ЩЕРБИНИН ДМИТРИЙ
   СВЕТОЛИЯ

   INTERNET: http://nazgul.tsx.org


   Двенадцатилетний Сережа уже поднялся с кровати и остановился перед окном.
   Разливалось, заполняя весь мир, ранее утро. Большой и златистый солнечный
шар всходил за рекой, за дальними лесами; и тогда Сережа обрадовался, что их
дом стоит на городской окраине, откуда и река, и  леса  дальние  так  хорошо
видны. Поля все покрылись темными полосами, а кой-где золотыми жилками и уже
спешили к покрытой мокрым льдом реке, маленькие ручейки.
   - Сегодня же первый день весны! - понял Сережа, когда взглянул  на  нежно
синее, ласковое, приветливое небо, где медленно, почти неуловимо для  взора,
плыли кучерявые облачка.
   Сережа уж собрался отойти от окна, как услышал звук: словно  бы  пение  -
хор, какой-то неземной, воздушный, запел вначале едва  уловимое,  потом  все
усиливающиеся "А...", в котором мальчик вскоре услышал свое имя.
   Быстро оглядел комнату; потом, прислонившись лбом  к  нагретому  утренним
светом окну, выглянул во двор - искал, кто это звал его,  хоть  и  знал  уже
(сердцем знал), что голоса летят из-за реки, летят через поле из леса.
   "Приди, приди" - пели голоса и Сережа отчаянно замотал  головой:  "Ну  уж
нет, никогда..." - тут он даже перевел взгляд на "видик", по  коему  недавно
смотрел фильм про мертвецов обитавших в лесу  -  из  них  текла  слизь,  они
почему-то орали и, хоть и были мертвыми, бегали за живыми.
   - Ну уж нет! - повторил Сережа, смотря на дальний лес,  над  которым  уже
взошло солнце.
   Из коридора раздались шаги матери и ее сонный голос:
   - С кем там разговариваешь?
   Открылась дверь и вот она уже внимательно смотрит на Сережу.
   - Ага, проснулся уже... Ну иди - завтрак готов. Не забывай - сегодня едем
за город.
   - За город... - рассеянно повторил Сережа и тут сразу все вспомнил:  ведь
отец его - человек богатый - решил на этот воскресный,  обещанный  солнечным
день, устроить для себя и для своих друзей по работе то, что ими  называлось
"уик-эндом". И уже накануне несколько корзин еды и выпивки были загружены  в
"джип", что чернел, пикая время от времени сигнализацией, под их окнами.
   - Нет, я что-то неважно себя чувствую. - произнес Сережа, который  теперь
и близко не желал приближаться к лесу.
   - Сейчас я тебе таблеток дам. - зевнула мать. - Я то знаю, от чего у тебя
все эти головные боли. - она кивнула на компьютер, рядом с которым лежали  и
несколько дисков с последними играми.
   Да - Сережа, что говорится, завяз в компьютерных "бегалках",  просиживал,
порой до полуночи, и, видя бегущих на него чудищ, убивал их из самых  разных
орудий сотнями; до тех пор, пока мать не отключала все, и не  говорила,  что
пора спать. Впрочем, матери и отца часто не было дома: все  какие-то  ужины,
да "презентации" и тогда Сережа бегал среди  монстров  до  самого  утра,  до
дребезжащей головной боли, до крови  из  носа.  Покачиваясь,  как  зомби  из
фильмов, которые от тоже любил смотреть, он добирался до кровати,  но  и  во
снах видел тех же монстров - перекрученных, слипшихся, истекающих кровью...
   - ...Опять, небось, ночью включал. - раздраженно  говорила  мать.  -  Вот
отцу скажу, останешься...
   - Нет, нет - не сидел. - поспешил заверить ее  Сережа,  испугавшись,  что
компьютер и шлем у него могут отобрать.
   В открытую дверь вбежал, неуловимой тенью  скользнул  на  Сережино  плечо
котенок, названный Томасом. Он  прижался  своим  теплым,  пушистым  боком  к
Сережиной  щеке,  и  все  страхи,  вызванные  "лесными  голосами"   тут   же
растворились в его теплом мурлыканье.
   И  вот,  спустя  немного  времени,  Сережа  держал  на  коленях   Томаса,
поглаживал этот пушистый, мурлычущий  комочек  и  рассеяно  смотрел  в  окно
отцовского "джипа" - быстро пролетела их улочка, а вот уже  и  мост...  Отец
громко включил музыку, и мурлыканье котенка потонуло в этом шуме.
   Отец громко, стараясь перекричать им же включенную  музыку,  разговаривал
со своим приятелем: скверно  ругался  и  тут  же  начинал  смеяться.  Позади
бибикал  еще  один  "джип"  -   там   тоже   играла   музыка   и   виднелись
раскрасневшиеся, полные лица отцовских приятелей...
   Сережа уже устал от этого шума, прислонил к  мордочке  котенка,  услышал,
как он мурлычет.
   - Сережа, перестань! - одернула его мать,  которая  сидела  с  заспанными
глазами рядом.
   Сережа отстранил котенка, взглянул в окно: они  уже  съехали  с  шоссе  и
рассекали, разбрызгивая золотую кровь,  разогретые  теплым,  первомартовским
солнцем ручейки...
   - Мама, а правда, что в лесу кто-то живет?
   - Что... - зевнула мать. - А звери... птицы... Скоро все  просунуться,  и
вернутся из теплых стран.
   - Ну а кто-нибудь кроме зверей, мама?
   - Кто... бомжи разве что... да нет - они бы все  перемерзли  там.  Нет  -
кроме птиц и зверей никто в лесу не живет.
   - А мертвецы, мама?
   Отец и приятель его задрожали от чего-то веселого и грубого, даже  "джип"
вздрогнул.
   - Осторожней веди! - раздраженно выкрикнула мать.
   - Так живут ли, мама?
   - Кто?
   - Мертвецы или чудища какие... чтоб могли прямо из леса  меня  позвать  и
под гипнозом к себе привести?
   - Сережа, я тебе скажу: никаких больше компьютеров и видео, до конца этой
недели...
   - Ладно, мама. - согласился Сережа, решив, что до вечера, она  все  равно
про это забудет. - Ну не мертвецы, не чудища; ну а как  из  сказок...  -  он
осекся, решив, что тут он сморозил полную глупость: уж  в  кого-кого,  а  во
всякие детские сказки он совсем не верил: уж  какой-нибудь  капающий  слизью
монстр из фильма иль  из  игры  казался  ему  куда  более  реальным,  нежели
баба-яга иль Кощей Бессмертный -  упоминание  о  таких  персонажах  вызывало
разве что улыбку - конечно же сказки для младенцев.
   - Конечно же их нет! - рассмеялся Сережа и в этот миг "джип" остановился.
   Они выбрали место  на  окраине  леса:  здесь  стояли  светлые,  кажущиеся
особенно чистыми на фоне светло-синего неба березки. Они плавно  расходились
из лесной глубины; словно бы распахивая на встречу приезжим широкие объятия.
Только вот Сереже  не  объятья  вовсе  представились,  но  раскрытая  пасть,
зовущая голосами нежными,  молодыми,  с  трудом  прорывающимися  через  крик
колонок.
   "Приди к нам" - пронеслось по древесным кронам...
   "Вот опять" - с ужасом понял  мальчик  и  оглядел  тех,  кто  вылезал  из
"джипов" и иных машин - новеньких, сверкающих лаком, ярких, словно  разлитая
краска, беспощадно плюющих в воздух синими клубами: они (и люди,  и  машины)
очень  шумели,  быстро   разговаривали,   иногда,   для   вида,   оглядывали
возвышающийся над ними лес; вздыхали глубоко, грубо  шутили,  хохотали;  уже
открывали какие-то банки, что-то жевали, шли в  кусты  мочится,  обнимались;
тискали в объятиях своих женушек и просто знакомых...
   А женушки, и Алешина мама, уже раскладывали столики, ставили на них  еду;
муженьки, хохоча, шутя, надрываясь, чтобы перекричать голоса певцов и певиц,
легко разводили из заранее закупленных  сухих  дров  костер.  Кто-то  -  уже
пьяный, красный пухлый - заорал, что хорошо бы  понюхать,  как  "воняют"  не
сушенные ветви и принялся ломать их с берез.
   На столики выставили бутылки, с красивыми  надписями;  одну  бутылку  уже
успели разбить, и ругаясь и смеясь, и шутя, что это на "счастье, на успехи в
бизнесе, и на гармонию человека с природой" - собрали в пакет и выбросили  в
ближайшую канавку где журчал, обращенный в живое злато снег.
   Вот уже сидят все за столом: огромный суходровный костер,  наполняет  все
сильным теплом, едва ли не жаром. Алешу усадили вместе с детьми  (пухленькой
девочкой с  куклой  "Барби"  и  печальными  глазами,  и  мальчиком,  который
неотрывно смотрел на своего пьяного,  бормочущего  папашу)  -  на  Сережиных
коленях пристроился Томас и каким-то образом в этом шумовых волнах умудрился
заснуть.
   - Наливай себе соку! - крикнула через стол пьяная уже мать.
   А отец (или не отец, а зомби?) - с  мутными,  тупыми  глазами  вскочил  и
запустил наполовину опорожненной бутылью в березы: бутыль с силой  врезалось
в одну из белых красавиц и оставив на  ее  коже  темную  отметину  отскочила
куда-то в рассеченный широкими прогалинами снег.
   - Это вам еще на счастье! - заревел не своим голосом отец. - Давайте бить
стекло!
   - А к черту! - захохотал его приятель, схватил его за  плечи.  -  Давайте
оставлять бутылки на счастье бомжам!..
   Тут Сережа услышал, что все почему-то захохотали, огляделся по  сторонам,
пытаясь найти причину этого резкого веселья, и не найдя  ее,  склонился  над
своим Томасом.
   - Ну что, котяра... - прошептал он. - Как ты заснул тут?
   Котенок встрепенулся, поднял голову и раскрыв свои  зеленоватые,  похожие
на родниковые капли глаза, вытянул шею в сторону леса.
   - Ты что - тоже что-то слышишь оттуда? -  спрашивал  мальчик  и  тут  сам
услышал: по вершинам, по голым еще кронам побежал порыв ветра и сильный  гул
в котором послышались мальчику тысячи и тысячи голосов  бесконечно  далеких,
зовущих его прекрасных.
   - Томас! - вскрикнул Сережа, когда  котенок  соскочил  с  его  коленей  и
бросился в строну леса.
   Мальчик вскочил из-за стола и, забыв о своих страхах, бросился  навстречу
распахнутым лесным объятьям:
   - Томас, Томас, куда же ты, стой!
   Серая спина котенка, неслась про золотящейся земле,  перепрыгивала  через
сугробы; и плавно ходил, задранный трубой, пушистый хвост.
   Сережа поскользнулся об брошенную бутыль, а за спиной его пьяно закричала
мать:
   - Он сам вернется! Слышишь, Сашка, быстро возвращайся!
   - Да черт с ним! - заорал отец. - Пусть бегает, малолетка, пусть носится,
черт с ним - возраст такой! Ты что б возвращался поскорее! Понял?!...
   Последние слова Сережа слышал уже плохо: он несся  вдоль  русла  ручейка:
сам ручеек был покрыт еще льдом, но талая вода уже бежала по льду.
   - Томас же! - кричал Сережа, а березы над его головою глубоко и  радостно
шептали что-то; птицы, радуясь солнечному свету, чирикали, пели,  перелетали
с  ветки  на  ветку;  а  с  ветвей  падал  тяжелый,  старый  снег;   готовый
преобразиться в быструю и веселую водную струю.
   Снег гудел под ногами, держал Сережу; и бежать было легко.
   - Томас же!
   Перед ним вдруг открылось круглое, озаренное солнцем озеро.  Лед  на  нем
лежал еще нетронутый водами и  весь  был  гладкий,  словно  стеклянный  и  в
глубинах его залегла, в ожидании лета золотистая дымка.
   Котенок, не слушая Сережиных окриков, бросился  по  льду;  а  мальчик  на
несколько мгновений остановился на берегу, обернулся назад...
   Откуда-то из-за деревьев едва доносился пьяный шум, но  напевы  ветвей  и
птиц  казались  теперь  куда  более  громкими.  Сережа  зачем-то   попытался
вспомнить свои утренние страхи, попытался представить, что из-за  березового
ствола выпрыгнет кишащий червями мертвец, или же  лед  на  озере  треснет  и
потянутся к нему слизистые щупальца, схватят, уволокут его в темную глубину:
но он не мог себе этого представить! Он просто знал, что ничего подобного ни
в озере, ни за березами не таится; с великим трудом  он  мог  еще  вспомнить
образы, бывшие столь яркими в квартире; но казались они совершенно  блеклыми
и далекими, против этой свежей лесной глубины.
   Повернулся он к круглому озеру и увидел, что котенок, добежал уже до  его
середины; там, где поднимался изо льда островок, в  центре  которого  стоял,
окруженный березовым хороводом, дуб-великан.
   Сережа вздохнул поглубже, как перед нырком, и бросился на ледяную  гладь;
успел пробежать только несколько шагов, да  тут  и  поскользнулся,  упал  и,
словно на коньках, на заднице покатился следом за  котенком  к  островку.  А
скорость была такая, будто бы он на санках с горки катился: только  ветер  в
ушах свистел!
   - Эй, эй, эй! - испуганно закричал Сережа,  когда  до  островка  осталось
шагов двадцать, а скорость его скольжения, не только не уменьшилось, но даже
и возросла.
   Сережа попытался схватиться руками за лед, да не  тут  то  было!  -  руки
легко скользили и глубина с замороженным златом, легонько их холодила.
   - А... вот ведь... - шептал он,  переваливаясь  на  бок,  и  одновременно
пытаясь подняться на ноги...
   Но он замер и не кричал больше, когда ветви кустарника, который сплетался
под березами, вдруг плавно раздались в сторону и оказалось,  что  в  глубины
островка ведет бухточка, в которую и влетел, словно кораблик, Сережа.
   Вот и дуб летит на него - Сережа увидел, что из  дупла,  образованного  у
самых корней и выделанного ледяными вратами, бьет и тут же уходит в  ледовую
глубину густая струя солнечного меда.
   Котенок уже лакал этот небесный мед,  а  когда  появился  Сережа,  плавно
отпрыгнул куда-то в светло-дымчатую дупловую глубь.
   "Не бойся, нас Сережа" - запели где-то совсем рядом нежные голоса и ветви
берез вздрогнули, потянулись к мальчику,  да  и  замерли,  словно  и  впрямь
побоявшись его испугать.
   А он уже был под самым дубом  и,  понимая,  что  расшибется,  закричал  и
выставил перед собой руки:
   - Я не хочу!!!
   - Тебе нечего нас бояться...
   Тут где-то рядом мяукнул котенок и  Сережиного  лица  коснулся  солнечный
мед, обволок его тело, мягкой волной пробежался  в  волосах,  и  волосы  его
запели, словно ветви деревьев на ветру; он заполнил  его  легкие  и  мальчик
понял, что медленно, и очень плавно, словно в далеком детском  сне,  который
он уже успел позабыть - летит, а перед ним плавно  и  медленно  раскрывается
дупло и льющийся из него свет усиливается; подхватывает на крыльях, несет  в
себя...
   Не было страха, даже удивления не было: как во сне все было  естественно,
хоть и необычно, и не было вопросов что это и почему это - просто это  было,
как солнце на небе, или река в поле.
   Не размыкая  губ  он  позвал  котенка  и  вот  светло-серое  облачко  уже
запрыгнуло к нему в руки, замурлыкало едва слышно.
   А он уже пролетел в глубины дупла  и  там  увидел  прекрасный  зал,  весь
сотканный из ледовых цветов - они хоть и были ледовыми, но  в  лепестках  их
мерно и плавно пульсировали живые, теплые сердца; а в центре зала бил фонтан
медового света, и по воздуху, собираясь в  полные  плавных  образов  облака,
плыл к выходу.
   За фонтаном поднимался березового цвета, дышащий трон; на котором  сидела
дева, такой красы да чистоты ключевой, что ни в  сказке  сказать,  ни  пером
описать. Одета она была в легкое белое, платье, а на голове  ее,  в  волосах
снеговых цвели подснежники. И лицо, словно  из  мрамора  живого,  теплого  и
тонкого сотворенное; и черты и рук и тела: все-все говорило, что  любит  она
всем сердцем и Алешу, и всех-всех кто рядом с ней.
   Мальчик прокатился через весь зал и вот  уже  коснулся  трона;  словно  в
тепло-снежный сугроб погрузился. А лицо девы уже над ним  склонилось,  и  от
взора ее, от глаз больших нельзя было оторваться.  Завораживали  глаза  эти;
так порой от красоты облаков небесных, да от вида полей колосящихся, волнами
под ветрами колышущимися, оторваться трудно -  так  и  от  красы  глаз  этих
оторваться нельзя было. В окружении лица младого, глаза эти  древними  были:
такими древними, как поля, как ветер, как солнце даже - но разве же  кажутся
поля или солнце дряхлыми от бессчетных веков; они  просто  непостижимой  для
людей мудростью веют - та же мудрость древняя в этих глазах цвела. И цвет их
был какой-то непостижимый, лесной, необъемлемый словами.
   - Что же ты боялся меня, Сережа? - губы ее легонько шелохнулись  и  голос
этот коснулся Сережиных ушей.
   А он рассеяно и легко пожал плечами и, улыбаясь, неотрывно вглядывался  в
эти ласкающие его глаза - он и не знал, как мог бояться этого голоса  милого
- ему было так хорошо, как давно уже не было.
   - Кто же вы? - беззвучно, по прежнему улыбаясь, спрашивал он.
   Дева услышала его и, глазами улыбнувшись, отвечала:
   - Пусть имя моя как Светолия зовется в устах твоих; а по  делам  своим  -
повелеваю лесом.
   - Что - этим лесом, который за городом стоит? Тем лесом в  которым  я  за
Томасом бежал? - котенок, усевшийся на плечо к Светолии мяукнул.
   - Тем лесом, что не за городом, да за полем стоит, но и поле и город  ваш
окружает. - говорила Светолия. - В былые времена, на месте города деревенька
одна маленькая стояла; а в лесу и лешие да грибовики, да корневики, да много
друзей моих  бродило,  а  в  озерах  сестрички-русалки  купались;  люди  нас
знавали, во древности мудрости у нас набирались, а потом и бояться стали,  и
"нечистыми" звать; потом и мир меняться стал... - она печально вздохнула.
   - Как меняться стал? - спросил Сережа.
   - Скажу тебе так: люди другими стали, по другому на  мир  взглянули.  Вот
раньше духом развивались, а тут выбрали путь иной и слово  к  названию  пути
того чуждое: техникой тот путь зовется.
   - А разве есть волшебство?
   - Это место ты можешь назвать волшебным. И ты  хочешь  спросить  у  меня,
Сережа, зачем позвала я тебя, и отвечу тебе  так:  мы  скоро  уйдем  -  века
научили меня слышать предсказания ветра, и я знаю: мы  скоро  уйдем,  и  все
здесь станет иным, но перед тем как уйти я хотела  бы  передать  хоть  часть
своих знаний тебе  -  тебя  поставить  на  путь  истины...  -  она  печально
вздохнула и Сережа, хоть и не понимая о чем говорит она,  почувствовал,  как
какое-то прекрасное печальное тепло охватило его сердце и пробежало по  телу
до самых глаз; вырвалось из них, по щекам покатилось.
   - Прости, прости меня за печаль! - улыбнулась тут Светолия  и  поцеловала
его в щеку. - Печаль хороша осенью, но ведь сегодня  первый  день  весны,  и
весь мир поет радостную песнь.
   При этих словах Сережа вспомнил про своих родителей и  сказал  уже  иным,
испуганным, напряженным голосом:
   - Мои тоже песни поют... Скоро и меня искать станут, если уже  не  стали.
Так что, мне возвращаться придется.
   - А взгляни-ка  ты  сюда.  -  по  ледовому  и  теплому  полу  прокатилось
серебряное, лунное блюдо и  подпрыгнув  оказалось  в  ладонях  Светолии.  Из
фонтана  выпрыгнуло,  плескавшееся  там  красно  яблоко  и  закружилось   по
серебристому дну.
   Светолия повернула блюдце к мальчику и вот он увидел,  как  лунно-цветное
дно сначала заволоклось утренней дымкой; потом же, словно ветер подул, и вот
Сережа увидел распахнувшую навстречу полю березовые окраины леса: там стояли
"джипы" и иные слепящие лаком иномарки, некоторые, забыли  выключить  и  они
выбрасывали синие облачка. За столом навалены были бутылки; слышались пьяные
возгласы - там мелькали, среди надрывающихся колонок пьяные, красные лица, и
блистали под солнцем набросанные повсюду банки и бутылки. Кто-то  выбрасывал
под березу содержимое своего отравленного желудка; кто-то успел подраться  и
теперь сопел, вытирая  ушибы.  Мать  Сережина  перепив,  отходила  теперь  в
машине, а отец, горячо спорил  о  чем-то  бессмысленным  со  своим  дружком.
Вдалеке на поле Сережа увидел еще несколько машин,  там  пили  и  веселились
охранники...
   Дальше,  за  полем,  с  какой-то  необычайной  болью  бросились  в  глаза
дымящиеся темно-желтым светом городские трубы, да и все дома казались  после
всего виденного за последние минуты облезлыми и мрачными уродцами.
   И он почувствовал, что не хочет возвращаться туда, и если бы не  родители
его, которых он, несмотря ни на что, всем сердцем любил, так и  крикнул  бы:
"Я останусь здесь - хоть на неделю, хоть на день!"
   Светолия протянула ему руку и негромко молвила:
   - Пойдем же...
   Где то в зале запел тягучую и звонкую трель  соловей,  а  солнечные  лучи
скользнув через ледовое окошко, протянулись до пола живой, с бьющемся внутри
сердцем колонной.
   Светолия взяла Сережу за руку и мальчик почувствовал, что рука ее мягкая,
теплая,  словно  парное  молоко;  невесомая,  словно  туманная  вуаль.   Она
поднялась со своего живого, березового трона и плавными шагами  беззвучно  и
легко не то пошла, не то полетела к выходу. Сережа был