бы  тебе...
- тут он перешел на шепот, и пока шептал, все громче сопел Котелок  и  все
тяжелее нависали его веки.
     Они ударили по  рукам  и  распрощались.  Когда  гость  ушел,  Котелок
прислонился спиною к запертой двери, закатил глаза к потолку  и,  потрясая
кулаком перед собственным носом, забормотал что-то вроде: "Все  верну,  до
монетки... И еще прибавлю... Узнаете тогда Котелка!"


     И - началось! Уже на следующий  день  Торговый  совет  выпустил  кучу
новых законов, указов и постановлений. В том числе:  "О  налогах"  (вместо
прежней десятины налог со всех прибылей поднимался до  одной  пятой),  "Об
уклонении от налогов" (здесь Пуд протащил свое неудовольствие  подарками),
"О нравственности"  (это  постарался  Котелок),  "Об  оскорблении  властей
государства" и "О новом судебном  уложении"  (чтобы  знали,  что  Торговый
совет шутить не намерен), и кроме того еще много.
     Были назначены: председатель Торгового  совета  (Котелок),  начальник
заграничной  торговли  (Пуд  Бочонок),   начальник   внутренней   торговли
(Наперсток),  начальник  продовольственной  и  питейной  торговли   (Батон
Колбаса), глава базаров  и  ярмарок  (Лыбица).  Поднатужившись,  придумали
невразумительную должность и для Апельсина: надзиратель за нравами.  Батон
Колбаса, правда, спросил, при чем тут Торговый совет, но вопрос замяли.  А
когда дело дошло до Учителя - все  выдохлись  окончательно.  Он  заикнулся
было, что не надо ему никаких должностей, и даже лучше без них, но  его  с
возмущением оборвали: как  это  так,  все  с  должностями,  а  он  -  без?
Нехорошо. Призадумались. Котелок поднатужился и вспомнил:
     - А судья? Судью-то мы не назначили!
     Все облегченно загомонили: да-да, конечно! Самая подходящая должность
для подходящего  человека!  Учитель  образованный,  Учитель  справедливый,
Учитель умный - пусть Учитель и будет судьей! Нет, не судьей, а -  Судьей!
И как ни пытался он возражать, назначение состоялось.
     Кроме того, Пуд настоял, чтобы Собачий Нюх утвержден был при Торговом
совете платным осведомителем. Котелок поморщился,  но  согласился:  польза
могла быть немалая.
     Оставалось последнее: дать придворному писарю распоряжение переписать
новые указы и развесить по городу в людных местах. Что и  было  сделано  с
удовольствием.


     - Хватит морочить голову! Сначала денег тебе не хватало,  потом  отец
этой... в тюрьму угодил, теперь что? - молчаливый Верен  редко  разражался
длинными речами и Смел глядел на него с удивлением. А Сметлив вообще ни на
кого не глядел: сидел, опустив голову и покусывал ноготь большого  пальца,
потому что речь эта была обращена к нему. Он вскинулся было,  когда  Верен
сказал "этой...", но  встретил  такой  взгляд,  что  снова  занялся  своим
ногтем. Верен между тем продолжал:
     - Не хочешь идти - так и скажи.  Оставайся  со  своей...  А  я  прямо
завтра уйду. Вон, со Смелом. Как ты, Смел?
     Смел  пожал  плечами.  Ему  не  хотелось  раздувать  ссору.  Сметлив,
конечно, неправ, но идти вдвоем... Нет уж, лучше поладить добром.  Поэтому
он сказал примирительно:
     - Завтра так завтра, только  зачем  вдвоем?  Пойдем  все  вместе.  А,
Сметлив?
     Сметлив молчал, не зная, как объяснить им, что у  него  с  Цыганочкой
уже все обговорено:  завтра  -  последний  день,  послезавтра  он  уходит,
решился все-таки (ненадолго ведь, недели на полторы),  -  а  потом...  Про
потом Сметлив не загадывал. Вернутся - видно будет. Но как убедить  Верена
подождать один день - всего один день? После всего, что  случилось,  после
того, как они вместе  с  Цыганочкой  оказались  в  толпе  бунтующих  перед
дворцом, не мог он уйти, не оставив ей по  себе  никакой  памяти.  Сметлив
заказал  ювелиру  серебряное  колечко  с  лавовым  стеклом,  черно-вороным
камнем, который один только и мог  соперничать  темнотой  с  ее  волосами.
Завтра заказ будет выполнен. Но Верену втемяшилось с утра уходить. Что тут
сделаешь?
     Смел и Верен глядели на него выжидающе. И Сметлив медленно заговорил:
     - Признаюсь, было дело: морочил я вам голову.  Хотя,  насчет  Учителя
ты, Верен, неправ.  Но  морочил.  А  теперь  -  видит  Вод  -  не  морочу:
послезавтра пойдем. Не могу я завтра. Нельзя  мне  никак.  Да  поймите  вы
наконец...  -  он  сокрушенно  помотал  большой  головой.  -  Ну   давайте
послезавтра, а? -  и  посмотрел  сначала  на  Смела,  а  потом  на  Верена
умоляюще.
     Смел сдался первым:
     - А может, правда, Верен?.. - но, поймав его сердитый взгляд,  быстро
поправился: - Конечно, если он твердо пообещает.
     Сметлив, уловив перемену в настроениях, поспешил заверить:
     - Вот чем хотите поклянусь! - и приложил руку к груди.
     Верен раздраженно отвернулся, а Смел  облегченно  вздохнул:  кажется,
утряслось.


     Первый раз в истории Поречья Высокое Заседание собралось,  не  будучи
назначенным. Прямо с утра, без приглашения,  в  голубую  комнату  явились:
главный казначей толстомордый Галаваст; заведующий канцелярией  хитроумный
Браваст; командующий бывшего ДЕБОШа, некогда славного, а ныне  захиревшего
и  переименованного  в  Департамент  безопасности  и  людознания   (ДЕБИЛ)
полковник Галинаст - внучатый  племянник  того,  что  служил  при  Нагасте
Втором; предводитель ремесел  Каринаст;  несчастный  зануда  распорядитель
торговли Щикаст, должность которого  была  упразднена  специальным  указом
Торгового совета; последним, шестым пришел в голубую комнату  сам  Нагаст.
Лабаст по известной причине отсутствовал, а  нового  фельдмаршала  еще  не
назначили.
     Едва Нагаст вошел, заговорили все сразу, не дожидаясь его разрешения.
     Галаваст говорил:
     - Как же так? Неужели  его  основательность  допустит,  чтобы  налоги
увеличились в два раза - и вся прибавка прошла мимо казны, в  распоряжение
какого-то самозваного Торгового совета?
     Браваст говорил:
     - Пусть  доминат  объяснит,  чьи  приказы  мне  выполнять?  Лавочники
требуют  писарей,  требуют  стражников,   требуют   изготовить   для   них
собственную печать! Кому подчиняться?
     Каринаст говорил:
     - Доминат, это смута!  Сегодня  торговцы  освободились  от  пошлин  -
завтра ремесленники откажутся платить налоги. Государство рухнет!
     Щикаст тоже говорил, а точнее сказать, лепетал  все  одно  и  то  же,
словно боясь, что его не поймут:
     - Разве они меня назначили,  чтобы  снимать?..  Как  будто  они  меня
назначили, чтобы снимать... Ну разве они?..
     И только командующий ДЕБИЛа молчал, понимая,  что  это  он  прохлопал
начало бунта, а значит, и спрос  может  выйти  с  него.  На  такой  случай
Галинаст имел в запасе разные возможности, среди которых - и выступить  на
стороне лавочников, или, проще говоря, переметнуться. Поэтому он выжидал.
     Доминат поднял руку, чтобы остановить гам, и  все  замолчали,  только
Щикаст донудил:  "...меня  назначили?"  Молодой  Нагаст  утомленно  сел  и
прикрыл глаза: он не знал, что делать, не знал, что говорить,  а  главное,
не понимал - чего от него все ждут? Сделаешь одним хорошо  -  оказывается,
другим  плохо.  Только  тех  успокоишь  -  эти  недовольны.   И   так   до
бесконечности... Доминат обвел взглядом Высокое  заседание:  Каринаст  был
встревожен и мрачен, то же и Браваст,  у  Щикаста  тряслись  губы,  глазки
бегали  ("Так  тебе  и  надо,  взяточник  несчастный!"),  Галаваст  сидел,
раздраженно отдуваясь, а Галинаст имел  вид  настороженный  и  постреливал
исподлобья зрачками ("Правильно,  сам  знаешь,  что  виноват.  Но  это  мы
разберем попозже, когда все уладится...").
     Надо что-то решать... Надо что-то решать... Нагаст подумал так, и тут
же понял, что вот от этого как раз его больше всего и тошнит: ничего он не
хочет решать. Надоело. Провались оно все - ничего не стану  решать!  Пусть
как  будет,  так  и  будет.  Приняв  это  удивительное  решение,   доминат
успокоился и окреп духом.  Он  еще  раз  оглядел  присутствующих  и  ровно
сказал:
     - Без смуты. Всем разойтись по домам. Смирно сидеть.  Ни  во  что  не
соваться. Все идет под моим наблюдением...


     Время было скорее вечернее, чем  дневное,  гладко  выбритый  Апельсин
сидел в своей полуразрушенной лавке (про нее пока позабыли)  и  на  полном
серьезе размышлял о том, как ему справлять новые  обязанности  надзирателя
за нравами. В его оранжевой голове рисовалось  что-то  смутно-возвышенное,
но исключительно важное. От дум его оторвал осторожный стук в дверь,  хотя
всякий желающий мог бы просто войти в пролом. Апельсин  отворил  и  увидел
Собачьего Нюха, человека длинного и  сутулого,  с  носом  утиным,  жидкими
темными волосами и до крайности нелепыми повадками: он постоянно озирался,
поводил носом и то и дело приставлял ладонь к уху, как бы прислушиваясь  к
чему-то, слышному только ему.
     Поначалу Апельсин испугался, потому что приход Нюха  ничего  хорошего
предвещать не мог, но вспомнил, что его утвердили платным осведомителем их
Совета, и успокоился:
     - Чего тебе?
     Нюх испуганно оглянулся и зашептал, приставив ладонь к уху:
     - Нужны стражники - я тут выследил кое-кого, возьмем с поличным.
     - Кого выследил? - не понял Апельсин.
     - Закон нарушают! Этот... о нравственности,  -  и  Нюх  повел  носом,
будто принюхиваясь, не нарушил ли закона о нравственности сам Апельсин.
     - Да ну? - надзиратель за нравами оживился. - А где это?
     - Здесь, недалеко... В роще за городом.
     - Так, так, - забормотал Апельсин, соображая. - Это  хорошо,  это  ты
молодец... Это мы сейчас... Или... Знаешь, давай-ка я сам с тобой пойду, а
то упустишь еще... Сейчас во  дворец,  а  потом  прямо  на  место...  -  и
торопливо засобирался.
     На дальних подступах к роще Нюх велел всем залечь, а сам  удивительно
ловко пополз по кустарнику к опушке. Четверо стражников лежали  рядком  на
земле, недовольно сопя, а через некоторое  время  один  из  них  явственно
захрапел. Апельсин, пнул его ногой в бок, и когда тот поднял одуревшие ото
сна глаза, молча погрозил пальцем.
     Наконец вернулся Собачий Нюх и ликующим шепотом сообщил:
     - Там голубки! Никуда не делись! Ползите за мной.
     Ни  Апельсин,  ни  солдаты   нужной   сноровкой   не   обладали,   но
доползли-таки до опушки.  Здесь  Нюх  приказал  разделиться,  чтобы  взять
нарушителей в окружение. Двое  стражников  поползли  с  ним  налево,  двое
других с Апельсином - направо.
     Когда Апельсин, весь в земле, в паутине и прошлогодних листьях  залег
среди обрамляющих веселую полянку кустов, он готов был проклясть себя, что
согласился принять столь тяжелую должность, но  увидел  преступников  -  и
забыл о  выпавших  испытаниях.  На  старом  бревне,  валявшемся  посредине
полянки, сидели двое: молодой мужчина,  которого  Апельсин  решительно  не
знал,  и  черноволосая  девушка,  показавшаяся  знакомой.  Наверно,  видел
где-нибудь в городе, - решил про себя лавочник. Они разговаривали, девушка
смеялась. "Посмеетесь вы у меня", - мстительно подумал  Апельсин,  выбирая
из головы травинки и сухую листву. Тут мужчина ("Здоровый  какой,  как  бы
драться не стал", - испугался надзиратель) взял девушку за руку и надел ей
на палец... "Кольцо", - смекнул Апельсин, и затрепетал: какая удача!  Это,
конечно, подарок, а значит, одно нарушение уже есть. Он хотел было встать,
но замер: девушка обняла мужчину за шею и прильнула своими губами  к  его.
Закон нарушался злостно и неприкрыто.
     Как по команде, встали с одной стороны поляны Апельсин, а с другой  -
Собачий Нюх со стражниками. "Именем закона!"  -  по-петушиному  сорвавшись
голосом, выкрикнул Апельсин. Мужчина вскочил, схватил девушку  за  руку  -
видно, собирался сбежать от невесть откуда взявшихся дураков, но оглянулся
и увидел, что сзади путь отрезан Собачьим Нюхом. Тут  все  четверо  солдат
кинулись к преступникам и стало ясно, что тем не уйти. Мужчина в драку  не
полез. Только когда один из солдат протянул руку к девушке, он показал ему
здоровенный кулак, и тот передумал. Так и вели их в тюрьму - без рук.


     На пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается,  играли  в
звон. Последыш Лабаст готовился кинуть биту с черты, а косоглазый  гаденыш
Хорек, поставивший на кон единственную монету, следил за ним с ненавистной
жадностью. Но бросок не состоялся. Из-за забора,  отгораживающего  пустырь
от улицы, высунулась голова Воротка, оборвыша  с  Потрошки,  высунулась  и
завопила: "Арестантов ведут!" Тут, понятно, игра прервалась, игроки  мигом
оседлали забор, который стал потрескивать и шататься.
     Арестованных было двое. Цыганочку, дочь Учителя,  все  знали  хорошо:
Хорек пытался было улюлюкнуть, но переросток Мешок Брюхо так пихнул его  в
бок,  что  тот  чуть  не  полетел  с  забора.  А  вот  второго,  здорового
симпатичного мужика никто не знал. Пацаны загалдели тихонечко - кто такой?
А Последыш, нахмурив брови, мучительно вспоминал: где-то он  его  видел...
Вспомнил: на ярмарке, со Смелом. Со Смелом? Эге, надо бы сообщить. Еще раз
внимательно  поглядев  на  незнакомого  мужика,  на  Апельсина,  на  Нюха,
Последыш спрыгнул с забора  и  кинулся  бежать  в  постоялый  двор  Грымзы
Молотка - не забрал даже монету, что поставил на кон.
     В бражной народу почти не было, только два могула за дальним столиком
переговаривались     негромко     по-своему:     "Шурух-бурух-мурух?     -
Шулды-булды-мулды..." Последыш подошел к Молотку и спросил, где Смел.  Тот
пожал плечами и мотнул головой на лестницу - мол, пойди, погляди.
     Смел и Верен заканчивали приготовления в дорогу. Все получалось,  что
слишком много тащить - в три мешка  не  укладывалось.  Но  идти  как  сюда
пришли, перебиваясь с грибов на рыбу, не хотелось.  "Ай,  ничего.  Дотащим
как-нибудь. Сначала тяжело будет, а потом все легче", -  говорил  Смел,  и
Верен кивал, соглашаясь. Ему не терпелось уйти из надоевшего города,  а  с
какими мешками - легкими, тяжелыми, или вообще  без  оных,  было  уже  все
равно.
     Дверь отворилась и вошел Последыш.
     - Хо! - обрадовался Смел. - Как раз вовремя зашел - попрощаться! -  И
пояснил: - Мы уходим завтра.
     Последыш стоял, нерешительно поглядывая на Верена.
     - Сказать что-нибудь хочешь? - догадался Смел. - Сейчас, погоди. - Он
прислонил набитый дорожный мешок к кровати и вышел с Последышем в коридор.
     - Ну, что еще стряслось?
     Последыш помолчал, не зная, как начать. Потом заговорил:
     - Этот большой, глаза такие... - показал руками, какие. -  Я  тебя  с
ним в городе видел... Он кто такой?
     - Сметлив, что ли? - узнал Смел. - Ну как кто... Рыбак.  А  чего  это
ты?..
     - Арестовали его. Его и Цыганочку.
     - Что? - Смел схватил Последыша за плечо. - Откуда ты знаешь?
     - Сам видел.
     Смел постоял, соображая, и затащил его в комнату:
     - А ну, расскажи по порядку...


     На вечернее заседание Торгового совета Апельсин явился с  опозданием.
Председатель Котелок сухо спросил, в  чем  дело,  на  что  надзиратель  за
нравами гордо ответил:
     - Я принимал участие в задержании преступников.
     Котелок немного обалдел, и потому следующий вопрос в надлежащем  тоне
не выдержал:
     - Каких еще... преступников? - и подозрительно покосился на Апельсина
как на недоумка. Но тот был холоден и доволен собой. Он отчеканил:
     - Нарушителей закона "О нравственности" и  закона  "Об  уклонении  от
налогов".
     - Так... - судя по лицам, даже творцы законодательства не ожидали  от
своего детища такой прыти.
     - И... кто же это? - осторожно поинтересовался Пуд Бочонок.
     - Э-э... - надзиратель за  нравами  в  спешке  забыл  выяснить  имена
арестованных, но нашелся: - А какая разница? Перед законом все должны быть
равны.
     - Да... - Котелок поглядел на него уже с явной опаской. - А вина-то -
доказана? Нельзя же так сразу людей хватать...
     Тут Апельсин указал величавым жестом на дверь и сказал:
     - Здесь свидетель, видевший все, как и я, собственными глазами. Мы их
взяли с поличным, - повторил Апельсин  звучное  словечко  осведомителя.  -
Позвать?
     - Не надо, не надо, - раздраженно отмахнулся от него Котелок. - Лучше
скажи, что мы с ними будем делать?
     - Как что? - искренне удивился Апельсин. - Судить.
     Наступило напряженное молчание. Учитель,  поняв,  что  апельсиновский
подвиг  чреват   неприятностями   прежде   всего   для   судьи,   перебрал
встревоженным взглядом членов совета, но они отводили глаза. Тогда Учитель
стал спешно обдумывать речь - о том, что не все еще знают новый закон, что
не установлены меры наказания, что нельзя  начинать  сразу  с  жестокости,
что... Но не успел. Надзиратель за нравами, истолковав длительное молчание
как неодобрение (а рассчитывал он на единодушный  восторг  по  поводу  его
хватки и решительности), обиделся:
     - Ну и не надо. Ну и пожалуйста. Сами законы пишут, а сами судить  не
хотят. Тогда сами и... - он запнулся, - надзирайте за нравами. А  я  тогда
пошел, - и Апельсин стал уходить.
     Для этого он встал, провел руками по пустому столу  перед  собой  (не
забыл ли чего?), озабоченно подержался за порожние поясные карманы (ничего
ли не осталось от бывшей службы в совете?),  аккуратно  придвинул  стул  к
столу, застегнул пуговицу  на  воротнике  рубашки  и  пригладил  оранжевые
волосы. Все это продолжалось долго. Наконец не выдержала Лыбица:
     - Да сядь ты, родню твою так по-всякому! - она колыхнула  богатырской
грудью и вызывающе оглядела собрание. - Закон  принимали?  Принимали,  ежа
вам в штаны? Вот теперь не виляйте. Судить, так судить. Зря  он  старался,
что ли? - Надзиратель за нравами все стоял с обиженным  видом.  -  Садись,
Апельсин, никуда они не денутся. - И ухмыльнулась скабрезно: - А  чего  ты
видел-то? А?
     Апельсин уселся и растерянно проговорил:
     - Ну, они... это...
     - Стоп, стоп, стоп! - прихлопнул ладонью по столу Котелок. -  Хорошо,
будь по-вашему. Только не надо  совет  в  балаган  превращать.  Есть  дела
поважнее.
     Но Апельсин усмотрел в его словах попытку отмахнуться. Он потребовал,
чтобы сейчас же назначен был день суда, а также чтобы  на  суд  пригласили
домината.
     Пришлось  убить  еще  немало  времени,  пока  договорились,  что  суд
состоится завтра, после обеда, и обвинителем  на  нем  выступит  Апельсин,
пока определили меру наказания - по три месяца тюрьмы и по пятьдесят монет
взноса с каждого нарушителя ("Сколько  их  у  тебя?"  -  спросил  Котелок.
"Двое",  -  важно   отвечал   Апельсин,   а   Лыбица   хихикнула:   "Будто
нравственность втроем  нарушать  можно...").  Потом  еще  ждали  домината,
который выслушал их не без интереса и охотно согласился присутствовать, да
еще уговаривали Учителя огласить от имени  совета  приговор,  на  что  тот
неохотно согласился: все-таки от совета - это не от самого себя.  Все  это
время председатель морщился и крутил носом:  несолидно  все  получалось  и
отчетливо попахивало балаганом.
     Но вот, наконец, после всей этой бестолковщины, Котелок  приступил  к
важному делу. Он приказал пригласить на совет Собачьего Нюха, а пока  того
приглашали, понизив голос, сообщил собратьям неприятную новость:
     - Мне передали,  что  среди  ремесленников  много  недовольных  новым
налогом...


     Апельсин шел домой в замечательном настроении, напевая себе под  нос:
все по-его получилось, а лавка...  Да  Смут  с  ней,  с  лавкой.  До  зимы
отстроится. А теперь он государственным делом занят.  Хотелось  Апельсину,
придя домой, хватануть полную кружку браги с устатку, да поужинать плотно:
время-то позднее...
     Но на подходе к дому из темной, как яма, подворотни выросли перед ним
две тени - одна пониже, другая повыше, и та, что пониже,  схватив  его  за
грудки, прошипела с угрозой:
     - Ты за что, хвост собачий, Сметлива арестовал?
     - Какого Сметлива? - растерялся надзиратель за нравами.
     - Хо! Он еще спрашивает, - удивилась тень. - Сам, что ли, не  знаешь,
кого в тюрьму тащиш