аршавой,  построенный при  Яне
Собеском.]
     Но  пора  прервать  рассуждения  на  эту  тему,  иначе кто-нибудь может
заподозрить меня  в излишнем самомнении. Просто я очень люблю петь  и  бываю
безмерно счастлива,  когда  могу доставить удовольствие, а не разочарование.
Признаюсь,  что,  если  в  такую  минуту  никто  меня   не  видит,  способна
подпрыгнуть от радости. В этом все дело.
     Мое участие в  концерте старинной музыки было доброжелательно встречено
публикой. Несколько недель спустя до меня дошло поздравление очень издалека,
из... Южной Африки. Оказалось, что  работавший там  польский инженер как раз
находился дома в отпуске и, будучи большим любителем старинной музыки, пошел
на  концерт.  Моя  пластинка  "Танцующие Эвридики", которую  он  приобрел  и
которая таким путем оказалась на Черном континенте, получила  там признание,
песенки, записанные на эту пластинку, завоевали на пяти радиостанциях первое
место, а в одной  из детских больниц выбрали песенку "Мелодия для маленького
сына", чтобы специально проигрывать ее для своих пациентов.
     Эта весть могла бы радовать, если бы  одновременно не вызывала грусть и
замешательство.  В  стране, где не только  радиостанции, но даже  тропинки в
парке  отдельные  -  для белых  и  отдельные  -  для черных,  черная публика
оказалась  в состоянии на  собственной  студии  отдать  первое  место  белой
певице.
     Позднее я получила чудесный подарок из Южной Африки - перстень, браслет
и  ожерелье,  гарнитур  из  слоновой кости работы художника-зулуса. Получила
также букет цветов, которые растут только в одном месте земного шара, именно
в Южной  Африке. Это были разноцветные протеи. Теперь они засохли и утратили
краски, но сохранили форму бокала. Они могут стоять в таком виде много лет.
     Срок второго отъезда в Италию неумолимо надвигался. Предполагалось, что
на этот раз мое пребывание закончится участием в фестивале в Сан-Ремо. Из-за
этого фестиваля я потеряла покой. Поскольку на репертуар - рассудила я - все
равно мне не повлиять, так займусь  хотя бы туалетами. На помощь мне  пришел
директор  ПАГАРТа.  Он  любит  смелые  планы,  любит  маленькие,  а  по мере
возможности и большие  новации. Благодаря его организаторским способностям и
знанию  человеческой  души первая полька пела в  "Олимпии", а теперь впервые
полька должна была петь в Сан-Ремо. Прослышав  откуда-то о моих заботах,  он
пригласил  к  себе  домой меня  и пани Грабовскую,  возглавлявшую  "Польскую
моду",  весьма  умело  направляя  разгоревшуюся  неожиданно  дискуссию.  Нам
энергично ассистировала супруга пана директора, Нелли.
     Пани  Грабовскую,  впрочем,  не  надо  было  убеждать.  Она  с  большим
пониманием  отнеслась  к проблеме,  удачное  разрешение  которой  не  только
вызволило  бы меня из затруднений, но  и послужило бы рекламой для "Польской
моды". Как известно, передачи с фестиваля транслируются на многие страны.
     Пани Грабовская  тут же набросала проект моего костюма. Это должно было
быть   платье,   напоминавшее   линией   шляхетский    кунтуш    из    парчи
коричневато-золотистых  тонов,  обрамленное коричневым  мехом. Прическа -  в
соответствии со стилем эпохи.
     Проект пани  Грабовской  очень  мне  понравился.  Каково  же  было  мое
разочарование, когда на другой день в "Польской моде" меня постигла неудача.
Правда,  мне  предложили  сшить этот  наряд,  и  даже в  срок,  но...  сумма
превышала мои возможности.
     Перед  выездом  я  накупила   для  своих   итальянских  знакомых   кучу
разнообразных  сувениров в "Цепелии"*,  за  одну  аранжировку песни и за то,
чтобы ее переписать, заплатила  две тысячи  пятьсот злотых, серия  рекламных
снимков, которых ПАГАРТ  давно  от меня  требовал, и, наконец, двухнедельное
проживание в варшавской гостинице - таковы в очень сокращенном виде причины,
в силу которых кошелек мой оказался пуст.
     [* "Цепелия"  - кооперативное предприятие,  организующее производство и
сбыт изделий народных промыслов.]
     Так что я захватила свои прежние платья и отправилась в путь.
     И снова  начался период весьма активной  деятельности. С  той разницей,
что  к  "тряпочным"  делам   (как  называла  я  позирование   в  домах  мод)
присоединились  наконец  музыкальные  проблемы. Приятной неожиданностью было
известие, что я могу выбрать для себя фестивальную песню.
     Пожалуй,   стоит  пояснить,   каким  образом   проводится   "отборочное
соревнование" фестивальных песен. За много месяцев до  того заинтересованные
композиторы и авторы текстов, у которых уже есть готовая песня и исполнитель
(необязательно тот  же, кто  будет  петь ее на фестивале), начинают охоту за
свободной  студией   грампластинок.  Найти  свободную   студию  в  эту  пору
невероятно  трудно.  Добыв студию (чаще всего на строго определенное время),
записывают песню  на  пробный диск. Разумеется,  не с  полным  блеском,  а в
сопровождении всего нескольких музыкантов,  только чтобы жюри могло получить
общее представление о достоинствах песни.
     В установленный  срок, после которого уже не принимается  ни одна новая
песня,  члены  жюри  усаживаются  в   удобные  кресла,  сосредоточиваются  и
терпеливо  прослушивают  по  крайней  мере  около  сотни   песен.  Принятыми
оказываются примерно тридцать. Половина из них отпадает, и к финалу остается
пятнадцать. Это те  песни,  которые  будут  бороться  за первое место  -  за
золотую  медаль.  Котируется  только  первое  место. Каждую песню  исполняют
итальянский и  зарубежный певец. Двукратное исполнение  той же самой песни в
двух разных аранжировках позволяет жюри более точно оценить ее.
     Поскольку сейчас, когда я это пишу, продолжается Олимпиада в Мексике, а
я не  пропускаю ни одной  передачи, невольно вертится  на  языке  спортивная
терминология:   "медаль",  "отборочные   соревнования",   "раунд",   "ринг",
"нокаут".  Но  ведь  и  на  самом   деле  схожего   найдется  немало,  да  и
справедливость,  обязанная восторжествовать, не всегда  имеет доступ как  на
ринг, так и на фестивальную сцену.
     Что  ж, недаром Фемиде  завязали ее прекрасные  глаза. Очевидно, затем,
чтобы не расстраивать богиню.
     Как  я уже сказала,  почти ежедневно проходили встречи с композиторами.
Порой композитор отсутствовал, и  тогда его замещал автор  текста. Создатели
песен проигрывали их мне и  сами же обычно пели,  выразительно  помогая себе
движениями  всего  тела  (за  исключением  рук, которые  нельзя оторвать  от
клавиатуры). Впрочем, я уже  привыкла к тому, что в Италии нет музыкально не
одаренных людей.  По  мере  надобности  здесь  любой  может  спеть  не  хуже
профессионала.
     Довольно быстро я заподозрила также, что эти обсуждения, которым я  так
радовалась, вскоре обернутся для меня сплошной мукой. Не могло быть и речи о
том, чтобы спокойно прослушать песню  и объективно оценить ее  в присутствии
нахваливающего свое творение,  полного  энтузиазма,  потного  от возбуждения
автора. Во всяком случае, у меня  не  хватало духу  заявить: "Нет, извините,
мне не нравится". Единственным аргументом, который я пыталась пустить в ход,
был следующий: "Простите, вам не  кажется, что эта песня не  ложится на  мой
голос, что  я не смогу  спеть  ее так, как  бы вам хотелось?"  Но  это,  как
правило,  не приводило  к  желаемому  результату. В конце концов  с  тяжелым
сердцем,  чувствуя  себя ужасной преступницей, я просила дать мне  время "на
размышление".
     На предфестивальных встречах я познакомилась со многими композиторами и
авторами текстов. Все это имена, отлично известные и  в Польше. Прежде всего
- Доменико Модуньо,  Фред  Бонгусто,  Пино Донаджио, В. Паллавичини, Серджио
Эндриго,  Джованни Д'Анци - Нестор итальянской легкой музыки и исполнитель в
одном лице.
     Я выбрала наконец две песни.
     Одну - с мелодией,  дававшей  большие  возможности голосу,  с  приятным
текстом,  разумеется  о  любви,  но  имевшим  легкий  оттенок   философского
раздумья.
     Вторая  песня,  на  которую  я очень рассчитывала  и которая очень  мне
понравилась,   была  как  раз   маэстро   Д'Анци.  Она   представляла  собой
одновременно музыкальную и поэтическую импровизацию на тему одной из главных
мелодий "Трехгрошовой оперы". Песня  интересная, новаторская и в то же время
достаточно простая, чтобы  запомниться  слушателю. Она  отличалась от  сотен
других  песен,  в  которых  более  или  менее  удачно,  но  все-таки  всегда
рассказывается   об   "amore   grande"*   и   различных   связанных  с   ней
переживаниях...
     [* Великая любовь (итал.).]
     Песню эту, как и ряд  других, я записала  на пробный диск в присутствии
композитора и его многочисленных друзей.
     Происходило это на маленькой студии, которую удалось достать Карриаджи.
Тем  не  менее  в  крохотной  комнате  поместилось порядочно  людей.  Пришел
Буонассизи с супругой,  Д'Анци,  Карриаджи с  какой-то женщиной;  музыканты,
которые перед тем записали фон, тоже остались из любопытства.
     Прослушав  запись, присутствующие не  поскупились на похвалы, а маэстро
Д'Анци  даже  поцеловал меня  в  лоб.  Заказали вино и горячее молоко,  дабы
"спрыснуть" будущий успех. Молоко предназначалось мне.
     Услышанное потом сообщение о том, что песня маэстро Д'Анци не принята и
сам он  не допущен  (!) до участия в фестивале,  явилось как  гром с  ясного
неба. По причинам, которые, видимо, навсегда останутся для меня тайной,  эта
прекрасная песня была отвергнута.
     Итак, я  очутилась, как  говорится, у  разбитого корыта  -  и это перед
самым фестивалем! Пьетро предпринял лихорадочные поиски, но самые интересные
песни  уже  стали  чьей-нибудь  собственностью.  Вдруг  оказалось,  что  еще
свободна песня Фреда Бонгусто - и я получила ее в самый канун фестиваля.
     Текст песни Д'Анци был уже освоен мною, слова же новой песни предстояло
еще  выучить. А времени оставалось мало, очень мало, я зубрила  чуть  ли  не
целыми днями, чтобы слова хоть немного "улеглись" - ведь всякий текст должен
закрепиться  в памяти, чтобы в минуты волнения,  возникающего при выходе  на
сцену, "не проглотить язык".
     С самых первых  дней тяготела надо  мной проблема фестивального платья.
Еще  дома я смирилась  с тем, что  буду  выступать  в своем платье, вовсе не
таком уж плохом, которое никто пока не видел. Но - уже по привычке  - Пьетро
не согласился и привел меня в один из домов моды, где должны были быть сшиты
для меня два вечерних туалета.
     Я уже говорила, что всякое  сопротивление  с моей стороны или попытка о
чем-нибудь договориться  оказывались  бессмысленными.  Пьетро,  по-видимому,
попросту  считал  невероятным, чтобы  модное  платье  могло  быть  "made  in
Poland".  А  потому,  даже  не  осмотрев  содержимое моего  шкафа,  принялся
действовать по своему разумению.
     Потянулись  долгие часы примерок в салоне синьоры  S " что вполне можно
было бы выдержать, если бы синьора S. не аранжировала их сеансами фотосъемок
в целях рекламы своего заведения. И началась  "старая песня". Мой скептицизм
возрастал с каждой примеркой, пока не перешел просто в отчаяние.
     Мне   были  предложены  два   платья:  короткое  и  длинное.  Короткое,
серебристо-белое,  предполагалось оторочить по низу  лебяжьим  пухом. Ладно,
бог уж с ней,  с этой оторочкой, но на  последней примерке прибавились еще и
рукава из пуха, длиной до  локтя, отчего мой силуэт обрел сходство с фигурой
борца-тяжеловеса. В ответ на высказанные  мной опасения  мне был дан  добрый
совет внимательно следить, какая из  телевизионных камер будет направлена на
меня,  и  в  соответствии  с этим  поворачиваться в  профиль.  "Пух  безумно
эффектен", - заключила нашу дискуссию синьора.
     "Господи,  -  подумала  я,  - даже  если  бы  не было  слепящего  света
юпитеров, совершенно лишающих возможности оглядеть зал, то и без того я была
бы  неспособна во  время исполнения песни  думать о  телевизионной  камере и
высматривать, в какую сторону обращен ее красный глазок".
     Неспособна, даже если бы от этого зависела моя жизнь!
     Но синьора S., видимо,  никогда не пела на сцене. Пух был безоговорочно
утвержден Пьетро, который, впрочем, уже заплатил за него.
     Длинное платье тоже  не вызывало  у  меня  восторга.  Оно было сшито из
коричневатой  ткани,  напоминающей   парчу.  По   всему   лифу  были  нашиты
разноцветные  бусинки,   контрастирующие  с  основным  тоном  материала.   Я
чувствовала себя в нем как лошадь на  цирковой арене. Единственным утешением
было  то,  что  телевидение  в  Италии  все  еще  черно-белое  и  я  в  моей
разноцветной упряжи  не  буду видна  в полной красе. Но в зрительном зале...
Утешала лишь мысль, что  главное ведь не в  том, как одет  артист,  а как он
поет.
     С другой стороны, мне, как и зрителям, нравится, когда человек на сцене
одет  со  вкусом.  По собственному  опыту  знаю,  что  элегантный,  удобный,
гармонирующий с  обликом  наряд -  очень  важное  условие,  чтобы ты  хорошо
чувствовал  себя на сцене.  Сэнди Шоу,  например, выступает босая, мотивируя
это тем, что обувь ее стесняет, хотя, по-моему, это уже несколько чересчур.
     Проблема платья  неожиданно разрешилась  удачным  для меня  образом.  В
Сан-Ремо приехала мать  Пьетро, синьора Ванда  Карриаджи.  Однажды она  сама
спросила  меня, как я себя чувствую  в  концертных платьях, нравятся ли  они
мне?  Я пригласила  ее в гостиницу и устроила небольшую демонстрацию мод. Не
говоря ни  слова,  ничего  не внушая заранее, я  надела одно  за другим  оба
платья от синьоры S., а  затем  свое собственное.  К  великой  моей радости,
синьора  Ванда  одобрила именно  мое,  а  узнав обо  всем,  посоветовала мне
выступать в нем, что я и сделала. Пьетро, услышав  от матери, что заказанные
платья просто кошмарны, беспрекословно согласился на замену.
     Итак,  вопрос  о  выборе  песни  и платья  для  фестиваля  был  улажен.
Оставалась еще реклама, которая никогда не помешает.
     Описания  нарядов  занимают  здесь  довольно  много места,  однако  они
диктуются не легкомыслием. Существуют более важные и значительные проблемы в
сравнении  с теми,  которые  занимают  модниц  всего  мира,  равно  как  для
заинтересованных лиц форма листочка на  набедренной повязке или длина волоса
котикового меха могут быть вопросами первостепенной важности. Я  не состою в
их рядах,  честное слово!  Описываю  все  так подробно  для того лишь, чтобы
точнее передать атмосферу, в которой мне довелось жить.
     Припоминаю  позирование  для рекламы в салоне моды  Бурберрис. Владелец
этого роскошного  салона, поздоровавшись, сразу же  сообщил  мне, что у него
одевается сам  князь Филипп. Должна признать, что, действительно, туалеты, в
которых я фотографировалась, были во всех отношениях лучшего качества!  Цены
соответственно  высокие,  но   владелец   не  забывает  также   и   о  самом
многочисленном потребителе, не располагающем  в массе своей  фантастическими
суммами, - о молодежи. Во время  фестиваля показ молодежной моды решено было
использовать для  рекламы  песни. Естественно, что одновременно это неплохая
реклама и для владельца салона. За стеклом витрины - на фоне курток, рубашек
с пейзажами, кепочек и других предметов - вмонтировали мою  огромную цветную
фотографию. Кое-где были выставлены мои пластинки - из тех, что записывались
накануне фестиваля. Само  собой, появилась и фотография,  где  я была  снята
вместе с владельцем салона  Бурберрис. Согласно его пожеланию, я должна была
сниматься сидя, ибо его рост не достигал метра шестидесяти.
     Фотография  была  превосходная,  цветная,  словно  вынутая  из  альбома
прошлого столетия. С  той только разницей, что на снимках тех времен мужчина
обыкновенно сидел, а женщина стояла рядом, положив руку на его  плечо. У нас
получилось наоборот в силу упомянутого выше обстоятельства.
     Итак,  я  сидела  в красном, как  маков цвет,  плащике военизированного
покроя, обутая в черные, до колен сапоги. В соответствии с требованиями моды
сапоги должны были быть выше колен, но, к сожалению, у  меня слишком длинные
ноги. Голову мою украшала черная кепочка с козырьком. Слева от меня, положив
руку на погон, напоминающий  большой эполет, стоял  вытянувшись в струнку, с
улыбкой от уха до уха повелитель - мужчина.
     Ах, как же  в Италии  почитают, обожают, буквально носят на руках особу
мужского рода!  На мой  взгляд,  итальянцы слишком  глубоко прониклись духом
библейских догматов, слишком уверовали в то, что женщина создана для мужчины
- при всех условиях, без всяких исключений.
     В другой раз Рануччо привез меня на фотосъемки в цирк, расположенный на
далекой  окраине  Милана.   "Богатая   международная  программа  с  участием
экзотических зверей", - прочитала я на огромных афишах перед входом.
     Вскоре я уже сидела под куполом гигантского цирка и - как это случалось
довольно часто - ждала. Сперва даже не знала, кого и чего. Потом мне удалось
вытянуть  из Рануччо,  что  ждем  фоторепортера к условленному часу, который
давно  минул.  Тем   временем  другие  исполнители,  участники  фестиваля  в
Сан-Ремо, уже снимались для рекламы.
     Поскольку ни одна ситуация в этих  съемках не должна была  повторяться,
мне  посчастливилось посмотреть разнообразную  цирковую программу,  правда в
этот  раз  предназначенную  быть  только фоном  для певцов  и  композиторов.
Чрезвычайное впечатление произвел на  меня огромный индийский слон,  который
терпеливо позволял  целому  ансамблю с  гитарами карабкаться себе на  спину.
Солистка предпочла сняться внизу, рядом  с  хоботом: очевидно,  ей недостало
фантазии,  а  быть  может,  и...  храбрости.  Я бы  тоже, наверно, струсила.
Поначалу меня  это  забавляло,  однако время шло,  а  фотографа моего все не
было,  между  тем как  в клетках оставались уже одни  только львы да  тигры.
Порой они  давали о  себе  знать вполне недвусмысленным образом!  Заманчивое
знакомство с ними все-таки не состоялось. фотограф просто-напросто вообще не
явился.
     Я  была очень  этому рада. Зверей я  люблю и потому считаю, что  цирк -
одно из наименее  достонных изобретений существа, которое  кичится тем,  что
занимает  высшее  место  на древе эволюции. Впрочем,  дрессировка продолжает
оставаться  излюбленным  занятием  человека.  Если  под  рукой  нет   зверя,
создания, наиболее пригодного для этой цели ввиду его беззащитности, люди со
страстью дрессируют друг друга. И занимаются этим испокон веков.
     Однажды  в  разговоре о  приближающемся  фестивале  Пьетро заметил, что
неплохо  бы снять  коротенький фильм для рекламы. Я сразу же подумала о Зосе
Александрович-Дыбовской,   единственном   знакомом   мне   лично   настоящем
кинорежиссере. С Зосей я познакомилась в  процессе съемок  короткометражного
фильма, который она ставила.
     Познакомилась  -  это слишком  слабо сказано. Нас связала  и  подружила
суровая "мужская" жизнь на "Молнии". Я с чистой совестью  называю  "мужской"
нашу жизнь,  ибо с утра и до вечера находилась  на  палубе "Молнии" в  форме
капитана военно-морского  флота. У меня в том фильме была эпизодическая роль
капитана,  которого  видит во  сне  главный  герой  фильма. Играл его  Казик
Бруснкевич. Кроме того, я пела песенку Марка Сарта "Слова".
     Погодные условия  совершенно  нам не благоприятствовали, как чаще всего
бывает во время съемок на Балтике. Мне было известно из газетных заметок, из
рассказов  знакомых  актеров,   что  здесь  случается   целыми  днями  ждать
солнечного лучика, просвета среди туч. А нам, наоборот, требовались тяжелые,
свинцовые  тучи, нависающие над взбудораженным морем и над... судьбой поющей
женщины. И необходимы-то они были лишь для первой половины песни, потому что
во второй части - солнце, радость, птицы, возвращающиеся в свои  гнезда.  Мы
без затруднений  отсняли  мажорные  эпизоды  -  лето в  том году было просто
изумительное, отвечающее всем канонам курортной жизни.
     А  затем потянулись  дни  долгого, безнадежн