,  и  невозможно  было
представить, что она и есть  то  страшилище,  тот  ходячий  ужас,  которым
пугали в Овчинке детей.
     А когда Сметлив спросил, как же ее зовут, Смел  неожиданно  для  себя
ответил:
     - Нежица. - И повторил еще раз, чтобы вслушаться  самому:  -  Нежица.
Да, так ее зовут.
     Девица от удивления захлопала небесными глазами, но Смел не  позволил
ей возразить - заорал во все горло: "А пожрать мне сегодня дадут, наконец,
или нет?!" Так это имя - Нежица - и осталось у нее на всю жизнь. Под  этим
именем и узнали ее потом, когда стряслась Великая война, все пореченцы.
     Верен притащил из лавки кучу съестного, вина - и пошел у них  пир,  и
продолжался до ночи. Пили за Смела, за старого Скалобита, за  новую  жизнь
Нежицы и за всех вместе. Потрескивал в печке огонь, ни следа  не  осталось
от пыли на столе и скамьях, только  в  окна  с  разбитыми  стеклами  дуло.
Нежица, робко улыбаясь, сидела у краешка стола, торопливо  вставая  всякий
раз, чтобы поменять посуду и долить в  кружки.  А  когда  старый  Скалобит
отправился домой,  когда  проводили  в  другую  комнату  задремавшую  сидя
Нежицу, стал им рассказывать Смел, как все вышло - как догадался  он,  кто
такая Невеста, как понял, что должен идти один и каково пришлось ему  в  в
дороге. Верен покряхтел и спросил коротко: "А откуда ты знаешь, что она не
того моряка?" Смел пожал плечами. Помолчали немного, а  потом  случился  у
них трудный и важный разговор.
     Начал его невзначай Сметлив. Он сказал:
     - А где кольцо-то? Показал бы хоть...
     Смел вытащил из кармана кольцо с хрусталем, положил на стол.  Сметлив
повертел его в руках, хмыкнул, передал Верену. А сам продолжил:
     - Ну, а с нею теперь что делать?
     - Ай... - видно, этот вопрос заботил Смела и самого. - Пока не  знаю.
Думаю, думаю - ничего не могу придумать.
     Сметлив молчал, уткнувшись в кружку с вином, а  Верен  сосредоточенно
разглядывал кольцо. Не дождавшись помощи  от  товарищей,  Смел  неуверенно
заговорил:
     - Нельзя же ее здесь одну оставить...
     Сметлив поднял голову:
     - Значит, с собой забирать надо.
     - Куда? - вскинулся Смел. - В Рыбаки? Да я же там... - помолчал. -  В
городе мы никому не нужны, а здесь  хоть  домик  есть  для  начала,  -  он
оглядел комнату, в которой они сидели.
     - Это надо так понимать, что ты  остаешься,  -  утвердительно  сказал
Сметлив, и внимательно посмотрел на Смела.
     - Ну, не то, что остаюсь, а другого выхода  нет...  -  пожал  плечами
Смел. И взмолился: - Да поймите вы, она девчонка совсем - на кой  Смут  ей
старик нужен? Не-ет, - устало помотал он головой. - Мне  дороги  в  Рыбаки
нету.
     - Погоди, - рассудительно заговорил Сметлив. - А кто тебе сказал, что
на обратном пути мы станем стареть? По-моему, это совсем  не  обязательно.
По крайней мере, можно попробовать...
     Смел задумался, а потом прошептал:
     - Боюсь... и пробовать не хочу. Не могу.
     Верен все так же молчал, разглядывая кольцо. Сметлив глянул  на  него
раздраженно и пробурчал:
     - А мы, значит, не боимся... - И, не зная,  на  ком  бы  еще  сорвать
раздражение, вдруг вспомнил: - А где этот Управитель писклявый? Загнал нас
сюда, не угодно ли, не объяснил ни Смута - сиди теперь гадай!
     Тут Верен спокойно и ровно сказал, пряча кольцо в карман:
     - Я возвращаюсь назад.
     Сметлив покусал губу, согласился:
     - Ясное дело. Я тоже. А ты... - но ничего  не  нашел  сказать  Смелу,
только махнул рукой.


     Через два дня на высокий холм,  отгораживающий  Овчинку  от  равнины,
поднялись четверо. Верен был  невозмутим,  Сметлив  хмур,  Смел  подавлен.
Нежица, которой все уже  стало  известно  об  их  похождении,  глядела  на
уходящих с тревогой и болью.
     - Ну, вот и все, - сказал Верен, зайдя  на  вершину,  и  остановился,
оглянулся. Позади уютно, как в ладони, лежала  в  горной  долине  Овчинка,
вилась от нее дорога вверх, к белым вершинам Оскальных гор,  на  невидимый
отсюда перевал Белых башен. А впереди тонуло в  голубой  дымке  Поречье  -
великая страна, которую пересекли они втроем. Теперь предстояло  проделать
этот же путь, но вдвоем. Смел оставался в Овчинке.
     На прощание обнялись.  Сметлив  поцеловал  Нежицу  в  лоб  и  шепнул:
"Береги Смела". Верен, прижав к груди Смела, шепнул: "Береги Нежицу". Смел
чуть заметно кивнул.  На  том  расставанье  и  кончилось.  Только  Сметлив
заключил:
     - Может, даст Владыка - свидимся еще...
     Потом Смел, обняв за плечи Нежицу,  долго  глядел  вслед  удаляющимся
фигуркам. А она сказала:
     - Так это и есть, значит, Верен?
     - Да... - рассеянно отвечал Смел, думая о своем. - А что?
     - Ничего. Просто, я вспомнила - мать говорила как-то, что отец  живет
на берегу Большой Соли.



                                БОЛОТНОЕ БОТАЛО

     Цыганочка  недолго  проплакала,  выпроводив   Сметлива:   надо   было
ухаживать за отцом, менять ему примочки, кормить с ложечки. Это  отвлекало
и успокаивало. Ничего, - говорила  она  себе,  -  завтра  найду  его  -  и
помиримся.
     Однако в середине ночи пришлось выбросить все из головы:  отцу  стало
хуже, он метался на подушке, все  время  просил  пить  и  бредил.  Сначала
Цыганочка   не   прислушивалась   к   бессвязным    словам,    но    потом
заинтересовалась: что-то уж больно странное говорил Учитель, и  несомненно
ее касавшееся.
     - Отойди... отойди, Летеста... - бормотал он. - Меня лучше  возьми  -
дочку не трогай... - Потом застонал, и снова: - Отойди, Летеста... Пить...
Пить...
     Напоив отца и подождав, пока он затих, Цыганочка задумалась.  Была  у
них в жизни запретная тема: отец никогда не рассказывал о матери. То есть,
совсем никогда, ни словом не вспоминал. А когда  Цыганочка  сама  пыталась
выспрашивать - хмурился и сердито обрывал. Что-то таилось за этим, но что?
Впервые, в бреду, отец немного проговорился: раз речь о дочке - значит,  о
ней, о Цыганочке. А с кем он еще мог об этом разговаривать, кроме  матери?
Если так, то значит, звали ее Летеста. Или зовут.  Но  чего  такого  могло
между ними случиться, что отец вспоминает о ней в бреду?
     А она ведь  помнила  мать  -  настолько,  насколько  возможно  это  в
трехлетнем возрасте. Мать была красивая, с черными  как  ночь  волосами  и
блестящими темными глазами. Глядя на  себя  в  зеркало,  Цыганочка  думала
иногда, что похожа на нее. Но что же могло случиться между родителями?
     Вопросов было много, а ответов - ни  одного.  Цыганочка  просидела  у
постели всю ночь, и  лишь  под  утро  у  отца  наступило  улучшение:  чуть
порозовели меловые щеки, дыхание выравнялось - он уснул.  Тогда  она  тоже
решила поспать, проснулась к обеду и, обругав себя  засоней,  поспешила  к
отцу.
     Он лежал на спине, глядя задумчиво в потолок.
     - Ой, пап, прости - я заснула...
     - Ничего, - Учитель улыбнулся. - Ты у меня замечательная сиделка. Так
хорошо ухаживала...
     Цыганочка положила ладонь на его лоб:
     - Как ты себя чувствуешь? Нигде не болит?
     - Нет, уже лучше. Вот только поесть бы.
     Она занялась стряпней, потом заштопала и постирала одежду, в  которой
Учитель вчера  был  на  площади,  и  только  после  всего  вспомнила,  что
собиралась увидеть Сметлива. Сказав отцу, что сходит  ненадолго  в  город,
пошла в постоялый двор Грымзы Молотка, где узнала, что постояльцы  уже  не
живут. И вся любовь, - подумала Цыганочка,  но  поглядела  на  перстень  с
черным лавовым стеклом, в глубине  которого  чуть  просвечивали  крохотные
серебряные искорки, и улыбнулась: Сметлив обязательно вернется...
     А вечером невзначай спросила у отца:
     - Да, кстати - кто такая Летеста?
     Учитель посмотрел на дочь тревожно и ответил вопросом:
     - А откуда ты знаешь это имя?
     - Ты сам говорил, - беззаботно сказала Цыганочка. - Когда бредил.
     Он покашлял, отвел глаза:
     - Это... так... знакомая одна.
     - А где она теперь?
     - Где надо, - Учитель рассердился. - Зачем тебе знать?
     - Ну как же, - Цыганочка  лукаво  прищурилась,  -  всякому  интересно
знать... про собственную маму. Ты не сердись, пап, - она взяла его руку, -
мне же правда интересно.
     Он досадливо поглядел на нее и нехотя ответил:
     - Не знаю я, где она. Жили мы в Семихолме, я там учился. А потом... А
потом мы с тобой сюда перебрались. Что с ней теперь - не знаю.
     - А почему мы с тобой оттуда уехали?
     - Значит, надо было. И все... И хватит об этом.
     Цыганочка вздохнула,  но  продолжать  разговор  не  стала:  очень  уж
несчастный был у отца вид.


     Прошло два  дня,  Учитель  почти  совсем  поправился,  жизнь  потекла
обычным порядком. Но разговор с отцом не шел у Цыганочки из головы. Что же
за этим за всем скрывается? А тут, как на грех,  увидела  она  вечером  на
площади вереницу телег, затянутых плотной парусиной. И узнала, что  завтра
отправляется во Всхолмье соляной обоз -  оказывается,  архигеронт  прислал
специальных послов с просьбой не прерывать торговлю и  обещал  выплачивать
деньги сполна. Вот и случай, - подумалось ей.
     Сначала она даже  сама  испугалась:  какой  такой  случай?  Для  чего
случай? Но кто-то внутри поддразнил: а для того случай -  съездить  и  все
разузнать. - Так отец же болеет, как его оставить? - Отец уже  не  болеет.
За неделю с ним ничего не случится, - ответил кто-то. - А что ты  Сметливу
скажешь, если спросит - кто твоя мать? Цыганочка  заколебалась.  Плата  за
проезд с обозом пустяковая - можно взять из шкатулки, отец и не заметит. А
ему записку оставить, чтобы не беспокоился. Может, рискнуть?
     В молодости все решается просто. И на следующий  день  Цыганочка  уже
сидела в тряской телеге рядом с возницей, молодым  симпатичным  парнем  по
имени Приварок и болтала с ним как обо всякой всячине, так  и  ногами.  Он
говорил ей приятные, утешительные вещи: что до Семихолма они доберутся дня
за четыре, лишь бы без задержки проскочить болота, а назад,  налегке  -  и
того быстрее. Рассказывал, какие места их ждут впереди, пугал про Болотное
Ботало. Цыганочка смеялась и ничуть не боялась - их же много, пусть Ботало
боится.  Кони  шли  бодрой  рысью,  погода  стояла  чудесная  -  и  думала
Цыганочка, как правильно она сделала, что поехала: назад приедет, а  скоро
и Сметлив. Он же говорил - дней на  десять  уходит.  Вот  как  раз  все  и
выйдет...
     И правда, все получалось как нельзя лучше. Даже дорога  через  болота
оказалось нетрудной - недавно расширенные и укрепленные ради пушки  мостки
позволяли ехать довольно быстро. Как всегда, смущали людей своим  жалобным
видом кусты-глазастики, но уж с этим ничего не поделаешь - только терпеть.
А как выехали на Переметное поле, дорога и вовсе пошла отличная, до самого
Семихолма.
     Цыганочка ничуть не устала, на ночь Приварок устраивал ее  заботливо,
отдавал  свое  одеяло,  за  едою  подсовывал  лучший  кусок.  У  нее  было
прекрасное  настроение,  когда  на  четвертый  день  к  вечеру  показались
островерхие ржаво-красные крыши Семихолма,  столицы  славного  государства
Всхолмского. Цыганочка  без  конца  вертела  головой,  разглядывая  чудные
строения с ажурной деревянной  резьбой  на  фасадах,  убегающие  вверх  по
холмам лесенки, прозрачные бассейны, наполнявшиеся  из  родников.  Большое
мрачноватое здание Высшей Школы напомнило ей  слова  отца,  что  здесь,  в
Семихолме, он учился. А она здесь родилась, и была безмерно счастлива, что
родина ее - этот красивый, разбросанный по холмам  город-гавань,  выросший
на берегу узкого морского залива.
     Возле дворца архигеронта Всхолмского, Грубича седьмого Мягкое Сердце,
Цыганочка попросила Приварка остановить. "Смотри, - сказал он ей, - завтра
утром отсюда же и отправимся.  Не  опоздай!"  Она  подумала,  что  времени
маловато, а успеть надо много. Хорошо еще, что всхолмский язык - почти  то
же самое, что пореченский. Только окончания немножко другие, да  некоторые
слова. Благо, отец в свое время научил ее.
     Остановив  первого  же  прохожего,  Цыганочка  спросила,  где  у  них
ярмарка. Там, решила она, проще  будет  узнать  все,  что  нужно.  Получив
объяснения, быстро нашла шумную, пеструю, многоголосую  -  совсем,  как  в
Белой Стене, - ярмарку. Походила немного, не зная, к  кому  обратиться,  и
вдруг увидела цыган. Они сидели кучкой - двое мужчин,  заросших  до  самых
глаз, старуха в заношенном цветастом платке и парень с маленькой  курчавой
бородкой. К ним то и дело подходили молодые  девушки  и  дети,  передавали
что-то и опять ныряли в толпу. Один из мужчин бренчал тихонько по гитарным
струнам, независимо поглядывая вокруг.
     - Здравствуйте, братья, и ты, мать, - сказала Цыганочка, подходя.
     - Здравствуй, сестра, - ответил за всех волосатый мужик без гитары. -
Только сестра ли?
     - Меня и зовут-то Цыганочкой, - засмеялась она.
     - А гадать умеешь?
     Цыганочка улыбнулась, подняла лежавший около них  на  земле  бубен  и
зазвенела в него, и запела,  смеясь  и  приплясывая,  гадальную  песню,  а
второй мужик на гитаре ей подыграл:

                      Камешки гадальные
                      из-за моря дальнего,
                      из-за моря синего -
                      пестрые, красивые,
                      веселей кружите -
                      правду мне скажите.

                      Катитесь, камешки, по блюдцу:
                      как вы скажете - так и сбудется.
                      Нагадайте свадьбу влюбленным,
                      нагадайте крышу бездомным,
                      бедняку - чтоб стал похитрее,
                      богачу - чтоб стал подобрее,
                      морякам - чтоб в море ходилось,
                      рыбакам - чтоб рыба ловилась,
                      пахарю - чтоб хлеб уродился,
                      знахарю - чтоб сам излечился.

                      Катитесь, камешки, по блюдцу:
                      как вы скажете - так и сбудется...

     Допела Цыганочка, волосы  со  лба  откинула,  бубен  положила.  Цыган
подобрел:
     - Ты кто ж такая будешь, красавица? Откуда?
     - Из Поречья, из Белой Стены я.
     - И за каким же к нам делом? Или так просто?
     - Нет, не просто. Ищу я женщину  одну...  -  Цыганочка  замялась,  не
зная, стоит ли объявлять вот так, всем сразу. Но цыган ее подбодрил:
     - Говори, говори - не бойся. Если знаем, поможем.
     - Ее зовут Летеста. Или звали так раньше...
     Странно подействовало на  цыган  произнесенное  Цыганочкой  имя.  Они
разом насторожились, все взгляды скрестились на ней, как клинки смертельно
острых цыганских ножей.
     - А зачем тебе Летеста, красавица? - прошамкала старуха. - Не ходи  к
ней. Злая она, недобрая...
     - Почему? - теперь уже насторожилась Цыганочка.
     - Трудно объяснить, да и не поверишь, - вступил в разговор  волосатый
мужик с гитарой. - Только верно мать говорит: не ходи.
     - Но мне очень нужно.
     Волосатый мужик покачал головой:
     - Ни за какой нуждою ходить к ней не надо, красавица.
     - Да почему? Можете вы объяснить?
     Старуха сказала что-то на незнакомом языке, мужик с гитарой  ответил.
Парень тоже что-то проговорил, гортанно и быстро.  Мужик  махнул  на  него
рукой. Цыганочка слушала их разговор,  и  чувствовала,  как  зреет  в  ней
страх. Может, бросить все, пока не поздно? Но тут к ней  вновь  обратилась
старуха:
     - Ты скажи, красавица, что тебе нужно? Может, без Летесты поможем?
     Цыганочка медленно покачала головой и сказала:
     - Без нее нельзя. Это мать моя.
     Цыгане  прямо-таки  отшатнулись.  Старуха  даже   рукою   прикрылась.
Цыганочка смотрела на них с ужасом, ничего не понимая. Наконец  мужик  без
гитары сказал ей медленно:
     - Вот что, красавица. Поешь  ты  хорошо,  просто  замечательно  -  но
уходи. Подальше уходи. Оставь нас.
     - Да я уйду, - Цыганочка уже не рада была, что обратилась к ним, - вы
только скажите - куда? Где искать ее?
     - В Гнилую балку иди. Это там, там! - старуха потыкала пальцем  через
плечо.
     Но тут вдруг вскочил на ноги молодой цыган, заговорил что-то  на  том
же незнакомом языке запальчиво и  с  укором.  В  ответ  мужик  без  гитары
заворчал недовольно и покрутил пальцем у виска, а старуха покачала головою
в цветастом платке.
     - Пойдем, я провожу тебя,  -  отрывисто  сказал  парень  Цыганочке  и
торопливо зашагал туда, куда указывала старуха. Цыганочка  последовала  за
ним. "Не ходи, Радич! Не ходи-и!" - крикнул им вслед кто-то из мужиков, но
парень только зло мотнул головой.
     Солнце уже валилось за крыши домов, и тени быстро  наливались  соками
темноты. Радич шел быстро и деловито, так что  Цыганочка  едва  поспевала.
Она испугалась некстати: идет одна, на ночь глядя, с незнакомым цыганом  в
какую-то Гнилую балку - кто знает, что у него на уме? Но выбора  не  было,
оставалось надеяться на его честность. А он, словно услышав  ее  опасения,
заговорил:
     - Ты не бойся. Здесь не очень далеко. Вот только за город выйдем -  и
через мост, через рощу, а там за холмом  и  Гнилая  балка...  -  он  вдруг
остановился. - А зачем спешка такая? Может, лучше завтра?
     - Завтра обоз соляной отъезжает. Мне с ним надо...
     - Вон оно как. Ну, пойдем.
     Они вышли  за  город,  когда  солнце  уже  закатилось,  но  небо  еще
оставалось светлым и теплым. Цыганочка спросила:
     - Послушай, а почему ее так боятся?
     Радич долго раздумывал на ходу, потом нехотя сказал:
     - Трудно объяснить. Говорят, она чужими жизнями живет.
     - Это как?
     - А так. Отнимает время у тех, кто рядом окажется.
     - И... что они?
     - Стареют быстро. А она всегда молодая...
     Навстречу им показалась согбенная фигура древнего старика  с  длинной
седой бородой. Когда разминулись, Радич, оглянувшись украдкой, продолжил:
     - Вон, видела? Он ей хлеб носит, лет  пятнадцать  уже.  Говорят,  ему
сорока еще нет.
     - А зачем же он... если знает? - ужаснулась Цыганочка.
     - Любовь... - процедил сквозь зубы цыган.
     Они вошли в мрачноватую дубовую рощу. Холодком тянуло из-под дремучих
крон, но куда чувствительней был другой  холодок,  залетевший  в  душу  от
всего услышанного.
     - Она что, колдунья?
     - Да нет вроде. А то бы от  нее  совсем  спасу  не  было.  Потому  ее
убивать и не стали, прогнали только...
     - А меня-то твоя братва чего испугалась?
     - Подумали, раз дочка - значит, тоже...
     - А-а...
     За  пологим  холмом  в  последних  отсветах  дня  показался   длинный
извилистый овражек,  сплошь  заросший  буйной  зеленью,  которая  казалась
сейчас грудами черного хлама.
     - Вот она, балка Гнилая.  Значит,  так:  я  тебя  подожду  где-нибудь
здесь... - да вот под этим деревом. А ты иди по тропинке -  дойдешь,  куда
надо. Но долго не задерживайся. Я понимаю: мать, все  такое...  Ты  ее  не
видела никогда, что ли?
     - В три годика.
     - Я так и понял. Но все равно, не задерживайся. Если что  -  я  приду
тебя вытаскивать, - Радич широко зевнул и сел, удобно прислонившись спиной
к стволу. - Ну, иди скорее. Я жду.
     Цыганочка поглядела на него и чуть было не сказала,  что  передумала.
Неохота было идти. Страшно. Но неудобно  стало  -  зря,  что  ли,  человек
тащился? Она пошла по тропинке, путаясь волосами в ветках и оберегая глаза
руками, и вскоре увидела на  прогалине  черную  хижину,  крохотное  окошко
которой смутно подсвечивал изнутри слабенький огонек.
     Она  не  стала  подавать  голос,  нашла  дверь  и  вошла  без  стука,
оказавшись неожиданно сразу в комнате. Впрочем, комнатой это назвать  было
трудно. В темном грязном помещении стояло некое  подобие  стола,  на  коем
тускло коптил масляный  фитилек,  угадывалась  у  стены  полуразвалившаяся
печка, рядом с ней - грубая широкая скамья с наваленным  тряпьем:  видимо,
кровать. Вот и вся обстановка. А в дальнем  углу,  прямо  напротив  двери,
сидела на ветхом стуле женщина - красивая, мол