оллективных  видов
искусства),- но  ведь и  найти есть  чего. Как  знать, может
быть, нынешняя ломка и дает уникальный шанс для таких  обре-
тений.

     июль 1996

      * Александр Гейман. НЕСКОЛЬКО ОТРЫВКОВ ИЗ НЕНАПИСАННОЙ КНИГИ *

...........................................................

     <ВЕКСЛЕР>

     С тех пор, как Векслер понял Незримое, все остальное по-
теряло всякое самостоятельное значение. Поверхность, преходя-
щее и раньше мало интересовали Векслера, но тогда он  думал,
что, может быть, это у него только так, а на самом деле люди,
передвигая предметы внешнего мира, знают что-то свое, недос-
тупное Векслеру, и устраивают что-нибудь, необходимое  миру.
Теперь же он знал, что и на самом деле перестановка  внешних
предметов есть занятие совершенно пустое, и чем  больше  ему
предаются люди, чем более уверенно подчиняют себе внешнее, в
тем более слепом рабстве у вещей они на самом деле находятся,
а если их действия все же носят смысл, то не сами  по  себе,
но из-за проницающего их Незримого. Ведь даже главнейшая по-
требность тела - в пище, на которую и ссылались всегда, ког-
да почему-либо хотели убедить, что вперед всего - хлеб насущ-
ный, а значит - перестановка внешних предметов,- даже эта по-
требность была всего лишь плодом временного невежества,  по-
мрачением, майей,- а что тогда говорить о якобы  потребности
в модной одежде или красивом автомобиле. На самом деле чело-
веку ничего не было нужно,- это он был нужен всему,-  и вот,
вещи льнули к нему и заглядывали ему в глаза,  и  прямо-таки
океан энергии терся о его ноги, и требовалась-то  всего  ка-
пелька Знания, чтобы, например, есть кожей, а пить  глазами.
Человек мог все, а делал только очень немногое, и неудовлет-
воренное, изнывающее в простое, великое тело человека восста-
вало и само, как умело, пыталось восполнить пробел,- а умело
оно это только очень телесно. Вот здесь, в телесно  заполня-
емом невежестве разума и лежал корень всех зол, люди же пред-
почитали обижаться на несовершенство мира  и  переустраивали
его себе на потребу, а то есть все дороже оплачивали  собст-
венное неразумие,- так можно ли было после этого всерьез от-
носиться к их страстям,- и повседневным, и тем, что казались
вселенскими? Конечно, все это было не более серьезно, чем жа-
лобы на жажду сидящего по горло в реке или ссоры детей из-за
неподеленного песочника. И действительно, иногда Векслер со-
всем уже был готов посчитать окружающее детской игрой  с  ее
слезами из-за лопатки песку и с ее смехом из-за лопатки пес-
ку, но он всегда вовремя вспоминал, что мать продает девочку
проезжему шоферу за пять рублей, и останавливался. Ведь если
сплошь ничтожны были поводы детских ссор, если, вырастая, че-
ловек не мог не перестать смеяться из-за лопатки  песку,  то
слезы все же лились настоящие, а человеческое страдание, ка-
кой бы напрасной не была его причина, переступать не было да-
но никому. Да, да, все так, они обжигались огнем, который са-
ми же разводили, да, не ведали, что творят, и не  видели  не
то что незримого, но очевидного,- но как и спрашивать  с них
за это? Они не стояли у Башни времен, где во  мгновение  ока
застаешь мир миллионами лет другим, они никогда, даже в дет-
стве, не открывали Книги,- а Векслера еще до  азбуки  ночами
окунали в ее страницы, снимая, как головную  боль,  лжеуроки
дневного, они кучей мертвых предметов пытали тело живой хло-
реллы, хотя проще было позвать ее душу и все узнать так,-  а
ведь все это еще не было истиной.
     И все же дело не было безнадежно. Ведь истина была не в
том, чтобы ее знать, но она была в нравственном выборе чело-
века, а это высшее чудо дано всем поровну и каждому без изъя-
тия,- и тогда - что терять в промежуточном? Правда, это Векс-
лер понял не сразу, а сначала ему тоже  казалось,  что надо,
во-первых, достичь чудесного инознания, а  во-вторых,  овла-
деть для этого тайной тела.  Вот почему он рылся в текстах о
совершенном дыхании и вот почему перестал, устыдившись едино-
личной хорошести, что с ней он бросит других в беде,  и  тут
не совершенство, а воровство, обираловка.  Подумаешь, чудес-
ность,- в нее входит и солдат, взвинченный кровью, и куритель
наркотика, и женщина, дуреющая в похоти,- а с чем возвращают-
ся? - да все с тем же, пустые.
     Нет, не здесь путь, не здесь искомое, n'eti,- и вот, ед-
ва Векслер отбросил остатки желания что-то иметь себе,  едва
ему стало ничего не нужно,  как само собой что-то сдвинулось,
а вслед за тем - и не как награда, но просто потому, что ни-
чего другого уже не оставалось  -  начались и не переставали
какие-то удивительные изменения, как если бы он поймал нако-
нец нужный воздушный поток  и  отдался ему,  как если бы он
был допущен в некую лавку чудес  и теперь их поочередно рас-
сматривал,- и чувства его были ярки, мысли наполняли все но-
вое, и тело, радостно им откликаясь, все  надежней  помогало
Векслеру,  и  само  бросало курить, и само отказывалось пить
крепкий чай, и все смелее,  как  собака,  забегающая  вперед
охотника, указывало на какие-то, самому Векслеру неясные воз-
можности,- наверное, там был и полет, и память грядущего,  и
много, много высокого,- но еще выше было оставить это в воз-
можности, а самому идти дальше, дальше, как и вела  Векслера
его мощная йога. Уже он знал снег не отдельностью мира, но и
не собой, а как нечто совместное, уже разрешал себе  увидеть
поворот солярного цикла и догадывался дальше -  до  Великого
круга вещества, что протекает сквозь человека, удивляется  в
нем и так строит здание мира, уже все чаще находил себя час-
тицей свободной радости, парящей там, где светящиеся были не
звезды, а печатлели что-то еще, глубже по смыслу,- благодар-
ные, внимательные, лучистые, они были повсюду и  поддавались
прочтению, поддавались прочтению,  поддавались  прочтению...
Теперь пора было в лес - понимать язык птиц и зверей, опроки-
нуться в сплетенный разум растений и, прорастая его, догады-
ваться о Незримом не прямоугольным языком техносферы, но бли-
же - лопнувшей почкой и движением в корне воды.
     Но тут  Векслер почувствовал какой-то новый порог,- его
сдерживал город,- не так пылью и грязным воздухом, но, глав-
ное, держать обретенное при себе становилось опасно, - Векс-
лер  был теперь как бы в резонансной точке схождения мировых
линий, а тут все было непросто. Векслер помнил, как  прошлым
летом к  нему привязались двое и ему пришлось-таки одному из
них двинуть в лоб. Все бы ничего, но обернулось-то это южно-
корейским самолетом, - а что же может случиться сейчас? Нет,
здесь можно было оставаться только хранителем -  средоточить
в себе  досягаемые  биения  мира и уравнивать их собственным
пульсом: да расточится тьма, да не посмеет зло! - но так Век-
слер себя не чувствовал.  Получалось, надо оставлять кого-то
взамен (Векслер уже видел здесь Мальчика), а самому уходить.
Но куда? Здесь был не Восток, даже не Запад, Страна же боль-
ше не почитала своих странников, в ее расхищенной и изуродо-
ванной культуре уже не отводилось места для л_е_с_а, и, хотя,
скитаясь, прожить было можно, но это все был не л_е_с.
     И тут Векслер вспомнил свой давнишний сон о переселении
на Марс. Там шел XХI век, когда люди, издеваясь над природой,
сумели задеть что-то в святая святых планеты, и планета сош-
ла с ума. Векслер был там в числе детей, которых  в  спешном
порядке вывозили на Марс, в поселения под стеклянными купола-
ми. Сквозь иллюминатор он смотрел на отдавлившуюся Землю,  и
даже ему, мало понимающему в происходящем ребенку, было вид-
но, что планета бредит. Потом был Марс, ночная посадка, крас-
ный песок, бьющийся о стекло освещенного купола, и кто-то го-
ворил, что теперь этот красный песок, хлещущий по стеклу, на
долгие месяцы будет единственным ликом мира,  а Векслер - не
переселяемый ребенок, а тот, кто смотрел сон,- понимал,  что
это так и есть,  что  планета  потеряна безвозвратно, что на
ней  творится  непотребно нечеловеческое - мешаются времена,
из-под земли вылазят ядовитые злаки,  невообразимая  нечисть
расползается по пустым городам,- и это уже непоправимо.
     Вспомнив это,  Векслер понял, к исполнению какой задачи
вел его путь. Земля не должна была обезуметь, а значит - Ве-
кслера ждала ночь между Западом и Востоком.

3.07.1988

                      *  *  *
............................................................

     ...Перестань, ну, убился Векслер в своем махапаринирва-
на, ну, не вытащил Алик Ленку из ресторанных шлюх  - слабо,-
что еще? - ах, да, -  Саша Попов не въехал  в столицу на бе-
лом пегасе,-  это еще не все скорби мира,  не конец их,  но,
значит,- не конец и миру. "Но я,- скажешь ты,- и не  собира-
юсь предаваться вселенской скорби из-за придуманных или  чу-
жих мне людей,  мне только больно,  когда в моей живой жизни
мучаются близкие мне люди или я сам, -  ведь не может же мне
это быть все  равно?"  "Ага! - скажу я. -  Значит,  все-таки
нет причин винить мироздание в краеугольной несправедливости,
а все дело только в бедах нашей жизни? Но это уже, как-никак,
наша жизнь, ее живем мы, и в ней наш выбор,- так в чем же де-
ло?" Ты заспоришь, но не спорь, я это знаю, -  слишком легко
знать про правящие погодой жизни циклоны истории, про несча-
стные случаи наподобие врожденных увечий или неумных родите-
лей,- но трудней и важней понять другое: что у  тебя   в_с_е
е_с_т_ь. В повседневности это почти неуследимо, тем более это
не увидеть в минуту уныния или когда после вчерашнего раска-
лывается  голова, - это делается иначе, на взлете, я скажу -
как,- ведь и мне,  кстати,  нужно,  чтоб  было с кем сверить
вопросы и ответы, чтоб ты все знал  сам и мог объяснить мне.
А  для  этого так: сначала вспомни свое лучшее -  удивленный
полуоборот любимой девушки, высокое-высокое небо детства, ре-
бят где-нибудь у костра,- что было,- помни это все  ярче, на
полную, а потом легко и свободно, и уже забудь все, и теперь
смотри сам.
     Вот взрывается вечность и в новосозданном небе  во  все
стороны мчится звездная пена, вот лепятся из нее солнце, лу-
на, земля, вот остывает вода, и на тысячи лет пошел дождь, и
наполняется океан, вот двоякодышащая кистеперая рыба выполза-
ет на его берег, вот последние следы оставляют на нем  испо-
линские ящеры,  вот мохнатый,  с бивнями, мамонт, как живой,
идет по стене пещеры, вот раскинулась в степи скифская конни-
ца, вот взлетает в космос Юрий Гагарин, а вот - ты,- паришь,
как бог над библейскими водами, в космосе материнского живо-
та, и рождаешься, и кричишь, и теперь твой черед жить. Ты по-
лучаешь имя, ты пачкаешь пеленки и сосешь материнскую грудь,
ты учишь слова и уже умеешь ходить, ты совершаешь другие ве-
ликие подвиги на радость своим родителям,  тебе повезло,- ты
не попал в рабство к наследственным миллионам, ты не родился
где-нибудь в Венесуэле и теперь не ночуешь вместе с  другими
беспризорниками в яме с пистолетом на животе,- обошлось, ты -
обычный мальчик,  ты идешь в школу,  учишь уроки, слушаешься
учительницу,- у тебя все как у всех,  вот  только бессмертие
твое почти безвозвратно загублено, потому что в тысячах оши-
бок воспитания упущено время научить ему, потому что с водой
и воздухом ты каждый день  глотаешь  все больше яда,  потому
что за появление на этот свет - виновен! - тебе  дали десять
лет школы, потому что проклятье работы лежит на твоих родите-
лях, ведь им некогда заниматься тобой, они еще молодые, и по-
сле рабочего дня им еще надо успеть жить. Но ты не знаешь об
этом, ты поймешь это позже, а пока ты веришь в своих родите-
лей, что они не обычные смертные, ты ловишь каждое слово лю-
бимой учительницы, и тебе радостно знать, что ты  родился  у
н_а_с, где все всегда правильно и хорошо, и ты только не пони-
маешь, почему нельзя унести с собой самый большой грузовик в
магазине, тебе только обидно, что твоя Всезнающая и Справед-
ливая отличает из всего класса подлизу Соньку  да тупицу ди-
ректорского сына, ты только удивляешься,  как  это мама учит
поступать хорошо, а сама, приехав к тебе в летний лагерь, су-
ет тайком лакомство и говорит, чтобы ты съел его ни с кем не
делясь. Зато бескрайни прерии и  удивительны  приключения  в
них, зато меток Соколиный Глаз и бесстрашен Спартак, зато от-
важны, благородны, всегда вступаются за обиженных твои герои,
и когда в седьмом классе ты видишь, как тискают в углу самую
красивую одноклассницу, то, конечно, кидаешься на ее защиту,
но останавливаешься,  потому  что она и не думает обижаться,
только взвизгивает и хихикает,  и  ты не знаешь, что делать.
Так, помаленьку, ты и осваиваешь премудрость жизни, ее ритуа-
лы и их изнанку, но все же и после школы, даже отслужив в ар-
мии, даже поступив в институт,  ты до последнего противишься
осознать,- и все же делаешь это с ужасом и отчаянием, -  что
твоя великая, могучая, непобедимая Страна далеко не безупреч-
ный образец совершенства, что если б одна ее электроника бы-
ла хуже и дороже японской, что ее пьянство и прочие безобра-
зия давно стали притчей во языцех во всем мире,  что  в ней,
как везде, лгут и воруют, и что ни тебя, никого, и не собира-
ются спрашивать, как с этим быть. Ты мог бы родиться где-ни-
будь в Сенегале или Исландии, и тогда тоже самое ты бы понял
иначе,- например, ты бы знал цену, какой дается твоему наро-
ду хранить себя в здравой памяти среди сильных мира сего,  и
ты бы чувствовал боль и гордость,  но  ты родился в большой,
действительно великой Стране,  и сейчас тебе так же больно и
стыдно, как если бы, случайно зайдя в суд,  ты  увидел  свою
мать на скамье подсудимых. Поэтому ты говоришь и слышишь са-
мые радикальные речи, но это не в храме науки, куда ты всту-
пил с таким трепетом,- там что-то много торгующих, - а в ва-
шем приятельском кругу,- это здесь тебя приобщают наконец  к
Сальвадору Дали и Мандельштаму, а еще ты узнаешь  про летаю-
щие блюдца Шамбалы и про то, что только постоянно  развиваю-
щийся человек способен оценить все до единого звуки - дейст-
вительно, хорошей - рок-группы "Лед Зеппелин",- и ты, конеч-
но, стремишься быть таким человеком, а еще - как ты ее рань-
ше не замечал? -  у нее  необыкновенные глаза, голос, поход-
ка,- ты влюбляешься. А она - нет, ее  избранник -  известный
на весь факультет шалопай, и хотя он заджинсован сверху дони-
зу и хотя вообще-то хороший парень, чем он лучше тебя? У не-
го нет к ней такого, - а к ней должно быть только такое, по-
чему она соглашается на меньшее? И ты одну за другой делаешь
глупости, а в мечтах их делаешь еще больше, и не можешь най-
ти себе места, потому что твое лучшее, чего ты не создашь ни
в какой книге, ни в какой музыке - громче "Дамб" "Цеппелина",
звездней "Sanctus"'а Баха - оказывается  никому  не  нужным,
пропадает зря, как будто это какая-нибудь никчемная  ветошь,
хлам, и тогда ничего не нужно, и вселенная рушится от неправ-
ды, и незачем больше жить, - а меж тем, пока ты слеп ко все-
му вокруг, за тобой точно так же  бегает  девочка  из  твоей
группы и с ней творится то же, что и с тобой.
     И вот тебе двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь.
Ты  уже  не ставишь на полную громкость пластинку, чтобы вся
улица послушала твою музыку, ты уже прошел одиночество, жен-
щину да и работу и уже почти не ждешь, что  кто-нибудь нако-
нец придет и что-нибудь наконец случится,- нет,  и  так  уже
столько убухано на пустоту,  но  зато теперь ты - как стрела
на натянутой тетиве,  как корабль, снаряженный к отплытию, -
и только определиться, на что положить жизнь, и идти, и оста-
вить мир лучше,  но -  куда  ж  нам плыть? - ты окончательно
убеждаешься,  что не только твое лучшее остается невостребо-
ванным, а с тебя требуют чего-то меньше и хуже, но и  сам-то
ты, похоже, не обязателен здесь, - допущен то ли из милости,
то ли по недоразумению, а у других то же самое,  и  попробуй
пойми, в чем же ты успел ошибиться и где же тогда искать опо-
ру. А понять надо, жизни жить еще много, а уже уступлено что-
то важное,- не так ярки чувства,  все тягостней  мысли,  все
безрадостней пробуждения, - что  говорить, ты заперт в чужих
ошибках, но ты и повторяешь их на каждом  шагу,  ты  поверил
принять малое лишь под залог чего-то необыкновенно великого -
и попался, стоило только начать делить неделимое, как тут же
что-то втиснулось в брешь,- и вот - стоит  между тобой и ми-
ром, тобой и Страной, тобой и тобой, и нет небывалых сверше-
ний, но есть будни и снова будни,  есть суета, дрязги, боли,
есть слова, в которых все названо,  есть  шум и дым большого
города, где тебя на каждом шагу заставляют думать о себе,- и
ты снова поддался и думаешь,  что  стеснен,  унижен,  умален
здесь,- ну, как же,  ведь  у человека все должно получаться,
ведь он - вестник необыкновенно важного чуда,  ведь настанет
же когда-нибудь  Держава Света,- и все так, наверное, так, -
но именно поэтому остановись и пойми:  если боги, подвижники
и герои выбирали славу дальних походов  или  путь на Голгофу
или горние пустыни Химавата, то только потому, что ни одному
из них не дано было свершить высшую, недосягаемую жертву про-
стого пути обычности, неизвестности, будней,- или же он про-
шел незамеченным,- ну, так знай же себя искрой от безначаль-
ного пламени,- того, что взорвав вечность, летит звездной пе-
ной в новосозданном небе и метит берег  плавником кистеперой
рыбы, и рисует мамонта на стене пещеры, и летит дальше, даль-
ше,- водой, светом, камнем, ветром,- всем тем, что ты есть и
без чего мир не сложится в мир, звезды - в небо, люди - в че-
ловечество и время - в вечность. Знай,- еще не все,- ярки ли
твои дни, как фестивальные флаги или же, как это есть, на те-
бя возложено великое дело обычности, тебе равно  дано преры-
вать цепь зла - как никому, и твой пульс не теряется, но от-
дается в каждом закоулке вселенной,  и  Прекрасная Женщина -
увидь - рядом с тобой заглядывает в твое лицо, и содрогаются
индийские боги на твой ужасающий тапас, - так,  как  если бы
ты шел по проволоке над пропастью и в твоем  равновесии  был
устой мироздания, так, как если бы один за всех -  нет силь-
ней, нет надежней,- ты был выставлен на поле брани в день Ар-
магеддона,- а всего-то ты каждый просыпаешься,  чтобы  жить.
Но так и есть, смотри, какая скоплена прорва злобы,- злобин-
ка к злобинке, изо дня в день, из тысячелетия в тысячелетие,-
смотри, какой она катится горой какого железа, какой лжи, ка-
ких адских машин,- и все против тебя, все затем, чтоб, отча-
явшись, ты стал видеть в мире ее, свою женщину - шлюхой, се-
бя - с ее разрешения, и разуверился быть, и не  хотел  знать
своей истины. Хоти, хоти, еще не окончены тайны, еще неподот-
четно, незнаемо, неотъемлимо твое  бессмертие,  только решай
свое сам да поменьше слушай ученых наемников невежества, что
объявляют тебя то песчинкой в песке морском, то - венцом ми-
роздания,- ты ни то и ни это, ты - в Пути,  а  что  на нем -
Единое, Единственная,- иди, увидь: Мы.

15.01.1988