азуму и здесь ты наделен великой  силой;
все, что пожелает твой мозг исполнится. И вот, в прошлый раз ты пришел, а  в
голове твоей была какая-то каша...
   - Да - все эти морды перекошенные передо мной прыгали! Что же я сделал  с
русалками с водняным...?!..
   - Твой мозг создавал образы, искажая тех, кто стремился к тебе на помощь.
Твой мозг создавал оружие, которым ты и разил их - разил по настоящему,  ибо
такова твоя сила.
   - Но... но... - Сережа заплакал. - глядя на прекрасные  лики  русалок.  -
Какие же вы настоящие?
   - Ты видишь нас в зависимости от состояния души. Сейчас - видишь  в  меру
своего нынешнего развития, с высоты  ступени  на  которой  стоишь  -  белыми
мышами с золотыми глазами. Разовьешься - увидишь этот мир иным -  еще  более
прекрасным. Падешь - разрушишь здесь все и мы не сможем тебе противится - ты
бог этого мира, хоть в нас и нет поклонения тебе.
   - Но с кем же мне предстоит сразится?
   - С самим собой, Сережа.
   - Как?!..
   - Тебе придется сразится с ним: он в самом тебе  -  в  твоем  отравленном
разуме, Сережа!
   Сережа протянул руки  к  мышиному  королю,  но  было  уже  поздно:  стены
рассыпались в прах. Мальчик закричал, когда увидел  вокруг  мрачные,  ржавые
развалины.
   Неожиданно он понял, что совсем рядом стоит кто-то полупрозрачный.
   Первым желанием мальчика было, чтобы появилось у него оружие, которым  он
мог бы от этого призрака защитится.
   Оружие у него появилось, зато он почувствовал, что слабеет, противник  же
напротив налился цветом, задвигался и теперь Сережа понял, что призрак - это
он сам, со впавшими после проведенных  у  экрана  часов  глазами  в  которых
напряжение, желанье обезопасить себя; желанье перебить всех чудищ.
   - Нет! Нет! Это не правда!
   Призрак стал меркнуть, но тут  из  какого-то  дыры  в  земле,  выпрыгнуло
омерзительное чудище, все  усыпанное  клыками,  все  покрытое  глотками,  из
которых вырывалось зловоние.
   "Убить чудище, чтобы ничего не осталось от  него!"  -  от  этого  желанья
закружилась голова, в глазах потемнело, призрак же налился темным цветом;  в
руках его блеснуло оружие.
   "Еще немного, и призраком стану я!" -  понял  мальчик,  без  сил  упав  в
какую-то грязную лужу, под рисованным быстро плывущим небом.
   Перед  глазами  мелькали,  навертывались  друг  на  друга  тысячи  старых
образов; мириады лабиринтов по которым он бегал когда-то; мириады  выстрелов
по чудищам и кровь, кровь повсюду...
   Мальчик застонал, обхватив голову покатился по твердой,  холодной  земле;
при этом он стонал: "Всего  этого  нет...  все  это  с  экранов  -  мертвое,
холодное; загоняющие в рамки этих экранов! Нет я хочу быть свободным!  Прочь
кровь из моей головы!"
   Но ничего не происходило - пожалуй, слабость еще больше усилилась от этих
отчаянных выкриков. Он уже не мог пошевелится; лежал глядя  на  однообразное
небо и чувствовал, как медленно утекает в отмороженную, ржавую землю.
   "Небо... небо..." - шептал он едва слышно, зато уж чувствовал как не он -
но призрак его, вооруженный оружием, жаждущий пройти еще  сотню  лабиринтов,
размолоть сотню этих отвратительных, склизких созданий -  как  двойник  этот
заряжает оружие и уж стреляет в кого-то, отчаянно визжащего.
   Мальчик крепко зажал уши и зашептал: "Ведь, всего этого нет. Ведь  -  это
рисованное небо - просто соринка  пред  истинным  небом!  Вот  облако:  гора
весноносное! Какое же ты было огромное, живое; как хорошо смотреть  на  тебя
было!"
   И тут Сережа ясно представил себе - это облако. Он просто закрыл глаза  и
представил; а потом,  когда  открыл,  оно  такое  прекрасное  уже  плыло  по
рисованному небу.
   Оно  рассекала  эти  однообразные,   безжизненные   линии,   точно   плуг
исполинский; словно шел там, по небу, некий могучий пахарь и  вдавливал  это
мягкое облако в блеклые, экранные цвета и разрезал их...
   Вот все небо разошлось и льется на Сережу  свет  неба  истинного:  нет  -
теперь свет этот показался мальчику через чур ярким: вот наступил  закат,  а
следом - звезд живые пылинки высыпали - миров бездна,  просторов  бескрайних
глубина.
   Понял Сережа, что окружают его поля, представил их  себе  ясно:  далекие,
нагретые  благодатным  солнцем  за  день,  медленно  на  ветру  колышущиеся;
вздохнул тихонько,  впрямь  почувствовал  ароматы  этих  полей;  разжал  уши
услышал шелест трав; пение кузнечиков, и  тихий,  и  радостный  предсмертный
стон кого-то.
   Поднял голову: и впрямь вокруг травяное  раздолье  колыхалось.  Опять  на
землю лег, смотрел на звезды,  и  все  новые  и  новые  крапинки  средь  них
открывал, а как представлял себе, сколь велики на самом деле эти  "крапинки"
да какие до  них  просторы;  так  улыбался  восторженно  и  вдыхал  медленно
опадающий из этой выси ветер.
   Потом, он закрыл глаза и обнаружил себя стоящим в зале, где беседовала  с
метровыми мышами Светолия.
   - А, вот и вернулся.
   - Так здорово, Светолия! - воскликнул Сережа. - Совсем недавно  все  было
так мрачно, а теперь... Светолия, после этой схватки я еще лучше все  понял!
Еще больше твой лес полюбил! Пойдем скорее  погуляем  там,  среди  деревьев!
Ведь сейчас там солнце светит?! Да ведь?!
   В том, что там действительно светит Солнце,  Сережа  убедился  уже  через
несколько минут, когда птицей  быстрокрылой,  ласточкой  весенней  из  залов
выпрыгнул!
   Нет - он не боялся подняться над островом, да и над всем лесом.  И  вовсе
не удивлялся он всему этому: все выше над  землею  взмывал  -  он  радовался
жизни!
   Вот увидел, вдали у горизонта облачко, и понесся к нему. Какой  красивой,
какой многообразной открылась ему тогда земля-матушка!
   Он долетел до облака, пронесся по его белым граням, а потом поднялся  еще
выше, вдыхая в себя ветры; распевая птичьи песни...

                                             *              *              *

   Через несколько часов он уже стоял  перед  мамой,  а  она  с  ужасом  его
разглядывала, и, едва не плача, усталым голосом, спрашивала:
   - Ты где ж был?
   - Я в лес ходил...
   - Что?!
   - Да... то есть не в лес; то есть так... по улице, в общем.
   Мать всплеснула руками и вздохнула устало.
   - Но у тебя никаких следов на лице не осталось!
   Сережа взглянул в зеркало и обнаружил, что, действительно, никаких следов
от побоев не осталось. Напротив, он выглядел совсем здоровым - таким,  будто
несколько часов провел где-то в чистом поднебесье...
   Мальчик неопределенно пожал плечами.
   - Ну так вот, слушай! - продолжала усталая мать. - Я и так  за  тебя  все
свои нервы потеряла. Не знаю, где ты там шлялся, но отныне такого больше  не
повторится! С отцом я уже поговорила:  отныне  двое  охранников  будут  тебя
сопровождать!
   - Где?
   - Да везде!
   - Нет, мама!
   - И слушать тебя не хочу, Сережа, особенно после сегодняшней выходки! Это
что же: просыпаешься, значит, утром, входишь на столе записка:  "Мама,  папа
не волнуйтесь - я скоро вернусь"... И целый день ты где то шлялся! Это после
того, как тебя какие-то  подонки  отделали!  Что,  думаешь,  я  должна  была
думать!.. Нет, ты совсем, должно быть, глупый, Сережа!..  Фу,  все  нервы  с
тобой вымотала: по крайней мере до лета, будешь ходить по  улицам  только  с
охранниками!
   Сережа пытался возражать, но мать устало, но твердо стояла на  своем.  За
этим спором их застал вернувшийся с работы отец - усталый и  вымотанный.  Он
даже и не заметил, что на Сережином лице не осталось следов побоев, покрутил
у него перед носом кулачищем и сообщил, что охранники его будут сопровождать
везде и повсюду, а если он станет возражать, так вообще попадет под домашний
арест (отец говорил вполне серьезно).
   Той ночью Сережа огромной черной тучей летел  над  землей,  сыпал  в  нее
молниями и ревел громами. Свод неба пред ним завесился непроницаемым  темным
куполом, который, чем больше сыпал молниями Сережа и чем больше  громыхал  -
становился все темнее, земля же под мальчиком  погружалась  во  мрак,  будто
наступило затмение.

                                              *             *               *

   Отец обещал, что охранники будут следовать за Сережей везде за  пределами
их квартиры - так и вышло.
   Шел ли он по улице, шел ли в школу, или из школы - повсюду, в двух  шагах
за ним следовали две  верзилы,  всегда  напряженные,  окидывающие  весь  мир
мрачным взглядом, выискивающих  в  каждом  скрытых  врагов,  да  к  тому  же
молчаливые - все их разговоры сводились к однозначным, тупым репликам.
   Охранники раздражали, конечно, Сережу; и он, после  нескольких  неудачных
попыток найти с ними хоть какой приятельский язык, стал откровенно над  ними
издеваться.  Так,  например,  шли  они  по   улице   -   Сережа   неожиданно
останавливался - верзилам ничего не оставалось, как тоже останавливаться, да
и стоять с ним рядом по нескольких минут - Сережа смотрел  на  тучи  или  на
облака, верзилы же переминались с ноги  на  ногу  и  бросались  по  сторонам
напряженными взглядами. Потом Сережа срывался с места, со всех ног бежал  по
каким-то подворотням, по городу, куда глаза глядят  -  только  не  в  лес...
Охранники топали за ними; иногда начинали ругаться, но все  же,  никогда  не
отставали.
   Так прошли три мучительных недели. Наступил апрель, и весна цвела во  всю
силу: землю и ветви покрыл  легкий  зеленый  налет,  последние  льдины  были
унесены течением рек, а пение птиц лилось с каждого дерева, даже,  казалось,
с каждой ветви; все радовалось, все поднималось к солнцу, как и тысячу,  как
сто тысяч лет назад.  Вот  только  отделившийся  от  всего  этого  город  по
прежнему ворчал угрюмо, коптил небо ядовито-желтыми парами, да еще сбрасывал
в реку какую-то ядовитую гниль.
   И Сережа, к ужасу своему понимал, что заточен в городе, ведь, пока за ним
следовали охранники, он никак не мог пойти к Светолии.
   Как-то раз, вместе с Максимом шел он  по  улице.  Апрельское  солнце  уже
обсушило асфальт и теперь разливало тепло по коже, ласкало волосы - и  никак
не хотелось уходить от этих лучей в тень -  так  они  соскучились  по  этому
свету за  зиму.  Также  радовался  апрельскому  солнышку  и  Томас,  который
пристроился на  Сережином  плече.  Зато  оставались  мрачными,  по  прежнему
напряженные охранники  -  для  них  не  существовало  весны  -  выглядывание
каких-то врагов - вот что занимало их в окружающем мире.
   - Как же я хочу сбежать от них! - чуть ли не плача, шептал на ухо  своему
другу Сережа. При этом он знал, что они вышагивают в трех шагах позади -  за
послении недели, он научился точно определять расстояние до них.
   - Есть у меня тут один замысел. - прошептал Максим.
   - Какой же?! - воскликнул Сережа чуть громче, чем  следовало.  Во  всяком
случае он вздрогнул, и переспросил значительно тише: - Какой же замысел?  Ты
только потише говори.
   - А замысел вот каков. - дальше Максим зашептал Сереже прямо  на  ухо.  -
Метро. Понял? В метро ходят толпы народа, там мы  сможем  затеряться.  Пусть
только эти гориллы попробуют нас там найти.
   Сереже не разу не доводилось спускаться в метро: в школу он ходил пешком,
ну а если требовалось съездить в какой-нибудь  отдаленный  район  так  возил
отец на своем "джипе".
   Мальчик согласно кивнул:
   - Здорово! - и опять шепотом. - Хоть бы на денек от них вырваться. Все бы
отдал, чтобы...  -  он  замолчал,  покосился  на  заподозривших  неладное  и
подошедших еще ближе, настороженно слушающих верзил.
   Ребята замолчали и молчали до тех пор, пока не завизжала отчаянно, словно
ее, одинокую, сдавливал некий великан - машинная сигнализация. Тогда  Максим
шепнул:
   - Прежде всего: больше всего народу в метро вечером - тогда все с  работы
возвращаются. Часов семь...
   - Хорошо, а под каким предлогом?
   Максим взглянул на верзил, которые с напряженным, мучительным подозрением
разглядывали надрывающуюся сигнализацию.
   - Этим то гориллам... А ничего им не будем говорить. Нет скажем,  просто,
что хотим одну станцию для разнообразия проехать.
   Испуганное визжание  сигнализации  неожиданно  оборвалось,  словно  палач
отрубил ей голову, и на ветвях разросшейся над улочкой березы зашелся долгой
и восторженной песней соловей.
   Через два часа, небо стало темно-голубым, и с запада  стала  расползаться
по нему светло-бардовая пелена. Что-то дикое творилось на оживленных улицах:
люди стремительно шли, проносились машины,  и  вновь  люди,  кто-то  куда-то
заходил, кто-то откуда-то выходил: и никто не  хочет  чувствовать  в  полной
мере весну. Все ревет, грохочет, перемешивается - словно весь город охватила
предсмертная агония.
   Сережа представил как спокойно сейчас на поле.  Как  медленно  наливается
закатом  небо  и  какой  должна  казаться  безумной,   похожей   на   агонию
города-прыща вся эта вечерняя, тленная суета. От ясного  понимания  этого  -
мурашки по его коже пробежали и еще сильнее захотелось туда - на поля, в лес
- к сказкам, к тишине живой...
   Они подошли к  станции  метро  из  дверей  которой,  словно  под  напором
вылетала серая, усталая масса.
   -  К  экранам  бегут.  -  прошептал  Сережа  и  почувствовал,  как   игла
раскаленная в сердце кольнула.
   - Что ты? - переспросил Максим.
   - Да так, ничего...
   Охранники, глядя на людские массы, раздраженно поморщились. Один  из  них
обратился к Сереже:
   - Мы в метро не пойдем.
   - Нет, мы в метро пойдем. - решительно возразил Сережа.
   - Ну не положено. - как-то обиженно пробасила туша.
   - Где записано, что нельзя?
   - Нельзя, не полагается, не положено.
   - Так, а мы вас и слушать не станем. Просто пойдем в метро и все. Что  вы
нас: скрутите, домой поволочите? Вас самих тогда скрутят, а мы  скажем,  что
вы бандиты, хотели нас похитить!  Разбирайтесь  потом  сами.  -  Сережа  был
настроен довольно агрессивно. Он действительно жаждал вырвать этим  вечером,
так как был истомлен городом и присутствием этих двоих  не  желающих  ничего
знать, кроме бесконечного высматривания и напряжения.
   - С отцом будет разговор серьезный. - начал было скучным и грубым голосом
зудеть второй охранник, но ребята уже не слушали: они повернулись  и  быстро
зашагали к дверям, в которое всасывался человеческий стремительный поток.
   Томас испуганно вцепился Сереже в плечо, а тот, оглядываясь по  сторонам,
говорил Максиму:
   - Ну, давай - показывай. Я здесь ничего не знаю.
   Когда они спускались по эскалатору в разодранную туннелями  плоть  земли,
Максим шептал:
   - Верзилы на ступеньку выше нас: вон стоят - глаз не сводят. Ну,  ничего:
сейчас мы дадим деру. Ты главное слушай: сходим сейчас с "лестницы" медленно
идем вдоль платформы, когда электричка подходит все идем-идем, а вот,  когда
голос услышишь: "Осторожно, двери закрываются", подожди  еще  секундочку,  а
потом в эти самые двери и прыгай. Здесь, главное, не упустить момент. Я  это
в одном "боевике" видел.
   Так они и сделали: сошли с эскалатора и медленно пошли  вдоль  платформы.
Народ клубился вокруг, голоса  сливались  в  единый  гул,  а  за  мельканием
серо-темных тел  невозможно  было  уследить  -  словно  кто-то  стремительно
перекручивал "кубик-рубик", да так стремительно, что едва пар не шел.
   Позади сопели охранники.
   - Слышь: давай на центр станции выйдем.
   Сережа ничего не отвечал; шел совсем рядом от края  платформы.  Вот  стал
нарастать рев и мальчик увидел, как из черного зева несется на него железное
чудище. Рев стал нестерпимым и Максим заорал ему на ухо:
   - Вот это и есть электричка! Смешно смотреть: ты,  как  дикарь  из  леса,
глаза вытаращил - мчится будто на тебя чудище - змея  стометровая!  Я  такое
тоже в фильме видел.
   Электричка остановилась; двери пронзительно распахнулись и хлынули из них
набитые под высоким давлением бледные, усталые человеческие особи.
   - Слышь, стой! - обиженно начал охранник; однако, Сережа взял Максима  за
руку и они пошли еще быстрее, проскальзывая между тел.
   Томас пронзительно  мяукнул,  вцепился  в  Сережино  плечо  еще  сильнее,
расцарапал его до крови.
   "Осторожно, двери закрываются!" - объявил  неживой  голос,  однако  народ
только начал вбиваться в душное, железное нутро и Максим шепнул:
   - Рано!
   Вот платформа опустела: набитые вагоны стоят еще с распахнутыми  дверьми,
а вдоль в них идут быстро; да едва ли не бегут Сережа  с  Максимом:  в  двух
шагах охранники...
   - Ну, повезет, не повезет. - шепнул Максим,  когда  они  проходили  около
какой-то двери. - С разбегу: три-четыре!
   Они бросились в двери: впихнулись в эту усталую массу, и  в  тот  же  миг
двери  захлопнулись;  электричка  дернулась,  поехала  стремительно  набирая
скорость.
   Сережа был вжат в стекло с надписью: "Не п ис о  ться",  но  все  же  ему
удалось развернуться, увидеть платформу: там  в  нескольких  сантиметрах  от
него,  неслись,  расталкивали  вновь  набирающуюся   на   платформу   массу,
охранники; были слышны даже их бессмысленные,  крайне  напряженные  выкрики:
"Стой!", но поезд уже ворвался в черный туннель.
   - И с котенком сюда!  -  раздался  ворчливый  женский  голос.  -  Уберите
котенка-то! Кто вам... - Сережа зажал уши и ничего больше не слышал.
   На следующей станции они были вынесены из вагона людским потоком и Сережа
уж думал бежать из этих подземелий, как Максим настоял  на  том,  чтобы  они
проехали еще с несколько станций, сделали две пересадки, и  уж  после  этого
вышли в город - все затем "чтобы запутать следы, оторваться от погони".
   Потому они вбежали в электричку и поехали дальше.
   На  второй  пересадке  случилось  непредвиденное:  Сережа,  уставший   от
голосов, от рева железного чудища, от блеклых цветов,  закрыл  глаза,  зажал
уши  и  отвернулся  к  стенке.  Максим  же  сам   замешкался,   рассматривая
изображение лабиринта станций. В общем, он выбежал на станцию, а про  своего
друга стоящего с закрытыми  глазами  и  ушами,  вспомнил  уже,  когда  двери
захлопнулась и чудище начало разгонятся.
   - Сашка! Слышишь! - Максим забарабанил по окну.
   - Тебя что ли? - дотронулся кто-то до Сережиного плеча.
   Мальчик повернулся, увидел Максима, но слышать, что он кричит уже не мог.
На следующей платформе сошел, поехал назад, долго бродил по станции;  потом,
решив, что Максима в этой массе уже не найти, вновь сел в электричку,  чтобы
посмотреть, как бы побыстрее вырваться к городским окраинам...
   Вот станция "Лесная" и как раз конечная. Сережа встал у стекла,  осмотрел
вагон: опять усталые, погруженные в себя или в ленивую беседу лица. Людей не
так уж и много; большая часть, значит, уже успела рассосаться по домам.
   Он прикрыл глаза, представляя себе, как совсем  скоро  побежит  навстречу
Светолии, как она расскажет ему еще какую-то быль, и он увидит эту быль, как
живую между вечерних, темнеющих ветвей - то, что пока он доберется  до  леса
наступит темень и то, что ждет его родителей  -  он  тогда  не  задумывался.
Слишком велика была жажда вырваться...
   Проехали две или три станции, вновь  обрушилась  за  окошками  грохочущая
темнота, когда раздался скрипучий старушечий голос:
   - Помогите, бедной, одинокой! Дай вам бог здоровья!
   Сережу не удивить  было  нищими  -  он  видел  их  и  на  улице;  потому,
погруженный в созерцание лесных образов даже не взглянул на нее...
   Однако нищая приближалась, и вот Томас вновь вцепился в Сережино плечо  и
зашипел:
   - Ты что... - обратился было к нему Сережа да тут и замер: он не поднимал
головы и с той стороны,  откуда  надвигалось,  выкрикивая  свое:  "Помогите"
нищая - увидел краем глаза огромную, почти в человеческий рост,  сгорбленную
и, к тому же идущую на задних лапах крысу.
   Что за дьявольщина! Мальчик резко обернулся и увидел... обычную  старуху,
нищенку.
   Одетая в какое-то грязное  тряпье,  оно  как  раз  протянула  морщинистую
темную руку за милостынею,  как  почуяла  Сережин  взгляд,  все  вздрогнула,
развернулась в его сторону; хищно сжала руку с монетами и уставилась на него