широкие юбки и брали под  руку
важных кавалеров.
     Атон заговорил с Кокеной:
     - Как здесь получить партнершу?
     Пальцы музыканта  все  быстрее  бегали  по  черным  и  белым  кнопкам
гармони, все сильнее раздувались мехи.
     - Нужно пройти через зал к одной из сидящих дам, вежливо  поклониться
и испросить позволения на ее общество в танце.
     - А кого выбрать? - спросил он, оглядывая женин.  Белые  нижние  юбки
кружились вокруг бедер, отбрасывая забавные тени.
     Кокена приподняла бровь:
     - Вкусы клиентов, не принято обсуждать... Но,  если  я  не  ошибаюсь,
третья девица справа привлекает определенного рода  мужчин  и  к  тому  же
превосходно танцует...
     Атон посмотрел на женщину, которая весело болтала с соседкой и только
что наклонилась, чтобы поправить туфлю. Декольте открывало красивую грудь.
Маленькие ступни, длинные распущенные волосы.
     - Нет! - сказал он с большим нажимом, чем подобало.  -  Рыжие  волосы
никуда не годятся.
     Кокена угодливо указала другой вариант. На этот раз волосы  оказались
каштановые и не такие длинные. Дама стояла в стороне  со  стаканом  сидра,
слегка покачиваясь под музыку. В  конце  припева  она  притопнула,  весьма
соблазнительно качнув грудью и ягодицами.
     - Нет... у нее зеленые глаза. - Сходства почти не было; Атон  мучился
от грусти, его возбуждение усиливалось вином.
     Усомнившись в том, что Атон говорит  серьезно,  Кокена  взглянула  на
него. Глаза у нее были голубые.
     - Пойдем, - сказал он, не в силах  объяснить  свое  настроение.  -  Я
предпочитаю свою рабыню.
     И они пошли танцевать. У девушки были проворные ноги, ее  легко  было
вести; на минуту груз упал с его души, отступил на полшага. Они танцевали,
кружились, вертелись,  ее  юбки  соблазнительно  вздымались,  но  душевная
тягость сопровождала их. Ряды расходились и сближались; мужчины  встречали
своих партнерш в центре, кланялись им, отставали, снова подходили, и  пары
весело кружились. Правая рука  к  правой  руке,  левая  к  левой,  партнер
встречает девушку касанием бедра и  с  улыбкой  пропускает  ее  назад.  О,
сверкающий взгляд!  Какое  чудо  это  вольное  движение  вместо  заученной
фигуры!  Какой  мгновенный  восторг,  заостренный  усмешкой,  -  ибо   эти
интригующие улыбки и жесты были пусты, лишены любви.
     "Злоба, о Злоба, о Злоба, почему ты меня предала?"


     Была полночь, когда утомленный Атон  готовился  в  коттедже  ко  сну.
Видение росло и билось теперь о раковину его головы, разрывая мозг, довлея
над его  усталостью.  Это  было  лицо  Злобы,  улыбающееся,  опустошающее,
одновременно прекраснее и ужаснее любого призрака.  Огонь  пробежал  в  ее
волосах и зажег его желание.
     - Кокена! - позвал  он,  и  та  застенчиво  вошла,  одетая  в  ночную
рубашку. - Я сегодня не могу уснуть. Ты поговоришь со мной?
     - Понимаю, - сказала она.
     - Мне хотелось бы знать... - И пока он говорил,  мучительное  видение
распалось. - Ты когда-нибудь была влюблена, Кокена?
     - Нет.
     - Люди думают о любви как о чем-то  романтичном,  как  о  счастье,  о
чуде. Любовь якобы должна возвышать человека, делать его сильным и добрым.
Ты видела такую книгу - ДЗЛ? - Она кивнула. - Но они не  правы.  Любовь  -
самое  страшное  оружие,  известное  человечеству.  Она   может   скрутить
человека, связать в тугой узел, пока его кровь не  вытечет  на  каменистую
действительность, пока он не иссохнет и не превратится в шелуху.  Если  ты
когда-нибудь станешь искать зло, начинай с любви... Я не  должен  говорить
это женщине?
     - Я рабыня, - сказала Кокена.
     Он внимательно посмотрел на нее.
     - Говоришь, что рабыня.  Но  только  ли  рабыня?  Разве  в  тебе  нет
женщины? Когда ты двигаешься в танце, милая ракушка... Если, бы я попросил
тебя раздеться передо мной...
     - Идиллия обязана защищать свою собственность, - сказала она. - Я  не
разденусь.
     Атон улыбнулся:
     - Это лишь пример. Ты не только рабыня. Скажи, Кокена, ты продаешься?
Могу ли я приобрести тебя и увезти с собой, куда захочу?
     - Рабы не продаются.  Они  на  время  предоставляются  господам  и  в
определенных пределах оказывают им услуги.
     - В определенных пределах...  Кажется,  раковина  закрыта,  -  сказал
Атон. - Тем хуже... но зато честно. Я хотел бы,  чтобы  как  можно  больше
женщин стало рабынями и как можно больше рабынь - женщинами...



                                  ВОСЕМЬ

     Атон  ходил  на  вечеринки,  танцевал,   смотрел   безразличные   ему
театральные постановки и бездумно флиртовал с женщинами. Днем он  купался,
участвовал в античных спортивных играх, ездил  на  пикники;  ночью  о  нем
заботилась Кокена, растирая спину маслами. Он говорил с ней, облегчая душу
и с удивлением замечая, как слабеют воспоминания  о  Злобе  при  разговоре
о... Злобе. Он рассказывал Кокене столько, сколько мог вспомнить, то  есть
больше, чем кому-либо, поскольку стал относиться в ней как к рабыне, а  не
как к женщине.
     Но этого было мало. Злоба то и дело вторгалась в  его  душу,  вызывая
неутолимое желание, безмерную боль. Он мог скрыться  от  нее  на  час,  но
убежать не мог.
     - Это все, честно говоря, совсем меня не развлекает, -  признался  он
наконец. - Нужно что-то такое, что увлечет меня надолго, а не на минуту.
     И Кокена, как всегда, предложила.
     - Не попробовать ли восхождение  на  горы?  -  спросила  она.  -  Это
нелегкий вид спорта, отнимающий много дней и сил. Здесь он не опасен, и  у
него есть свои достоинства.
     - Ты  напоминаешь  мне,  нежная  ракушка,  что  лучшее  лекарство  от
сомнений - работа, - сказал Атон. - Замечательная викторианская  мысль  из
ДЗЛ. Но если ты советуешь, я попробую. До сих пор ты  заботилась  обо  мне
изумительно.
     - Я найду проводника, - сказала Кокена.
     - Далеко искать не придется, - сказал он в ответ. - Или  ты  думаешь,
мне понравится, что в мое отсутствие тебя растлит какой-нибудь господин?
     Кокена улыбнулась, и на следующий день они уже шагали вдоль  лесистой
подошвы ближайшей горы.  По  обе  стороны  тропинки  поднимались  вьющиеся
папоротники в рост человека; пахучие венерины башмачки  были  впору  самой
Венере. Исполинские дождевики, подобно вулканам, выбрасывали при  малейшем
прикосновении  дымовую  завесу.  Выше  появился   молочай   вперемешку   с
карликовой  секвойей.  Большие  и  маленькие,  цветущие  и   плодоносящие,
естественные и модифицированные растения Идиллии предъявляли себя человеку
на одобрение.
     Атон остановился перед гибкой красной ящерицей, застывшей на  валуне.
Она довольно осмысленно глядела на него. "Мы еще встретимся,  твой  род  и
мой", - словно бы говорила она, и  Атон,  засмеявшись,  шлепнул  по  камню
рукой, после чего она юркнула в безопасное место.
     Кокена, какой бы хрупкой она ни казалась,  несла  рюкзак  и  спальный
мешок и шагала с Атоном нога в ногу. Атона ее выносливость изумляла.
     Они рано остановились на привал, еще до того, как склон горы  скрылся
в тени, и Кокена приготовила ужин. Атон вгляделся в темную воду речки, где
они мылись, и увидел громадную норку. Он как раз собирался смахнуть с руки
прутик, но вовремя остановился: это  было  насекомое  -  тросточка  длиной
сантиметров  семь,  настолько  неподвижная,  что  казалась  мертвой.   Его
потянуло бросить ее в воду и посмотреть, схватит ли ее рыбина, но,  поймав
на себе взгляд Кокены, он устыдился. Откуда у него  этот  позыв  причинить
боль, мучение невинному насекомому? Он пересадил  тросточку  на  листик  и
пронаблюдал, как она неторопливо уползает.
     В ночном воздухе не было никаких кусачих тварей. Атон с Кокеной спали
бок о бок в двойном спальном мешке  на  пахучей  постели  из  папоротника.
Посреди ночи Атон проснулся от крика совы и посмотрел  на  спящую  рабыню.
Светлая  прядь  волос  падала  ей  на  лицо.  Красота  Кокены  была  почти
классическая. Атона поразило, что он мог оценить  ее  красоту  без  всяких
задних мыслей, это было для него чем-то новым...
     Утренний солнечный свет струился между деревьев,  а  они  уже  шагали
среди елей, пальм и дубов. Наслаждаться лесом следовало не спеша, но Атону
было не до него. Он пытался  разогнать  свои  думы  физической  нагрузкой.
Кокена поспевала за ним без жалоб, хотя путь становился все круче.
     Тропинка петляла меж толстых  мшистых  корней.  Атон  удвоил  усилия,
поднимаясь в гору, как одержимый, пока не  заныли  мышцы  на  ногах  и  не
закружилась голова. Рабыня молча и не отставая шла следом.
     Атону стало любопытно. Детство на Хвее при силе тяжести процентов  на
пятнадцать  больше,  чем  земная,  гарантировало  ему  силу.  Генетики   в
лаборатории укрепили его тело за много поколений до того, как он  родился.
При обычном  тяготении  он  мог  совершать  подвиги,  которые  изумили  бы
непосвященного, а годы, проведенные в космосе, его выносливости  почти  не
ослабили. Ни один нормальный  мужчина  не  мог  сравниться  со  стойкостью
модифицированного, а среди женщин лишь  удивительная  миньонетка  обладала
сходной мощью. Нежный мир удовольствий, подобный этому, - не то место, где
можно найти по-настоящему выносливую женщину.
     На второй вечер, высоко на склоне, где дул холодный порывистый ветер,
Атон изобразил большую усталость, нежели ощущал. Он упал и,  притворившись
спящим, стал незаметно наблюдать за Кокеной.
     Та без  признаков  явного  утомления  принялась  готовить  еду,  хотя
движения ее несколько замедлились. Глянув в сторону  Атона  и  убедившись,
что он крепко спит, она подошла, повернула его  в  более  удобную  позу  и
подложила под голову подушку из мха, будить его она не пыталась.
     Что сделало девушку такой выносливой? Она  давным-давно  должна  была
упасть от изнеможения. Но она не только оставалась с ним, но  и  выполняла
всю необходимую работу. Не произошла ли и она от  модифицированного  рода?
Действительно ли рабыня на Идиллии без всяких помех сочетает  преимущества
жены и тяжеловоза?
     Атон сел, потянулся,  протер  как  бы  заспанные  глаза.  Нет  смысла
пропускать ужин. Завтра он определит, насколько она вынослива.


     Дорога становилась все более  крутой  и  неровной.  Атон  не  обращал
никакого внимания на открывшийся внизу вид или на появлявшихся животных  -
бобра, горного козла, черепаху, которые с любопытством взирали на  негоден
выбрал самый трудный подъем и взбирался с максимальной  скоростью.  Кокена
стала для него вызовом: он обязан определить предел ее  выносливости.  Его
не  покидал  интерес  к  тому,  с  чем  же  он  состязается,  и  восхищало
соперничество с женщиной, которая должна всего-навсего выполнять его волю.
     На исходе дня, истекая потом, он стал подозревать, что достиг предела
своих возможностей. Девушка ни о чем не спрашивала.  Она  была  сведуща  в
искусстве  восхождения;  ее  скупые  движения  сберегали   силы,   и   она
расходовала их куда меньше, чем  он.  "Наверняка,  -  подумал  он,  -  она
сопровождала по этим склонам  многих  господ".  Эта  мысль  почему-то  его
тревожила.
     Наконец они вышли к нависшему выступу, где зубчатая скала  вздымалась
над поверхностью почвы на добрых пятнадцать метров, а затем отступала  под
покров кустарника. Скала неширока, ее легко обогнуть - но  Атон  этого  не
хотел. Пусть будет проверка для Кокены! Годы на Военном Флоте научили  его
лазать по канату; подъем здесь трудный, но для него посильный. А  вот  для
женщины со слабой мускулатурой и недостатком практики подъем был неодолим.
     Атон накинул петлю на нижний  выступ  метрах  в  шести  от  основания
скалы. Тот достаточно велик, чтобы на него встать,  и  послужит  площадкой
для дальнейшего подъема. Атон быстро полез наверх, упираясь ногами в почти
отвесную скалу. Приятно было чувствовать знакомое напряжение.
     Он забрался наверх, проверил веревку  и  стал  ждать  Кокену.  И  она
поднялась, перебирая руками и упираясь ногами, как и он. Рюкзак  на  спине
явно мешал ей удерживать равновесие и создавал другие сложности, но она не
сказала ни слова.
     Атон закинул веревку за самый  верхний  выступ  и  затянул  покрепче.
Нелегкий будет подъем - метров семь, не меньше, причем гора  уходила  вниз
под углом так, что веревка висела свободно. На этот раз упереться ногами о
скалу не удастся.
     Атон полез вверх. Подъем был очень непрост. С опозданием он  осознал,
что  есть  разница  между  подъемом  при  половинной,   силе   тяжести   в
космокорабле и противоборством с рюкзаком на плечах нормальному тяготению.
Сил, которые Атон так  щедро  расходовал  на  прошлый  подъем,  теперь  не
хватало; он оказался  слишком  расточителен.  Надо  было  поднять  рюкзаки
отдельно... и закрепить страховку, чтобы предотвратить случайное  падение.
Запасная веревка бесполезно висела на ремне.
     Но снизу на Атона  смотрела  девушка,  и  он  был  силен.  Он  достиг
верхнего выступа и, радуясь победе, забрался на него. Уступ был  надежный,
на нем можно было закрепить вторую веревку. Он размотал запаску  и  сделал
петлю.
     Кокена уже начала подъем. Лежа ничком - голова и плечи за краем скалы
- он увидел, что его догадка верна. Она не привыкла к подобным упражнениям
и не знала маленьких хитростей веревки. Такие занятия - не для женщин,  ее
раскачивало, то выкидывая на фон кустарников и деревьев, то почти ударяя о
неровности камня. Она очень устала, но продолжала карабкаться.
     Метра через четыре Кокена остановилась. Кажется, она достигла наконец
предела. Атон, мрачно удовлетворенный, уже собирался  крикнуть  ей,  чтобы
она спустилась и выбрала другой путь.
     Только сейчас он увидел, до какой степени она  устала.  Ее  маленькие
онемевшие руки скользнули по веревке. Далеко  внизу  под  ее  опускающейся
фигурой простиралась каменистая равнина: падение означало смерть.
     Не думая, Атон захлестнул петлю за выступ и  бросился  с  него  вниз.
Рефлекс космогарда: немедленное действие без мыслей о личной опасности. Он
просто выпустил выступ из рук; рюкзак, по-прежнему висевший на нем, рванул
по подмышкам. На половине отвесного склона упругая веревка, за которую  он
держался, остановила его с такой силой, что содрала кожу с ладоней и  едва
не разжала их. Сорванные мышцы рук и плеч дадут знать о себе завтра.
     Атон болтался чуть ниже девушки. Как только та  окончательно  разжала
ладони, он вытянул руку и, обхватив ее за талию, грубо  подтянул  к  себе.
Почти теряя сознание от усталости, она прижалась к нему.
     Пытаясь удержать двойной вес плюс  рюкзаки,  одной  натуженной  рукой
держась за веревку, Атон тем не менее обратил внимание, хотя это и было до
кошмарного неуместно, какое гибкое и нежное тело он  обнимает.  Не  считая
первого вечера на танцах, он  никогда  не  обнимал  ее;  его  даже  как-то
удивило, что она настолько женственна.
     Между тем рефлекс космогарда вновь взял верх. Его ладонь разжалась  и
медленно, но все  же  сдирая  кожу,  заскользила  по  веревке.  Он  твердо
приземлился на нижний выступ и положил Кокену на широкую  площадку.  Когда
Атон опустился на колени рядом с ней, ее рука обвила его шею и притянула к
себе.
     - Ты сильный, сильный, -  прошептала  Кокена,  не  открывая  глаз.  -
Сильнее меня.
     После чего рука безвольно упала; она потеряла сознание.
     Ее слова подбодрили его. Он понимал, что они искренни. Что бы ни было
раньше. Кокена увидела в нем теперь мужчину, а не  изнеженного  господина.
Этого, вероятно, он и добивался.  С  нескрываемым  удовольствием  он  стал
делать то, что раньше делала для него она. Уложил ее поудобнее, разыскал в
рюкзаке еду. После обмотал бинтом окровавленную  руку,  скинул  рюкзаки  к
подножию скалы и спустился сам, чтобы устроить место для привала.
     Только когда оба были внизу, он позволил ей смазать  и  перебинтовать
ему руку. Кокена вновь оказалась на своем месте,  и  это  ему  по-прежнему
нравилось - кроме того, с приятным потрясением он сообразил, что Злоба  на
какое-то время совершенно выпала  из  его  головы  и  что  есть  множество
безотлагательных вещей, о которых ему надо позаботиться.



                                  ДЕВЯТЬ

     Первыми словами Кокены в тот вечер, под песню одинокого сверчка, были
извинения:
     - Простите, что не смогла остаться  с  вами,  господин  Пятый.  Я  не
собиралась...
     - Больше никогда не называй меня так, - сказал он, прерывая ее.  -  Я
человек, а не титул: глупый человек, едва не погубивший тебя.
     - Да, Атон, - сказала Кокена. - Только на Идиллии никто не умирает. -
Она встала. - Меня ждет работа.
     Атон схватил ее за лодыжку и притянул к себе:
     - Сделаешь завтра. А сейчас будешь спокойно отдыхать,  иначе  я  тебя
побраню. Почему ты не сказала мне, что устала?
     Она горестно улыбнулась:
     - У рабыни не должно быть личных проблем. Их достаточно у господ.
     Атон в душе побледнел, услышав про господ. Значит, между  ними  ровно
ничего не изменилось.
     - Ты была рабыней всю жизнь?
     Еще одна горькая улыбка:
     - Конечно,  нет.  Никто  не   рождается   для   рабства.   Существуют
конвенции... Я попала сюда единственно возможным способом: добровольно.
     - Добровольно!
     - Это хорошее место. Пришлось выждать длинную  очередь.  Отбор  очень
строгий.
     - Я это заметил, - сказал Атон, любуясь ее фигурой.
     Кокена, бессознательно защищаясь, выставила перед собой руки.
     - Я рабыня иного рода и не хотела бы, чтобы вы  говорили  обо  мне  в
таких выражениях.
     - Извини, - сказал Атон с  раскаянием,  -  но  я  -  мужчина.  И  мои
выражения отчасти определила ты сама. Разве  у  тебя  не  случаются  порой
неприятности с мужчинами в таких вот уединенных местах?
     - Случаются, - призналась она. - Но мы обучены защищать себя.
     Атон подумал о некоторых известных ему приемах.
     - Даже от космогардов?
     - В особенности, от космогардов.
     Он рассмеялся:
     - Гордость не позволяет мне в это поверить, но именно  такой  ты  кие
очень нравишься.
     Кокена рассмеялась вместе с ним, и он  ощутил  в  своем  теле  прилив
тепла. Но на заднем плане маячил неумирающий образ Злобы.
     Он попытался отогнать его:
     - Ты удивительно сильна для женщины, Кокена. Откуда ты родом?
     - Я не должна говорить...
     Внезапно в этом не оказалось нужды.
     - Хвея! - воскликнул он. - Таких женщин, как ты, нет больше  нигде  в
галактике. Лишь на моей родной планете.
     С  этим  открытием  его  интерес  к  ней  расцвел  и  утратил  всякую
праздность - если она вообще когда-либо была.
     - Назови свою Династию!
     - Пожалуйста, не надо.
     Атон щелкнул пальцами:
     - Четвертая? - спросил он, и ей пришлось  кивнуть.  -  Мне  следовало
догадаться. Замыслы Аврелия всегда  безупречны.  Он  клялся,  что  устроит
прекраснейший брак - и он это сделал,  несомненно  сделал.  Я  бы  полюбил
тебя.
     Выражение ее лица не изменилось, но он почувствовал,  что  чем-то  ее
обидел.
     - Я говорил о прошлом, - неубедительно произнес он, однако  вред  уже
был нанесен. - Это была песня, прерванная песня. Она вела меня, и я не мог
свернуть в сторону. Теперь я как рыба на крючке; я могу признать лишь  то,
что могло бы случиться.
     - Вы упоминали об этом раньше.
     "Да, конечно... я рассказал все, не зная, кому говорю. Не зная!"
     - Как ты сюда попала? - спросил Атон, чтобы скрыть смущение.
     - Я никогда не видела человека, за которого должна выйти замуж, и  не
знала его имени, - сказала она почти неслышно. - Но я...  я  возненавидела
его, когда он опозорил мою Династию. Он отверг меня без единой  встречи...
а Династии не расторгают союз. Я не могла там оставаться.
     Атон попытался взять ее за руку, но она увернулась.
     -  Я  не  знал.  "Третья  дочь  Старшего  Четвертого"  -   это   лишь
обозначение, а не личность.
     - У рабынь тоже есть прошлое, - сказала она. - Но оно не в счет.
     - Ты наверняка знала! Мы встретились не сл