ровать залысины.
     - Как вы думаете, нам удастся сегодня  ночью  написать  десять  тысяч
слов, если вы будете мешать нам? -  с  раздражением  произнес  этот  самый
человечек, он по всей видимости, был у них за старшего.
     "Я не могу спокойно взглянуть в такое будущее", - подумал Ной. -  "Не
прошел и день, а у меня уже галлюцинации."
     - Эй, Элф, не мог бы ты задвинуть эту дубину куда-нибудь  подальше  -
обратился к говорившему тот, кто был ниже  всех  ростом.  -  Мы  не  можем
продолжать, пока он не свалит.
     Ной не понял ни слова из того, что он  сказал,  а  самый  высокий  из
человечков взглянул на  него  и  рявкнул:  "Заткнись,  Чарли!"  Со  своими
собратьями он говорил на таком-же жаргоне, но снова обратившись к Ною,  он
перешел на безупречный литературный язык.
     - Давайте решим все следующим образом, мистер Реймонд. У нас  впереди
ночь работы, вы получите долгожданную историю, и никто  из  нас  не  будет
возражать, если нам удастся обойтись без объяснений.
     Ной  продолжал  глядеть  на  него  ничего  не   понимая.   Потом   он
почувствовал, как мурашки пробежали по всему телу.
     - Садитесь, мистер Реймонд.
     Он сел. На пол. Он не собирался садиться,  однако  неожиданно  сделал
это, сел... на пол.
     - Хорошо, - сказал Элф. - Конечно же  вашим  первым  вопросом  будет:
"Кто вы?" Такой же вопрос можем задать и мы: кто вы?
     - Кончай болтать, Элф, - недовольно заворчал  Чарли.  -  Отправь  его
подальше, чтобы он не беспокоил нас.
     - Ну и тип же ты, Чарли, - сказал Элф, взглянув на коротышку. -  Тебе
лучше прикрыть хлебало пока я не спустился и не заткнул его сам.
     Чарли буркнул что-то непристойное, потом сел на край стола и,  свесив
ноги, стал, насвистывая, болтать ими в воздухе.
     Элф снова повернулся к Ною.
     - Вы, люди, мистер Реймонд, унаследовали Землю. Мы знаем о  вас  все,
что только можно было узнать. Ведь мы существуем гораздо дольше,  чем  вы.
Мы гремлины.
     Ной сразу же поверил в это. Живыми, во плоти, перед перед ним  стояли
представители "маленького народца", чье  имя  частенько  употреблялось  во
время Второй мировой; этот народец был виной всех поломок и неприятностей,
которые случались с авиацией  союзников,  и,  особенно,  англичан.  Пилоты
рисовали их на своих эмблемах, никогда не смеялись над ними,  и,  наконец,
гремлины взялись за нацистов и помогли выиграть войну.
     -  Я...  я  однажды  написал  несколько  рассказов  о  гремлинах,   -
сдавленным, хрипящим голосом проговорил Ной.
     - Именно поэтому мы наблюдали за вами, мистер Реймонд.
     - Угу, наблюдали.
     - Да, наблюдали за вами.
     Чарли  снова  проворчал   что-то   неразборчивое,   такие   звуки   в
представлении Ноя издавали ацтеки во время своих ритуальных плясок.
     - Мы наблюдали за вами десять лет, с той самой поры как  вы  написали
свой первый рассказ. Для человека это была  не  такая  уж  плохая  попытка
понять нас.
     - Исторической информации о г-г-гремлинах не  так  уж  много,  -  Ной
оторвался от стены, с трудом произнося магическое имя.
     - У нас хорошая родословная. Мы прямые потомки ифритов.
     - Но я  думал,  пилоты  просто  выдумали  вас,  чтобы  объяснить  все
неполадки, которые происходили во время битвы за Британию.
     - Ерунда, - произнес Элф, а Чарли снова недовольно заворчал. - Первые
упоминания о нас появились в 1936 году, когда королевские военно-воздушные
силы размещались в Сирии. Мы в  основном  использовали  ветер.  Интересные
штучки вытворяли мы с их эскадрильями, когда они вылетали на маневры.
     - Но вы действительно существуете, не так ли? - спросил Ной.
     Чарли попытался что-то сказать, Элф повернулся к нему и рявкнул:  "Да
заткнись же ты, Чарли!" Потом он снова перешел на литературный язык.
     - Мы сильно заняты сегодня ночью, мистер Реймонд. Мы сможем  обсудить
мифологию и реальность позже. Если вы посидите тихо, я прервусь ненадолго.
Ребята продолжат без меня, а я постараюсь  объяснить  вам  столько  всего,
сколько вы сможете переварить.
     - М-м-м... конечно... продолжайте. Но, м-м, что вы здесь пишите?
     - Как, я думал,  вы  поняли,  мистер  Реймонд.  Мы  пишем  тот  самый
сценарий для Би-би-си. С этого момента мы здесь для того, чтобы писать все
ваши произведения. Вы больше не можете делать это, и я не думаю, чтобы  вы
возражали, если мы сохраним вашу всемирную репутацию.
     Элф сунул два пальца в рот, оглушительно свистнул и  прежде  чем  Ной
Реймонд смог сказать, что ему до слез стыдно за себя, они снова  запрыгали
вверх и вниз по клавишам.
     Боже мой, как они работали!

     Теория Ницше объясняла это все. Ницше предполагал, что  бог  умирает,
если он теряет всех своих верующих. Вера поддерживает силу. Когда верующие
уходят к другому, новому, более сильному  богу,  вера  в  слабое  божество
исчезает вместе с самим божеством. Так же было и с  гремлинами.  Они  были
древней расой, их знали под разными именами -  гоблины,  эльфы,  тролли...
феи. Но когда наступили  тяжелые  времена,  к  вершинам  власти  поднялись
технократы, и вера в магию исчезла, их не минула эта участь. День за  днем
они гибли, целые племена сгинули с лица земли когда  часть  людей  приняла
протестантизм.
     Время от времени к ним  возвращалась  прежняя  сила  и  они  находили
методы привлекать себе верующих. Во время Второй мировой они изменились  и
стали  популярными  у  тех,  кто  поклонялся  науке.  Они  стали   эльфами
механической вселенной, гремлинами.
     Но война закончилась, и люди снова потеряли веру.
     Поэтому они искали того, кто  поможет  им  вернуть  все  утерянное  и
наткнулись на семнадцатилетнего Ноя Реймонда. Он  быстро  соображал,  имел
богатое воображение, он верил. Поэтому они ждали. Несколько рассказов были
не  очень  хороши.  Они   ждали,   когда   появятся   всемирно   известные
произведения, которые поддержат их в это  время  страха  перед  будущим  и
всеобщей автоматизации. Толкиен тоже внес свой вклад, но он был стар,  они
знали что он не сможет сделать все один.
     И той ночью, когда  Ной  Реймонд  исписался,  они  уже  ждали,  отряд
коммандос, специально подготовленных для  того,  чтобы  атаковать  пишущую
машинку, броситься на работу в прямом смысле этого слова.  Выносливые,  не
знающие сантиментов гремлины с глазами цвета  стали  и  яростным  желанием
спасти свою расу. Каждый гремлин - тщательно отобранный ветеран смертельно
опасной работы. Каждый гремлин - доброволец. Каждый гремлин - специалист.
     Элф возглавлял нападение на туалеты одного из военных заводов  Круппа
в 1943 году.
     Чарли вел саботаж на борту "Титаника" когда  он  отправлялся  в  свое
первое плавание 10 апреля 1912 года.
     Тед работал в телефонной компании.
     Берти работал на почте.
     Крис делал кофе слишком горьким во всем западном полушарии.
     Сент Джон руководил большим отрядом гремлинов, который усложнял  речи
политиков не слишком крупного калибра.
     А также и другие, а с ними резервы, тыловое обеспечение...
     Все они были готовы двинуться в тот самый момент, когда  Ной  Реймонд
исписался.
     И вот работа закипела.

     Девятнадцать лет они каждый вечер приходили  к  пишущей  машинке  Ноя
Реймонда и работали с неизбывной энергией. Ной мог часами смотреть на  то,
как  они  работают,  удивляясь,  какая  чудовищная  энергия  тратится   на
выживание, ставшее искусством.
     Новые рассказы печатались на машинке Ноя, его известность  росла,  он
становился богаче, он смирился с этим, а количество  произведений  за  его
подписью перевалило за четвертую сотню...
     Но однажды вечером Элф с виноватым видом появился на футляре машинки,
держа кепочку в своих крохотных руках.
     - Всему приходит конец, Ной, мы исписались.
     - Но подожди, Элф, это невозможно.  Вы  можете  найти  новые  таланты
чтобы все продолжалось. Я просто не могу поверить  что  у  всех  гремлинов
исчезли идеи.
     - Видишь ли, Ной, дело обстоит не совсем так, - Элф смутился, он знал
что-то еще и не хотел этого выдавать.
     - Послушай, Элф, - Ной положил руку на футляр ладонью вверх, чтобы он
мог взобраться на нее. - Мы знаем друг друга лет двадцать, так?
     Человечек кивнул и взобрался на ладонь Ноя.
     Он поднес его к глазам чтобы продолжить  разговор  в  более  интимной
обстановке.
     - Я думаю, за эти двадцать лет  мы  научились  хорошо  понимать  друг
друга, не так ли?
     Элф кивнул.
     - Мне кажется, я даже могу общаться с Чарли,  когда  его  не  слишком
беспокоит радикулит.
     Элф снова кивнул.
     - Дай Бог, ваши рассказы сделали мир гремлинов  гораздо  лучше.  А  я
внес свой вклад отдуваясь на лекциях, приемах и всех эти телешоу,  не  так
ли?
     Элф кивнул еще раз.
     - Тогда какого черта ты городишь эту ерунду, парень? Как у всех у вас
могут исчезнуть идеи?
     Элф вздохнул и, глядя на свои ноги, обутые в тяжелые рабочие ботинки,
с большим трудом произнес:
     - Знаешь, это не художественная литература.
     - Не художественная литература? Тогда что это?
     - История гремлинов. Все это правда.
     - Но все это так фантастично.
     - Такая вот интересная у нас жизнь.
     - Но... но...
     - Я никогда не говорил тебе, но это правда:  у  нас,  гремлинов,  нет
того, что вы называете воображением. Мы не  можем  ничего  выдумывать.  Мы
писали  о  том,  что  действительно  происходило  с   нашим   народом   до
сегодняшнего дня, и нам... больше не о чем рассказывать.
     Ной глядел на него, открыв от удивления рот.
     - Какой ужас, - только и смог проговорить он.
     - Не  мне  ли  знать  это,  -  Элф  секунду  помедлил,  словно  желая
прекратить разговор, но потом с решительным видом продолжил.  -  Я  бы  не
сказал это никому из людей, Ной, но ты не такой как другие, и мы  с  тобой
осушили не один кувшин пива, поэтому расскажу тебе все до конца.
     - До конца?
     - К сожалению, да. Мне жалко, но  все  это  действует  и  в  обратном
направлении. Чем больше люди верят в нас, тем больше мы, гремлины, верим в
людей. Но я боюсь, если не будет больше этих  рассказов,  гремлины  начнут
думать, что вы не существуете и...
     - Ты хочешь сказать, гремлины сейчас отвечают за то,  что  мы,  люди,
существуем?
     Элф взволнованно кивнул.
     - Вот дерьмо, - вырвалось у Ноя.
     - Такие вот здесь проблемы, - жалобно произнес Элф.
     И так они сидели, крошечный гремлин на ладони человека и человек, чья
судьба была в руках гремлинов,  и  думали  о  том,  чтобы  до  бесчувствия
напиться. Но они  знали,  что  это  не  поможет.  А  если  и  поможет,  то
ненадолго. За девятнадцать лет был пройден славный путь,  но  сейчас  этот
набитый деньгами состав попал в заросший травой тупик.
     И так, отчаявшись, они сидели почти всю ночь.
     А потом, в три часа утра, Ной Реймонд неожиданно посмотрел на Элфа.
     - Подожди, приятель. Дай-ка я посмотрю, все ли я правильно рассчитал:
если гремлины перестанут верить в людей, люди начнут исчезать... Так?
     - Так.
     -  И  если  люди  начнут  исчезать,  никто   не   сможет   обеспечить
существование гремлинов и гремлины тоже начнут исчезать... Так?
     - Так.
     - А если мы сможем сочинять рассказы для  гремлинов,  это  усилит  их
веру в нас и решит все проблемы... Так?
     - Так. Но только где мы возьмем так много рассказов?
     - Я знаю где.
     - Ты  знаешь  это?  Ной,  дружище,  но  ведь  в  реальной  жизни  все
по-другому. Свой последний рассказ ты написал девятнадцать лет назад.
     - Но я знаю, что можно для этого использовать.
     - Использовать для рассказов?
     - Человеческая мифология очень похожа на историю  гремлинов.  Из  нее
выйдет много рассказов. А мы сделаем так, чтобы они были похожи на правду.
     Ной вышел в другую комнату, вернулся с книгой и открыл ее  на  первой
странице, заложил чистый лист бумаги в пишущую машинку, проверил  ленту  и
повернулся к Элфу.
     - Это позволит нам продержаться несколько  лет.  А  в  это  время  мы
сможем искать писателя, который будет работать с нами.
     А потом Ной начал первый абзац своего  первого  за  девятнадцать  лет
рассказа, рассказа который будет напечатан крохотным шрифтом на  крохотных
страницах, чтобы его смогли прочитать крохотные человечки.
     Он печатал: "Сначала Килрой создал небо и землю, и была она  пустынна
и негде было взять добрый кувшинчик пива..."
     - Мне это нравится, - сказал Элф, забыв свое правильное произношение.
- Все это чертовски клево.
     А Чарли что-то довольно буркнул.



                             Харлан ЭЛЛИСОН

                         БЕГ С ЧЕРНОЙ КОРОЛЕВОЙ




     Только за десертом он заговорил о том, что ему пора  собираться.  Она
даже не заметит, как он уйдет, и уйдет гораздо дальше, чем она думает.
     Она заплакала.
     - Я с тобой. Ну, пожалуйста, возьми меня.
     Как объяснить ей, что взять ее туда он не сможет? Ему нельзя брать  с
собой ничего и никого. Пытаясь успокоить ее, он повторил, что для  нее  он
останется здесь. Рядом с ней.
     Она решила, что он говорит о своем присутствии в  переносном  смысле.
Привычка употреблять иной раз поэтические сравнения придавала  ему  особое
очарование в ее глазах.
     - Мне не нужна память о тебе, мне нужен ты сам.
     - Это я и буду. Просто другой я, следующий.
     Последние  слова  вызвали  новый  поток  слез.   Он   обошел   вокруг
полированного столика, который она, готовясь к долгожданному свиданию, так
старательно протерла специальным составом с запахом лимона,  крепко  обнял
ее, и горькое чувство утраты пронзило его от этого запаха,  от  легчайшего
аромата ее свежевымытых волос.
     - Я люблю тебя, - проговорила она сквозь рыдания.
     Он ответил, что знает и что тоже любит ее. Уверял,  все  обойдется  и
плакать не стоит. Все это было совершенно справедливо. Еще он сказал,  что
она даже не поймет, что с нею больше  не  он.  То  есть  он,  конечно,  но
другой. И это была тоже чистейшая правда, хотя настроение у нее  от  этого
не улучшилось.
     Затем он честно сказал, что думает.
     - Знаешь, это не любовь. Мы сошлись на  перекрестке  жизни,  твоей  и
моей.
     Смысл его слов не дошел до нее. Она понимала только одно: он разлюбил
ее и готов бросить.
     Она выбежала из комнаты и заперлась в ванной, а он потихоньку  вышел,
не желая причинить ей еще большее страдание, потому что, если быть честным
до конца, он любил ее сильнее, чем всех женщин,  которые  были  у  него  в
жизни.
     В этой жизни он прожил всего одиннадцать месяцев.
     Он снял с вешалки куртку, взял шарф, не забыл  и  маленький  подарок,
который обнаружил на своем рабочем  столе,  -  стеклянную  фигурку  панды,
красиво перевязанную ленточкой. Вряд ли удастся провести ее  с  собой,  но
чем черт не шутит.
     Нужно попробовать, и не только потому, что для нее было  бы  жестоким
ударом обнаружить, что подарок, с любовью выбранный ею, забыт на столе. Он
хотел попробовать, потому чувствовал: ее он должен запомнить.
     Он неизбежно забудет ее, как и многих других, до  нее,  что  были  во
множестве его прошлых жизней. Но как ребенок  в  память  о  чудесном  лете
хранит какую-нибудь необыкновенную раковину или камень, так  и  он  всякий
раз пытался пронести с собой дорогую для него вещицу.
     В кабине допотопного, скрипучего лифта он почувствовал,  что  вот-вот
уйдет.  Ощущение  напомнило  ему,  как  начинается  грипп.  Он  узнал  это
недомогание  еще  когда  они  сидели  за  столом.  Сухость  и   неприятное
пощипывание в горле. Затем состояние, которое  ему  никогда  не  удавалось
определить: будто в горло проскочил  большущий  кусок  мороженого.  Болели
суставы, слезились глаза.
     Хорошо, что он угадал приближение этого состояния  и  успел  уйти  до
того, как исчезнет. Она, бедняжка, не пережила бы,  произойди  замена  его
двойником на ее глазах.
     Он прислонился к стенке кабины, надеясь, что лифт не вызывали снизу и
ему посчастливится уйти  не  замеченным  никем,  пока  лифт  не  достигнет
первого этажа. Он судорожно хватал воздух,  словно  рыба,  выброшенная  на
берег. Еще мгновение - и его не стало.
     Кабина  опустела,  лишь  в  воздухе  таяло  искрящееся  облачко,   да
чувствовался сладковатый  запах:  так  пахнут  нагретые  солнцем  гроздья,
которые вот-вот брызнут соком.
     А он ушел из этой жизни. Здесь  его  звали  Алан  Джастис,  и  теперь
человек с таким именем перестал существовать. Он растворился в  сверкающем
облаке, когда лифт проходил  между  четырнадцатым  и  пятнадцатым  этажами
высотного здания Шестьдесят третьей Ист-стрит в Нью-Йорке. В то мгновение,
когда это произошло, из дверей конторы "Стейнвей и сыновья"  на  Пятьдесят
седьмой Ист-стрит, где размещалась знаменитая фирма, изготовляющая  рояли,
вышел человек, как две капли похожий на Алана Джастиса, и торопливым шагом
направился через Пятую авеню к Шестьдесят третьей улице. Лишь одет он  был
совершенно по-другому, что и  явится  причиной  минутного  замешательства,
когда ровно восемнадцать минут спустя он  позвонит  в  дверь  квартиры  на
Шестьдесят  третьей  Ист-стрит.  Дверь  откроют,  его  душевное   смятение
уляжется,  и  он  скажет  красивой  девушке  с  темными   волосами   и   с
покрасневшими от слез глазами:
     - Кэтрин? Привет. Я - Аллен.
     Пройдут недели, прежде чем она осознает, что перед ней именно  Аллен,
а не Алан. Заметит и другие мелочи,  отличающие  его  от  того,  прежнего:
например, исчезнувшая родинка на левом плече. Теперь, принимая душ, он  не
будет напевать мелодии шлягеров, как любил это делать раньше.  Теперь  ему
по вкусу брюссельская капуста, а сувенирная монетка в виде головы  бизона,
которую он хранил как талисман, будет потрачена вместе с  прочей  мелочью,
потому что для Аллена эта пятицентовая монетка не  значила  ровным  счетом
ничего.
     Ночью, в постели, Кэтрин  все-таки  обнаружит  некоторую  перемену  к
лучшему  в  человеке,  который  вышел  из  ее  квартиры  и  через  полчаса
возвратился назад.
     Нет худа без добра...


     Алан задержал  дыхание,  проходя  сквозь  мембрану.  Так  он  называл
преграду, которую ему приходилось преодолевать и которая  на  ощупь  была,
словно мягкая, податливая поверхность надутого резинового шарика.  Минута,
в течение которой он уходил,  длилась  вечность.  Руку  с  зажатой  в  ней
стеклянной фигуркой панды он держал в  правом  кармане.  Теперь  она  была
пуста. "Прощай, Кэти", - успел подумать он. Мысль о  ней  становилась  все
более расплывчатой, смутной, еще немного - и он навсегда забыл о ней.
     - Здесь запрещено спать! Эй, парень, давай отсюда, - произнес  чей-то
голос над самым его ухом.
     Он поднял глаза. Полицейский рассматривал  его,  сочувственно  кивая.
Покрасневшие сосуды на одутловатых щеках и носу свидетельствовали  о  том,
что крепких напитков он отнюдь не чурается. "Ты  бы  сам  запил,  если  бы
каждую ночь торчал на улице, да высматривал пьяниц", - сказал себе Алан.
     - Я не сплю, командир, - произнес он вслух  и  поднялся  на  ноги.  -
Просто задумался, за луной наблюдаю, размышляю о том, как неумолимо  бежит
время.
     В новой жизни у него, судя по всему, обнаружился дар красноречия. Это
ему понравилось.
     Он шагнул  на  тротуар.  Осмотрелся:  квартал  аккуратных,  ухоженных
особняков; движение на улицах незначительное. Первая  машина,  которую  он
заметил за это время, двигалась на воздушной подушке,  не  оставляя  после
себя неприятного дыма и запаха.
     Полицейский  внимательно  рассмотрел  его  и  отступил  назад,  чтобы
увеличить дистанцию между ними на случай, если в руке у нарушителя порядка
появится оружие.  Внезапно  выражение  его  лица  изменилось.  Он  отметил
дорогой, хорошего  покроя  костюм,  начищенные  туфли,  в  блеске  которых
отражались огни уличных фонарей. Произвели на него  впечатление  тщательно
выбритые щеки, аккуратная стрижка и едва уловимый аромат дорогого  лосьона
после б