Харлан ЭЛЛИСОН
        Рассказы


БЕГ С ЧЕРНОЙ КОРОЛЕВОЙ
В СОАВТОРСТВЕ С МАЛЕНЬКИМ НАРОДЦЕМ
ПАРЕНЬ И ЕГО ПЕС
ПРИСЛУШАЙТЕСЬ
ПЫЛАЮЩЕЕ НЕБО
РАЗБИЛСЯ, КАК СТЕКЛЯННЫЙ ДОМОВОЙ
СОЛДАТ
У МЕНЯ НЕТ РТА, ЧТОБЫ КРИЧАТЬ
ФЕНИКС
ЧУЖОЕ ВИНО
ЭРОТОФОБИЯ




                                ЧУЖОЕ ВИНО


     Двое полицейских, поддерживая Виллиса Коу, провели  его  к  накрытому
одеялом телу. Темно-коричневая полоса начиналась  в  пятидесяти  ярдах  от
тела и исчезала под одеялом. Коу слышал, как один из зрителей сказал:  "Ее
отбросило сюда. Ужасно." Он не хотел, чтобы ему показывали его дочь.
     Но нужно было провести  опознание,  и  поэтому  один  из  полицейских
крепко держал его, а другой опустился на  колени  и  отбросил  одеяло.  Он
узнал нефритовый кулон, который подарил  ей  на  окончание  школы.  Больше
ничего узнать было невозможно.
     - Это Дебби, - сказал он, отворачиваясь.
     "Почему это случилось со мной? - думал он. - Я же  не  отсюда,  я  не
один из них. Это должно было произойти с человеком."


     - Ты сделал укол?
     Он поднял голову от газеты и попросил повторить.
     - Я спросила, - негромко сказала Эстелла. - Принял ли ты инсулин?
     Он бегло улыбнулся, поняв ее озабоченность и нежелание  вторгаться  в
его горе, и сказал, что сделал укол. Жена кивнула и сказала:
     - Пойду наверх, лягу. Ты идешь?
     - Чуть позже.
     - Снова уснешь в кресле и упадешь.
     - Не беспокойся. Скоро приду.
     Она постояла, глядя на него, потом повернулась и  начала  подниматься
по лестнице. Он вслушивался в обычные  звуки  наверху  -  шум  в  туалете,
журчание воды  в  раковине  и  скрип  двери  шкафа.  Вот  пружины  постели
об'явили, что Эстелла легла. Тогда он переключил  телевизор  на  тридцатый
канал, пустой, и убрал звук, чтобы не слышать шуршания "снега".
     Несколько часов он сидел перед телевизором, прижав руку к  экрану,  в
надежде, что пронизывающие руку  электроны  позволят  ему  увидеть  сквозь
плоть чуждые кости.


     В середине недели он спросил у Харви Ротхаммера, сможет ли  он  взять
отгул в четверг и с'ездить в Фонтану, в больницу  к  сыну.  Ротхаммер  был
недоволен, но не отказал. Коу  потерял  дочь,  а  сын  на  девяносто  пять
процентов недвижим, лежит в специальной постели, и  нет  никакой  надежды,
что он когда-либо сможет ходить. Поэтому он сказал, что  Коу  может  взять
выходной, но он не должен забывать, что апрель на носу, а  для  бухгалтера
это горячее время. Виллис Коу заверил его, что знает об этом.
     В двадцати милях к востоку от Сан-Димаса автомобиль вышел из строя, и
Коу сидел за  рулем  в  одуряющем  зное  и  смотрел  на  пустыню,  пытаясь
вспомнить, как выглядит поверхность его родной планеты.
     Его сын, Джилван, прошлым летом отправился  на  каникулы  к  другу  в
Нью-Джерси. Друзья устроили импровизированный  бассейн  на  заднем  дворе.
Джил нырнул и ударился о дно; он сломал позвоночник.
     К счастью, его сразу вытащили, и он не успел захлебнуться, но  нижнюю
часть тела у него парализовало. Он мог двигать  руками,  но  не  пальцами.
Виллис с'ездил на восток, перевез сына в Калифорнию, и вот  Джил  лежит  в
больнице в Фонтане.
     Он смог вспомнить  только  цвет  неба.  Ярко-зеленый,  прекрасный.  И
существа, которые не были птицами: они скользили, а не летали.  Больше  он
ничего не мог вспомнить.
     Машину  отбуксировали  в  Сан-Димас,  но  в  гараже  не  было  нужных
запчастей, и за ними послали в Лос-Анжелес. Коу оставил машину и  добрался
домой автобусом. В эту неделю он так и не повидал Джила.  Счет  за  ремонт
автомобиля составил двести восемьдесят шесть долларов сорок пять центов.


     В марте постоянные ветры в Южной Калифорнии улеглись. К концу  недели
пошел дождь, не такой сильный, как в Бразилии, где капли сливаются друг  с
другом и  где,  бывает,  люди  захлебываются  под  дождем.  Но  достаточно
сильный, чтобы протекла крыша. Виллис Коу и Эстелла  не  спали  всю  ночь,
затыкая полотенцами щели у плинтусов в  гостиной;  но,  по-видимому,  щели
были где-то в середине крыши, потому что вода протекала повсюду.
     На следующее утро он почувствовал, что его душевные силы на исходе, и
расплакался. Эстелла услышала - она сушила промокшие полотенца - и вбежала
в гостиную. Коу, закрыв лицо руками,  сидел  на  мокром  ковре,  пропахшем
плесенью. Эстелла села рядом с ним, обняла его  и  поцеловала.  Он  плакал
долго, а когда перестал, у него горели глаза.
     - Там, откуда я пришел, дождь идет только по вечерам, - сказал он ей.
Но она не поняла.
     Позже, когда до нее дошел  смысл  его  слов,  она  вышла  погулять  и
подумать, что делать с мужем.
     Он ушел на берег. Оставил машину на стоянке, закрыл ее  и  прошел  на
пляж. Почти час он  бродил  по  пляжу,  подбирая  куски  матового  стекла,
обкатанные океаном. Наконец лег и уснул.
     Снилась ему родная планета, и, может быть потому, что  солнце  стояло
высоко,  а  океан  успокоительно  шумел,  он   сумел   вспомнить   многое.
Ярко-зеленое небо, скользящие существа  весело  наклоняются  над  головой,
бледно-желтые огоньки вспыхивают, отлетают и теряются из виду.  Он  был  в
своем обычном теле; множество ног равномерно  двигались,  неся  его  через
туманные пески;  чувствовался  аромат  незнакомых  цветов.  Он  знал,  что
родился в этом мире, вырос здесь и затем...
     Сослан.
     Своим человеческим умом Виллис Коу понимал, что был сослан за  что-то
ужасное. Он приговорен к этой планете, к Земле,  за  преступление.  Но  за
какое именно, он не мог вспомнить. И во сне он не чувствовал никакой вины.
     Но когда он проснулся, человеческое вернулось, нахлынуло на  него,  и
он почувствовал вину. Он жаждал вернуться туда, расстаться с этим  ужасным
телом.


     - Я не хотел идти к вам, - сказал Виллис Коу. -  Это  глупо.  Если  я
пришел, значит, есть основания для сомнений. А я не сомневаюсь...
     Врач улыбнулся, помешивая какао в чашке.
     - Значит, вы пришли... по настоянию вашей жены?
     - Да. - Он уставился на свои башмаки. Эти коричневые ботинки он носил
уже три года, но никак не мог к ним привыкнуть: они жали, а большие пальцы
как будто резало тупым ножом.
     Врач осторожно положил ложечку на клеенку и отхлебнул какао.
     - Послушайте, мистер Коу. Я хочу  помочь  вам.  Говоря  о  помощи,  -
добавил он торопливо, - я не имею в  виду  изменение  ваших  взглядов  или
отказ от вашей веры. Ни Фрейд, ни Вернер Эрхард, ни сайентология не смогли
полностью убедить  меня,  что  существует  "реальность",  нечто  данное  и
неизменное, константа. Пока вера в иное не приводит человека в сумасшедший
дом или в тюрьму, почему она должна быть менее приемлема, чем то,  что  мы
называем реальностью Если это делает  вас  счастливым,  верьте.  Просто  я
хотел бы узнать суть вашей веры. Как это звучит для вас?
     Виллис Коу старался улыбнуться в ответ:
     - Неплохо для начала. Только я слегка нервничаю.
     - Успокойтесь. Я действительно заинтересовался.
     Виллис распрямил скрещенные ноги и встал.
     - Ничего, если я пройдусь по кабинету? Я думаю, это поможет.  -  Врач
кивнул, улыбнулся и показал на какао. Виллис Коу покачал головой. - Это не
мое тело. Я осужден жить в человеческом облике, и это убивает меня.
     Врач не просил раз'яснений.
     Виллис Коу был  маленького  роста,  с  редеющими  волосами  и  слабым
зрением. Ноги у него болели, и он постоянно  нуждался  в  носовом  платке.
Лицо его было изрезано морщинами от тревог и печалей. Он  рассказал  врачу
все. Потом заключил:
     - Я думаю, на эту планету ссылают за преступления. Я думаю,  что  все
мы пришли из других миров, с других планет, где мы неправильно вели  себя.
Земля - это тюрьма, а мы сосланы сюда жить в этих ужасных  телах,  которые
разлагаются и дурно пахнут, изнашиваются и умирают. Такова наша кара.
     - Но почему вы знаете об этом,  а  больше  никто  не  знает?  -  Врач
отодвинул остывшее какао.
     - Должно быть, мне дали неисправное тело,  -  сказал  Виллис  Коу.  -
Немного лишних мучений - знать, что я чужак,  что  нахожусь  в  тюрьме  за
какое-то преступление, которое не могу вспомнить. Каким ужасным оно должно
быть, если я заслужил такой приговор!
     - Вы читали Франца Кафку, мистер Коу?
     - Нет.
     - Он писал о людях, которые осуждены за преступления, природы которых
они не знают. О людях, виновных в грехах, о которых они и не подозревают.
     - Да, так и я себя чувствую.  Может,  сам  Кафка  чувствовал  то  же:
наверное, и у него было неисправное тело.
     - В том, что вы испытываете, нет ничего  необычного,  мистер  Коу,  -
заметил врач. -  Сегодня  очень  многие  не  удовлетворены  своей  жизнью:
мужчина как женщина, женщина как мужчина...
     - Нет, нет! Я не это имел в виду. Я не кандидат  на  изменение  пола.
Говорю вам, я пришел из мира  с  зеленым  небом,  с  туманными  песками  и
огоньками, которые вспыхивают и  улетают...  У  меня  было  много  ног,  и
перепонка между пальцами, и это совсем не были пальцы... - Он  замолчал  в
замешательстве.
     Потом сел и тихо заговорил:
     - Доктор, я живу как все. Часто болею, часто не могу оплатить  счета.
Моя дочь погибла в автокатастрофе, и я не могу вынести мысли об этом.  Сын
искалечен в расцвете лет и на всю жизнь останется таким. Мы с женой  почти
не разговариваем, мы не любим друг друга... если когда-то вообще любили. Я
не лучше и не хуже других на этой планете.  Об  этом  я  и  говорю:  боль,
отчаянье, постоянный ужас. Ежедневный ужас. Безнадежность. Пустота.  Разве
это человеческая жизнь? Говорю вам, есть лучшие места,  другие  миры,  где
быть человеком - не значит мучиться.
     В кабинете врача становилось темно. Жена успела записать его на прием
в последний момент, и врач принимал маленького лысеющего человека в  самом
конце дня.
     - Мистер Коу, - сказал врач, - я выслушал вас и хочу, чтобы вы знали,
что я почти разделяю ваши страхи. - Виллис  Коу  почувствовал  облегчение.
Кто-то хочет ему помочь. Если и не снять с него страшный груз  знания,  то
хотя бы дать понять, что он не один. - Откровенно говоря,  мистер  Коу,  -
продолжал врач, - я думаю,  что  у  вас  серьезный  случай.  Вы  больны  и
нуждаетесь в интенсивном лечении. Я поговорю с вашей женой,  если  хотите,
но мой совет вам - пройти курс лечения в соответствующей клинике...
     Виллис Коу закрыл глаза.


     Он плотно запер дверь гаража и законопатил щели тряпками. У  него  не
нашлось достаточно длинного шланга, чтобы провести выхлопные газы прямо  в
машину, поэтому он просто открыл окна машины, завел  двигатель  и  оставил
его работать. Он сидел на заднем сидении и пытался читать "Домби и  сына":
Джил однажды сказал, что эта книга должна ему понравиться.
     Однако он не мог сосредоточиться  на  прочитанном  и  немного  погодя
попытался уснуть. Ему хотелось увидеть во сне мир, украденный у него, мир,
который он больше никогда не увидит. Наконец сон охватил его, и во сне  он
умер.
     Поминки были в "Лесной лужайке",  и  на  них  мало  кто  пришел.  Был
уикэнд. Эстелла плакала, и Харви Ротхаммер поддерживал  ее  и  утешал.  Но
через плечо поглядывал на часы: приближался апрель.
     Виллиса Коу положили в мягкую землю,  и  мексиканец  с  тремя  детьми
забросал его почвой  чужой  планеты.  Мексиканец,  который  мыл  посуду  в
ресторане, подрабатывал и на кладбище: иначе ему нечем было бы платить  за
квартиру.


     Многоногий  консул  приветствовал  вернувшегося  Виллиса   Коу.   Коу
перевернулся, посмотрел на консула и увидел над головой ярко-зеленое небо.
     - Добро пожаловать назад, Плидо, - сказал консул.
     Он выглядел очень печальным.
     Плидо, который на далекой планете был Виллисом Коу, встал на  ноги  и
осмотрелся. Дома.
     Но он не мог молча наслаждаться этим моментом.
     - Консул... скажите мне... что я сделал такое ужасное?
     - Ужасное?! - Консул был ошеломлен. -  Мы  преклоняемся  перед  вами,
ваша милость. Ваше имя пользуется большей славой, чем все другие. - В  его
словах звучало глубокое почтение.
     - Тогда почему меня приговорили жить в страданиях на другой  планете?
Почему сослали отсюда на пытку?
     Консул покачал головой, его грива развевалась на теплом ветерке.
     - Нет, ваша милость, нет! Страдание - это то, что испытываем. Пытки -
вот все, что мы знаем.  Только  немногие,  очень  немногие,  почитаемые  и
любимые расами всей Галактики, могут побывать в том мире. Жизнь там сладка
по сравнению со всеми другими мирами. Вы еще не сориентировались... Все  к
вам вернется. И вы поймете.
     И Плидо, который в лучшей части своей почти бесконечной, полной  боли
жизни был Виллисом Коу, вспомнил. Проходило время, и он  вспоминал  вечную
печаль, в которой был рожден; он знал, что ему дали редчайшую  награду  из
тех, что возможны в Галактике - несколько драгоценных лет в мире, где боль
несколько слабее, чем повсюду.
     Он вспоминал дождь, и сон, и песок под ногами, и океан,  поющий  свою
ночную песню, вспоминал ночи, когда он ненавидел Землю.
     И теперь ему иногда снятся приятные сны о жизни Виллиса Коу, жизни на
планете радости.




                               ПРИСЛУШАЙТЕСЬ


     Эту историю можно было начать по-разному:
     Вначале я собирался так:
     Утром во вторник я обнаружил, что перестал существовать.  Но  подумав
немного, я решил остановиться на следующем:
     Это мой страшный рассказ.
     Пожалуй, так оно лучше. Но поразмыслив еще  какое-то  время  об  этом
(можете _м_н_е_ поверить, теперь у  меня  есть  _ч_е_р_т_о_в_с_к_и_  много
времени для размышлений), я понял, что оба эти варианта страдают  излишним
мелодраматизмом и, если я хочу пробудить у слушателей  веру,  понимание  и
все такое, то лучше всего начать с самого начала, рассказать о  всем,  что
произошло со мной за последнее время вплоть до текущего момента  и  только
затем уже объявить о моем предложении. Тогда пускай каждый из вас и  решит
для себя.
     Вы прислушались?


     Наверное, во всем виноваты мои гены. Или  хромосомы.  Так  или  иначе
комбинация то ли тех, то ли других привела  к  тому,  что  на  божий  свет
появился я - прототип Каспера Милкветоста. В том, что виноваты именно они,
гены то есть, я не сомневаюсь. Так вот. Год назад, одним мартовским  утром
- кажется, это был вторник - я  проснулся  и  понял,  что  во  мне  что-то
изменилось. Мне сорок семь лет, я уже начал лысеть, зрение у меня пока еще
хорошее и очки я надеваю только для чтения. У меня своя отдельная спальня,
у жены Альмы тоже; сплю я всегда в длинной пижаме, в основном из-за  того,
что имею привычку быстро простужаться.
     У меня всего одна особенность - моя фамилия. Меня зовут Винсоки.
     Альберт Винсоки.
     Ну, знаете, как в той известной песенке...
     "Вкалывай, Винсоки. Ты сможешь победить, Винсоки, только если  будешь
вкалывать..." В свое время меня все время дразнили  по  этому  поводу,  но
из-за своего мягкого характера я никогда не обижался, и вместо того, чтобы
возненавидеть ее всем сердцем,  сделал  своего  рода  собственным  гимном.
Поэтому, если я что-то и насвистываю, то только ее.
     В общем так...
     В то утро я проснулся, как обычно встал и быстро оделся. Было слишком
холодно, чтобы принимать душ, поэтому я просто слегка сполоснул водой лицо
и руки. Когда я спускался вниз по лестнице, персидская кошка моей  жены  -
Жашу - прошмыгнула мимо меня. Жашу-кошка с характером и никогда раньше  не
относилась ко мне с  пренебрежением.  Хотя,  надо  сказать  животное  было
сообразительным и умела делать вид, что оно меня  не  замечает.  Но  в  то
памятное утро она просто проскользнула между моих ног,  даже  ни  мяукнув,
более того - даже не фыркнув. Это было  довольно  необычно,  но,  впрочем,
ничего сверхъестественного.
     Это было только  начало,  первая  демонстрация  того,  что  мне  было
уготованно.
     Я вошел в комнату и увидел, как Альма кладет  на  ручку  софы  свежую
газету. Она это исправно делает уже двадцать  семь  лет.  Я  подобрал  ее,
проходя мимо, и направился в столовую.
     Там меня ждал традиционный стакан апельсинового сока. Рядом на  кухне
была слышна возня жены.  По-обыкновению  она  что-то  ворчала  вполголоса.
Боюсь, это одна из самых неприятных привычек моей жены. В душе она добрая,
любящая женщина, но почему-то  всегда  ворчит,  если  раздражена.  Никакой
брани, побойтесь бога, но на грани с  непристойностью,  так  что  все  эти
бу-бу-бу изрядно надоедают. И она скорее  всего  _з_н_а_е_т_,  что  я  это
терпеть не могу, а может и нет, я не уверен. Но не думаю, что Альму  особо
волнует, нравится мне это или нет.
     В общем, она была не в настроении, поэтому я  просто  крикнул  ей:  -
Дорогая, я уже встал и сижу внизу. Доброе утро,  -  и  спокойно  продолжил
читать газету, время от времени попивая сок. Все, как обычно.
     В газете по-обыкновению была одна чепуха, ну а у  апельсинового  сока
вкус всегда один и тот же, так ведь?
     За этим делом прошло несколько минут, но Альма так  и  не  прекратила
свое  нытье.  Наоборот,  ворчанье  стало  громче  и  раздраженнее,  в  нем
чувствовалась досада.
     - Ну куда он запропастился? Ведь ему хорошо _и_з_в_е_с_т_н_о_, что  я
не люблю тянуть перед завтраком!  Вот  посмотрите-ка...  яйца  уже  совсем
крутые. Куда он мог деться?
     И так без конца. Я уже  несколько  раз  звал  ее:  "Альма,  прекрати,
пожалуйста, я уже здесь. Внизу я, неужели не понятно?!" Но она и не думала
останавливаться.
     Это кончилось тем,  что  она  пронеслась  мимо  меня  и  ворвалась  в
гостиную. Мне было все хорошо слышно: она стоит возле самой лестницы, рука
на перилах, одна нога уже стоит на первой ступеньке и крик,  обращенный  в
пустоту - "Альберт!  Ты  думаешь  спускаться?  Ты,  что,  в  ванной  опять
застрял? У тебя опять неприятности с почками? Может, тебе нужна помощь?"
     Ладно, это уже слишком. Я отложил в  сторону  салфетку  и  решительно
поднялся из-за стола. Подойдя к ней сзади, я сказал как можно вежливее:
     - Альма, какая муха тебя укусила? Я уже давно здесь.
     Никакой реакции.
     Крики не прекращались еще  некоторое  время,  затем  она  устремилась
наверх. Я опустился на ступеньку-у меня появилась уверенность,  что  Альма
то ли свихнулась с ума, то ли  одно  из  двух.  После  27  лет  счастливой
семейной жизни у моей жены поехала крыша. Ну, и как вам это нравиться?
     Я не знал, что мне делать. Я был  в  полном  недоумении.  Подумав,  я
решил, что лучше всего позвонить  доктору  Хэйршоу.  Подошел  к  телефону,
набрал его номер. После трех гудков на том конце подняли трубку.
     - Вас слушают.
     Я почему-то всегда  чувствовал  себя  виноватым,  когда  звонил  ему,
неважно в какое время дня - тон его голоса всегда пугал меня. Но на этот я
чувствовал себя  особенно  неловко  -  в  его  сухом  голосе  было  слышно
недовольствие. Тем более я только что разбудил его.
     - Извините, что поднял вас так рано, доктор, - скороговоркой начал я.
- Это Альберт Винсо...
     Он прервал меня:
     - Алло? Алло?
     Я повторил.
     - Здравствуйте, господин доктор. Это Аль...
     - Алло! Вас не слышно. Кто говорит?
     Я не знал, что еще  сказать.  Наверное,  у  него  плохая  слышимость.
Поэтому я закричал изо всех сил: - Доктор, это...
     - Черт! - выругался он и положил трубку.
     Какое-то время я так и стоял, судорожно сжимая в  руках  трубку  и  с
ужасом  ощущая,  как   на   моем   лице   появляется   выражение   полного
замешательства. Может сегодня у всех пропал  слух?  Я  уже  было  собрался
набрать его номер еще раз, когда на лестнице вновь  появилась  Альма.  Она
громко разговаривала сама с собой.
     - Ну и куда он мог деться? Только не говорите мне, что  он  оделся  и
ушел, так и не позавтракав. Ну и ладно,  черт  с  ним,  мне  будет  только
меньше хлопот.
     И она спокойно прошла мимо меня, глядя точно  _с_к_в_о_з_ь_  меня,  и
нап