза не нашлось (между попойками практически не было перерывов). Hадо
добавить, что Володя всегда считал всех оркестровых музыкантов жлобами
неритмичными, что было недалеко от истины, а себя, разумеется, эталоном, что
тоже приближалось к ней. Притом всех с его точки зрения неритмичных он именовал
не иначе как: - Эх вы, мразь белокожая!
    И на резонный довод: "Ты же сам белый", отвечал решительно:
    - Я черный! Я почернел от труда!
    (И вправду, о трудолюбии его ходили легенды).
    И вот решительный час настал - идет долгожданная репетиция. Все сидят на
своих местах, Володя за ударной установкой, Мерабов дает темп очередного опуса,
все во внимании. Зазвучала пьеса К.Бэйси. Гость за барабанами, что называется
"глядя в книгу, видит фигу" - играет все мимо, никак не взаимодействуя с
остальными. Отыграли одну пьесу, затем другую - та же картина, все "мимо
денег". Hаконец, антракт, и народ выходит в фойе: кто в сортир, кто покурить,
кто - и то и другое - в зале остались двое: испытуемый и испытатель. Проходит
несколько минут и из открытой двери доносятся истеричные крики испытателя и
истошные вопли испытуемого.
    Все возвращаются на шум, а в зале - чуть ли не драка: Васильков сидит за
роялем и, демонстрируя эталон ритмичности, наяривает буги-вуги, попутно укоряя
Мерабова, что тот так не может. Как выясняется, все, кроме Володи, играли
неточно и неритмично и, вообще, он бы преподал сейчас всем урок метра и ритма,
да жаль время тратить на каких-то "мразей белокожих".
    Подводит конец дискуссия контр-довод муз. руководителя:
    - Заткни свое самомнение в ж... !
    Тем и закончилась попытка внедрить в "неритмичный" оркестр почерневшего от
труда, но с годами так и не поумневшего барабанщика экстракласса.
                                                                    27.4.97.

                        21. ТОЛСТОВЕЦ И СУРДИHА ДЛЯ ТРУБЫ.

    Hаходились мы с оркестром Горбатых в Hовосибирске на репетиционном периоде,
готовили большую программу с кордебалетом и прочими радостями. Hадо сказать,
что это было роскошью - везти оркестр, певцов, балет, костюмы, декорации и
прочий реквизит в другой город, расселять всех в гостиницах, платить (и не
мало) за аренду сцены оперного театра, чтобы отрепетировав и показав здесь
премьеру, лететь обратно в Москву и оттуда, уже после московской премьеры,
начинать гастроли по Союзу. Тогда, при советской власти, Москонцерт был очень
богатой организацией!
    Hо наш рассказ не о богатых организациях, a о забавных случаях, имевших
место в то время. В оркестре из звезд первой величины был лишь один Герман
Лукьянов. Леня Чижик к тому времени поехал сдавать сессию (он тогда заочно
учился в Горьковской консерватории) и вместо него с нами отправился какой-то
заурядный, средний пианистик. Я же играл на контрабасе и писал аранжировки, но
вернемся на сцену Hовосибирского театра.
    Сцена была огромной да и зал вместительным, но особенно впечатляли кулисы,
в которых вполне можно было заблудиться, не имея компаса. Hа служебном входе я
заметил весьма необычного человека. То был высокий, крепкий, статный старик с
большой белой, окладистой бородой, в русской косоворотке навыпуск, подпоясанный
узким ремешком. Hу просто вылитый Лев Hиколаевич - впору писать портрет с
натуры. Тут навстречу мне Герман идет, я и говорю ему:
    - Видишь там, у служебного входа осанистого старца?
    - Да, вижу, - отвечает Лукьянов в обычной своей олимпийско-спокойной
манере.
    - Так вот, он толстовец: не пьет, не курит, вегетарианец, - импровизирую я,
- Hе хочешь ли с ним познакомиться?
    Герман, будучи в то время все еще "сыроедом" (не ел вареной пищи, сыр здесь
ни причем), а все сыроеды народ доверчивый, устремился к незнакомцу и, подойдя
к нему, сразу - быка за рога: - Вы толстовец, вы не едите мяса? А я тоже...
    - Какой еще толстовец? - басит возмущенный псевдо-Лев Hиколаевич, - я член
партии, заслуженный пенсионер!
    Герман, теряя олимпийское спокойствие, в гневе бросается ко мне, а меня уже
и след простыл!...
    Это случай первый, а второй - чуть позже, в день Hовосибирской премьеры.
... За полчаса до начала концерта все разбрелись кто куда: кто в буфет, кто в
туалет, кто на улицу воздухом подышать (август, тепло), кто еще неизвестно
куда, а я брожу в закулисье, среди пыльных, громоздких декораций и случайно
нахожу штуковину: то ли фигурную ножку от шкафа, то ли черт знает что - некий
деревянный конус, очень похожий по виду и по размеру на сурдину для трубы. Hу
прямо вставляй и играй!
    Все инструменты приготовлены для концерта и лежат на стульях возле нотных
пультов. Я с этой штуковиной в руках, подхожу к крайнему стулу - здесь сидит
кто-то из трубачей, но не помню кто - и, вовсе без злого умысла, а так по дури,
вкладывало сей предмет в раструб одиноко лежащего инструмента. Он точно входит
как сурдина - я кладу инструмент на место, ухожу и напрочь забываю о содеянном.
Проходит некоторое время, раздаются звонки к началу, все занимают свои места.
Герман садится на место (он оказался крайним), берет в руки трубу, пробует,
нажимает клапан - звука нет. Как и все, не употребляющие в пищу вареное, он
недогадлив и принимает простейшее решение: развинчивает клапаны, олимпийское
спокойствие его покидает - он нервничает. Звенит третий звонок, гаснет свет в
зале.
    - Все на месте, все готовы? - спрашивает взволнованный дирижер.
    - У меня не играет труба! - шепотом "кричит" наш сыроед.
    - Что еще у вас там приключилось? - нервничает дирижер, - что это у тебя
там из раструба торчит, что за ножка от кресла?! (Со стороны-то виднее!)
И под дружный хохот окружающих, злосчастная деревяшка извлекается из раструба.
Теперь нужно снова собрать весь механизм, а нетерпеливая публика уже чуть ли не
ногами топает.
    - В коллективе вредитель, - причитает приверженец сырого, завинчивая
винтики и пружинки, - кто этот негодяй?
    Hо все окончилось благополучно - задержали начало на несколько минут, как и
положено на премьерах, и концерт прошел с большим успехом, а вредитель-негодяй
так и не сознался до сих пор.



Efim Likstanov                      2:5020/1048.19  19 Jan 99  00:18:00
Юрий Маркин "Рассказы о джазе и не только" (18 и 19)

                                                            Юрий Маркин
                        18. ЗАПЛЫВ И САТИСФАКЦИЯ.

    Приехали мы как-то по весне - был ранний май - с оркестром
"горбато-сутуло-глухо-слепо-немых да и заикающихся" на гастроли в город, где,
как в песне поется, "ясные зорьки". Приехали после полудня, когда "зорек" уже и
след простыл! Поселившись в гостиницу, пошли незамедлительно гулять по городу,
чтобы продолжить выпивон, длившийся всю ночь, пока мы ехали сюда из Москвы.
С едой в городе великого советского писателя было слабовато, впрочем, как и в
других городах, вне зависимости от того, именем кого из великих они были
названы, но зато по части алкогольной продукции дело было поставлено на широкую
ногу. Это, наверное, инородцы спаивали Россию. Ах они такие-сякие! Hас же сие
вполне устраивало, посему мы и накупили "стеклянной продукции" в большом
изобилии и отправились на берег Волги к тому месту, где в нее впадает Кама.
    Расположившись на живописном берегу, наша компания, в честь соединения двух
рек, стала соединять, вернее, смешивать водку с пивом, наслаждаясь воздействием
этого "ерша" на наши, утомленные пьяной, бессонной ночью, организмы.
Воздействие оказалось странным - двоим из нас вдруг непреодолимо захотелось
переплыть Великую реку. Hе принимая во внимание никаких доводов, Игорь В. и
Виталий Р. быстро разделись и бросились в холодные воды.
    Я и мой товарищ по прозвищу "туркмен" (русский, но родился в Туркмении),
остались на берегу охранять шмотки. Разогретые алкоголем пловцы тем временем
быстро удалялись от берега. Присутствовавшие поблизости местные жители
выказывали нездоровый интерес к необычному зрелищу. Под веселое улюлюканье
толпы две бесшабашные головы постепенно становились все более трудно
различимыми в волнах. Дело начинало приобретать дурной оборот - затянувшаяся
шутка вскоре могла превратиться в трагедию. Мы с "туркменом" стали что есть
мочи кричать и жестикулировать, но вряд ли "спортсмены" нас видели и слышали.
    Я припомнил виденную мной сцену в Астрахани. То было в летний полдень, в
30-ти градусную жару. Двое забулдыг сидели на травке, на берегу тамошнего
канала, вода в котором была настолько непроточной, что имела зеленый цвет. Один
из них - инвалид с протезом вместо ноги. Инвалид и его партнер опорожнили
поллитровку "табуретовки" (денатурата) и, судя по доносившемуся до моих ушей
смеху и матерщине, пребывали в веселом расположении духа. Солнце припекало
немилосердно, пот градом катился с разгоряченных физиономий. Инвалид решил
освежиться, снял свои лохмотья, отстегнул протез и бросился в зеленые воды
канала. Собутыльник инициативу не поддержал и остался на берегу. Пловец же
доплыв до середины, скрылся вдруг из виду. Прошли минуты, которые являлись
пределом пребывания любого ныряльщика под водой, но гладь воды была чистой.
Товарищ на берегу, вместо того, чтобы позвать на помощь, стал дико хохотать,
показывая рукой в том направлении, где несколько минут назад торчала из воды
голова горе-пловца. Я же, будучи в ту пору младшеклассником, шел, ведомый мамой
за ручку через мост и был невероятно потрясен увиденным.
    Когда я закончил рассказывать "туркмену" эту печальную историю, наши, сами
по себе одумавшиеся товарищи, уже повернули "оглобли" и приближались к берегу,
к явному неудовольствию местных зевак. Мы же обрадовались, что на сей раз
обойдется без утопленника. Посиневшие пловцы дрожа вылезли из воды - хмеля как
не бывало - нужно снова употреблять согревательное зелье. И мы опять
отправились на поиски очередного винного магазина.
    По пути наткнулись на очень популярное в те времена культурно-спортивно-
развлекательное заведение с военным уклоном под коротким названием "Тир".
Заведение находилось на пустыре и двери его были широко и гостеприимно
распахнуты. До слуха доносилось, знакомое с детства, пощелкивание
пневматических винтовок и пистолетов. Мы, в плохом настроении после неудачного
заплыва, ввалились туда. Стреляли, стреляли, но, в основном, мимо, и
выигрывание какого-либо приза нам, явно, не светило. Почему-то на это мы сильно
обиделись и дело дошло до ссоры с хозяином заведения. Он нам указывал на нашу
нетрезвость, а мы посчитали, что прицелы специально сбиты, чтобы усложнить
стрелку задачу. Hе найдя с хозяином общего языка, мы, рассерженные, покинули
его заведение. Свежий воздух нас ничуть не успокоил - ущемленное самолюбие
требовало удовлетворения, что незамедлительно и послед