цо матери склонившейся над ним.
   - Ты заснул так крепко, что  я  тебя  едва  добудилась.  -  поведала  она
негромко.
   - А белка?
   - Какая белка, Сережа?
   - Да так... - мальчик вздохнул покосился на окно; там все валил  и  валил
снег и не было за ним видно уж не только леса, но и вообще ничего. Мать тоже
посмотрела на балкон - когда она входила в  комнату,  то  ясно  видела,  как
пробежал там некий маленький зверек, хвостиком махнул, да и прыгнул прямо  в
метель...

                                                  *              *              *

   - Нет, нет, не хочу. - говорил тем же вечером Сережа,  разглядывая  диск,
принесенный ему Максимом.
   Они сидели на  креслах  друг  против  друга,  а  рядом  напряженно  замер
компьютер.
   - Ну что ты в голову себе вбил: не буду, да не буду. - надулся Максим.  -
Смотри, как тебя отделали, все лицо распухло; вот мы сейчас на монстрах пары
выпустим.
   - Максим, я понял - созерцать надо прекрасное; тогда и  на  сердце  и  на
душе легко станет, и всякие там пары уйдут. Что видишь  то  ведь  и  в  тебе
откладывается, как ты не поймешь... А так сколько времени на все это уходит;
бегаем в том аду на тусклых экранах, а жизнь вокруг огромная, необъятная. Мы
не живем: понимаешь, Максим, мы не живем, а  только  медленно  убиваем  свою
жизнь перед этими экранами.
   - Слушай, ты сам понял чего сказал? Ты это в какой  книженции  вычитал  и
заучил? Во дурак то!.. Бр-ррр... Давай-ка играть - здесь как раз на двоих!
   - Играй, если хочешь; ну а я свое слово уже сказал!
   - Ну и как хочешь!
   И вот Сережа стоит около окна; а там воет и воет снежный ветер, за спиной
орут монстры; строчит,  бабахает  Максим,  да  еще  приговаривает  время  от
времени что-то. Тяжело,  одиноко  Сереже:  только,  что  он  говорил  о  той
огромной, необъятной жизни - вот он подбежал к  окну,  желая  увидеть  ее  -
увидеть что-то вроде тех просторов сказочных, цветочных; что днем он видел -
но там только ветер свистит... Вот нервно заржал на улице кто-то несчастный;
вот вновь взвыл ветер, как выл он и за час до того,  как  он  будет  выть  и
через час, и всю ночь.
   И вновь застрекотало, завизжало за Сережиной спиной;  Максим  в  восторге
произнес: - Есть! - и тут же что-то массивное рухнуло там на землю.
   Двенадцатилетний Сережа развернулся: "Ну  ладно  -  посижу  хоть  немного
поиграю, хоть развеется тоска эта; дождусь ночи, когда вернется белка, ну  и
тогда вернусь на те поля".
   - Ладно, давай вместе! - вздохнул он, усаживаясь рядом с Максимом.
   И замелькали перед его глазами лабиринты,  и  неслись  на  него  враги  с
перекошенными, отвратительными мордами; он крушил их без числа и без  счета;
даже с яростью какой-то; стрелял и стрелял - час,  второй  -  на  глаза  его
выступили слезы, от какой-то невыразимой словами тоски, а он  в  ярости  все
крушил и крушил эти перекошенные рожи, дробил их; разлетались кишки,  мозги,
а он все метался по лабиринтам...
   Даже и Максим, сказал:
   - Ладно, хватит что ли... Давай, "видик" посмотрим.
   - Ну, давай посмотрим. - прошептал изнеможенно Сережа и следующие полтора
часа наблюдал как кто-то за кем то бегал,  пилил  на  части,  визжал;  видел
перекошенные от ярости лица; слышал ничего не значащие  признания  в  любви;
видел взрывы; видел еще что-то...
   Вошел отец и потребовал,  чтобы  Сережа  ложился  спать.  Максим  ушел...
Пришла мать, дала ему выпить лекарство и тоже ушла; заглянул  отец,  разбито
буркнул что-то.
   Темнота, ветер визжит за окном;  в  доме  ни  звука,  хотя...  вот  Томас
перебежал из угла в угол; вот плеснулась в аквариуме золотая рыбка.
   Вот раздался звук, будто по стеклу провели чем-то. Сережа уже  на  ногах;
вот бросился к окну, покачнулся, где-то  поблизости  заорал  монстр,  что-то
кровавое протянулось сквозь тьму.
   Сережа был уже в нескольких шагах от балкона; вот уже  видит  и  белочку,
сидящую  там;  среди  снега  -  на  ветру.  Она  силилась  перекричать,  все
усиливающийся, перерастающий уже в настоящую бурю вой:
   - Я не могу, Сережа! Что ты сделал?! Я не могу к тебе пройти!
   Сережа уже коснулся ведущей на балкон двери; как резкий  порыв  оттолкнул
его назад; а между стеклами вдруг хлынула  кишащая  червями  кровь.  Мальчик
закричал, а кровь уже загустела в железа, из которого продолжала  сочится  с
визгливым стоном.
   Мальчик оглянулся, обнаружил себя замурованным в железном  кубе,  который
стремительно падал куда-то вниз.
   - Выпустите! Выпустите! Белка, где же ты?!
   Он заорал, бросился к стене, принялся молотить в нее кулаками, но в  этот
миг куб уже врезался в какую-то поверхность. Весь перегнулся, брызгая кровью
мучительно разорвался и выбросил Сережу на ржавую поверхность.
   Мальчик тут же вскочил на ноги и обнаружил себя, под каким-то  рисованным
розово-серым покрывалом; во все стороны, на сколько было видно, простиралось
что-то унылое с перекошенными железными формами. А к рукам Сережиным  прирос
скорострельный бластер...
   Вот забулькала зеленая лужа, и вместе с облачком пара, выпрыгнуло  оттуда
здоровенное чудище: формой напоминающее белку, но все покрытое извивающимися
щупальцами, с хвостом усеянным шипами и, наконец, с пастью из которое вместе
с изогнутыми,  черными  клыками,  большими  кусками  вываливалась  слизь,  в
которой копошились белые черви.
   - Нет, я не хочу! - закричал Сережа. - Нет, пожалуйста! Я не хочу  никого
убивать... нет же, нет! Я не хочу видеть это!
   Но его никто не слушал: чудовищная белка прыгнула на него, и Сережа нажал
на кнопку "Огонь"; он заорал дико, покрылся потом; когда увидел, как  белка,
наскочив на его кровавые заряды, растянулась в воздухе, так будто к лапам ее
прикреплены были грузы и стала рваться, заливая все вокруг кровью...
   А Сережа побежал куда-то, желая найти выход из этого места, а  перед  ним
выскакивали все новые и новые монстры и он стрелял и стрелял в них.
   По мере продвижения  вперед  у  него  появлялось  все  более  совершенное
оружие, зато и монстры становились все  более  сложными:  вот  летучая  стая
отвратительно каркающих красноглазых  слизняков,  в  надутых  синих  животах
которых что-то переваривалось - они стали пеплом; вот подводный  туннель;  и
здесь какие-то слизняки и последний  -  самый  главный  в  этой  части  -  с
изумрудной чешуей, плюющий розовой, живой слизью - вот и он мертв, пошел  ко
дну.
   Быстрее по ржавой лестнице вверх - вот здоровенное поле и  спускается  на
него, с рисованного неба самое главное чудище: на летающим коне - у всадника
голова-череп вокруг которого бледно-желтое, словно дым из  заводской  трубы,
сияние. Он размахивает черным мечом и гогочет и визжит; вдруг вместо  черепа
стали поочередно появляться лица тех пятерых, из парка...
   Сережа в остервенении жмет на "Огонь" увертывается от ответных  выстрелов
и вот, наконец, главное чудище уничтожено, разбрызгивая кровавые  озера,  со
страшным затяжным воем падает оно на ржавую землю, и земля трясется. С  неба
падают рисованные лучики и Сережа в  холодном  поту  с  мученическим  стоном
просыпается.
   На улице уже светало. Видно - потеплело:  небо  светло-серое  и  из  него
падает слезливый не то снег, не то дождь.  А  Сережа  весь  взмок;  в  ужасе
бросился он к окну, распахнул его; часто вдыхая  воздух,  постоял  некоторое
время на балконе.
   "Что же это... да я сам виноват... нет, не смогу оставаться здесь  больше
не минуты. Побегу в лес сейчас же! Прочь, прочь из этого ада!"
   Стараясь не шуметь он быстро оделся - в доме еще все спали. Потом, уже  в
ботинках, вернулся в комнату, и дрожащей рукой вывел на листке: "Мама, папа,
не волнуйтесь - я скоро вернусь".
   Затем был стремительный бег по лестнице, по улице, по мосту...
   Вот он уже бежит по заснеженному полю; позади чуть слышно и угрюмо ворчит
пробуждающейся город,  а  впереди,  над  лесом,  светло-серая  пелена  почти
полностью разошлась, ослепительно зазолотилась, Сережиного лица коснулась.
   Но на этот  раз  мальчик  не  улыбался  солнечному  свету,  не  улыбался,
приближающимся с каждым мгновением лесу; лицо  его  по  прежнему  оставалось
мрачным, а когда ворвался в этот свежий лес, то заплакал, споткнулся упал  в
тяжелый, прогибающийся к земле сугроб...
   Вот  перевернулся  на  спину,  глядя  на  эти  тонкие   ветви   на   фоне
бело-золотистого неба, чувствуя, в голове какую-то  гудящую  преграду  между
ним и всем этим...
   -  Светолия.  -  прошептал  он  негромко,  протянул  руку  вверх,  и  вот
повелительница лесная уже склоняется над ним, медленно проводит своей легкой
и теплой, мягкой рукой по его лбу; и уходит гудение, и крики далеких  чудищ,
без следа испаряется черная кровь...
   На соседней ветке запела  птичка,  другая  ответила  где-то  тоже  совсем
близко;  вот  переметнулась,  яркокрылая  -  к  Светолии  на  плечо;  весело
зачирикала там, поглядывая на Сережу.
   Тут на Сережино плечо перепрыгнула белка, и он знал, что это та  самая  -
спасенная им. Она провела своим пушистом хвостиком по  его  щеке,  хрустнула
орешком и протянула его своей маленькой лапкой мальчику.
   - Спасибо. - поблагодарил Сережа.
   - Ну что же. - молвила Светолия. - Лооо  мне  уже  все  рассказала.  Твое
сердце такое же мужественное, как и сердца Лучезара и Березы. -  тут  лесная
дева опустилась перед мальчиком на колени и поцеловала его прямо в лоб.
   Сережа почувствовал приток сил, и все тело его  совсем  излечилось,  было
легко и, кажется, за спиной его выросли крылья, будто во сне.
   Но мальчик по прежнему не улыбался, он смотрел в эти огромные,  мудрые  и
теплые глаза цвета весны,  цвета  пробуждающейся  земли,  и  с  горечью,  со
страданием вопрошал:
   - Неужели, все творимое людьми так ужасно? Неужели, наш  путь,  названный
"техническим" столь ужасен? Неужели, впереди только мрак  да  ржавые  стены?
Неужели, все мы обречены?
   - Послушай, тогда преданье дней  далеких.  В  нем,  быть  может,  найдешь
ответ, на тот вопрос, что мучит тебя.

                                              *              *                *

   В годы стародавние жил-был человек один, и было у него три сына: старшего
звали Андреем, среднего Михаилом, а младшего Иваном.
   Старший, Андрей с малых лет любил на поле ходить, так, порою сядет там, у
простора на холмы дальние, на облака смотрит, и так  говорит:  "Вот  бы  мне
красоту эту постичь, через свое пропустить; почувствовать все это сполна, да
до людей донести". А как-то раз, забрался он  на  их  чердак,  и  нашел  там
картину: пыль стряхнул, и видит: стоит средь цветов дева красоты не  земной;
в руках букет держит. Загорелось Андреево сердце любовью  -  понял  он,  что
узнав ее узнает он и весь мир, и все через сердце его пройдет; и  сможет  он
донести все, что хочет людям.
   Побежал к отцу, спрашивает:
   - Кто ж она?
   А тот печально усмехнулся, да по плечу его похлопал:
   - Ту картину прадеду твоему, за верную службу князь наш подарил. Ну а кто
на картине этой - никто не знает не ведает. А даже, если б кто и знал -  все
одно - она мертва уже давно. Так что забудь про нее сын. Найдем тебе  другую
невесту.
   Нет, и не думает о другой невесте Андрей: повесил то полотно он в горнице
своей и день, и ночь ту деву пред собою видит; а сам рисовать учится,  чтобы
выразить грусть-тоску свою в полотнах...
   Теперь взглянем на среднего брата - Михаила; совсем не похож  он  был  на
Андрея: правда, тоже нравились  ему  поля,  да  холмы  дальние,  но  времени
любоваться на них у него не было; не было времени ему думать и о  прекрасных
девах, иного он жаждал: людям помочь, жизнь им облегчить.
   Смотрит на их мельницу ветряную, говорит:
   - Вот прекрасное изобретение; так  жизнь  человеку-землепашцу  облегчает.
Изучу науки, изобрету еще много вещей подобных, что б  жить  человеку  стало
легче, чтобы больше не мешки он таскал, а как мой брат - на поля любовался.
   Он даже и летающий механизм  пытался  построить:  собрал  всю  деревню  -
механизм его  несколько  раз  крыльями  махнул,  да  и  развалился.  Смеются
деревенские, а кто-то говорит:
   - Вот тебе урок, как всякой дьявольщиной заниматься. Нечестивые есть  все
твои железки! Точно - все это от дьявола.
   На это отвечал Михаил:
   - А ведь когда-то  и  колесо  не  знали.  Ведь  и  колесо  когда-то  люди
изобрели: так не считаете же вы теперь повозку изобретеньем дьявольским? Все
что изобретается и на благо служит не есть дьявольское.
   На том и разошлись: каждый при своем остался.
   Михаил не унывал от первой  неудачи;  сам  стал  изучать  разные  явления
природные, пытался объяснить их, а также и чертить учился...
   Наконец, младший брат - Иван.
   Еще с малых лет, любил он на сене лежать;  и  все  от  работы  отлынивал,
считал почему-то, что всякую работу за него другие могут выполнять. Мог он и
на поля смотреть - но не поэтическое вдохновенье, не силы  душевные  от  них
черпал, а только зевал, комаров отгонял, да думал, как бы побольше меда,  да
пирогов наестся. Он и на мельницу  смотрел,  да  думал  не  о  том,  как  бы
улучшить ее, а как бы не заставили его муку тащить. И все время: и  днем,  и
ночью - грезил он себя богатеем, причем он и  не  предпринимал  ничего,  для
того чтоб разбогатеть, и знать не хотел, что  для  этого  трудится  надо,  а
просто хотел разбогатеть сразу; жить до конца дней своих в  большом  тереме,
на подушках там валятся да поглощать всякие блюда. Работник он был, как  уже
говорилось, никуда не годный, да и нечего  толком  он  не  умел,  и  учиться
ничему не хотел...
   Вот, как-то раз, отправил всех их отец  в  дальний,  дремучий  лес,  чтоб
передали они доброе слово от него, старика, их бабушки, что там жила.
   Дорога в лес тот не день, не два, но целую неделю  отняла.  Зашли  они  в
чащобу темную; кругом дерева стеной стоят, мхи да коряги повсюду  темнеют  и
солнца ясного, за ветвями кряжистыми совсем не видать.
   - Ах, вижу, среди деревьев древних образ дивный! Летит сквозь тьму  мечта
моя. - прошептал Андрей и на глаза его слезы выступили.
   - Дорогу бы здесь проложить, чтобы люди не недели на обход зарослей  этих
тратили, но шли по делам своим напрямую. - говорит Михаил.
   - А мне бы поесть чего, да поспать! Кто бы меня до дома донес?  -  зевает
Иван, а сам от лени едва на ногах стоит.
   Только сказали они это - видят: от тропинки по которой  шли  они  отходит
прямая дорога, вся в крапинках золотых,  в  окончании  той  дороге  сидит  в
облачном свете дева красавица их зовет:
   - Идите, идите ко мне! Каждый получит, что хочет.
   Боязно братьям, однако, тяга к чудесному сильнее страха. Идут по дорожке:
впереди - Андрей, за  ним  -  Михаил,  последним  -  Иван,  весь  позеленел,
трясется от страха.
   Подходят к деве и сердцем чуют - сам не чистый пред ними:  стоит  дева  в
шаре,  волосы  ее  рыже  огненные,  плотные,  вверх  точно   пламень   живой
подымаются, шипят, извиваются. Лицо прекрасное, да каменное,  а  глаза,  что
дыры две в пропасть бездонную; под ногами же ее в шаре, глубина  открывается
и ревет там пламень.
   - Вижу в каждом из вас есть мечта, за которую, вы все, что угодно  отдать
можете?
   - Да. - хором братья отвечали.
   - Вот скажи, Андрей - согласен ли ты, за свою  мечту,  за  то,  чтоб  все
задуманное исполнить и, более того, встретится с той девой - готов ли ты  за
это отдать мне свою душу после смерти?
   - Готов! - Андрей отвечает, а дева с огненными волосами улыбается:
   - А ты Михаил, чтобы были и книги у  тебя  нужные  и  деньги  для  опытов
своих, готов ли душу свою отдать?
   - Ради наук, ради блага людского - готов. Забирай - черт с тобой!
   - Ну а ты, Иван, ради того, чтобы до конца века своего не в чем нужды  не
знал, и все, чтобы не пожелал, для себя тут же исполнялось - отдал бы за это
свою душу.
   - Угу, угу! - Иван кивает, да трясется весь, как лист осиновый - он то  и
не представлял, что такое смерть и душа; главное - не упустить такой шанс  -
как еще так сразу разбогатеть можно?
   - Ну что же. - засмеялась дева, да огнем изо рта дохнула. - Сейчас я ваши
желанья исполню, но и о награде не забуду;  вместе  смертью  за  нею  приду.
Начнем с тебя, Иван: твоя просьба самая легкая, улетишь ты сейчас  на  берег
моря-океана, там уже стоит дворец для тебя ; вокруг сады райские цветут, там
рабы и рабыни все сделают для тебя и никто до  конца  жизни  не  тронет,  не
потревожит твой покой. - хлопнула в ладоши и исчез Иван.
   - Теперь твоя просьба, Михаил. Со всего  света,  из  подземелий  пыльных,
всеми забытых собрала я для тебя книги; возвела дом, заставила его всем, что
в трудах научных может помочь тебе; денег для новых изысканий  в  довольстве
дала. Иди же, и ищи что-то для блага людского. - хлопнула в ладоши  -  исчез
Михаил.
   - Ты последним, Андрей, остался.  Сложнее  всего  исполнить  то,  что  ты
хочешь. Право - мертва уж ныне любовь твоя, но я перенесу  тебя  через  века
назад, прямо к ней. Дам тебе  полотно  и  краски,  а  рисовать  ты  уже  сам
научился. Согласен ли?
   - Конечно! Быстрее же! - вскричал Андрей, ибо  забыл  он  уже  и  о  цене
страшной, и о том, что перед ним сам дьявол стоит.
   Взяла тогда дева Андрей за руку, зарычала, точно стадо бычье и закрутился
лес, вверх взмыл, а они сквозь тьму, сквозь вспышки молний пролетели; и  вот
на лугу цветами усеянном остановились.
   Выпустила огненно-власая Андрея, а сама в воздухе без следа растаяла.
   Стоит Андрей на поле, по сторонам смотрит и вот видит - идет  она,  мечта
его, цветы собирает, песнь прекрасную, словно ветер весенний,  поет.  Тут  и
встретились они - друг другу сужденные, но временем разлученные.
   И  как  встретились,  так  сильнее  прежнего  любовь  в   сердце   Андрея
разгорелась; только в глаза они друг другу взглянули да и  поняли  все,  без
лишних слов.
   И с тех пор, прошла печаль в сердце художника, день и ночь рисует он, все
больше в мастерстве своем совершенствуется; вот уже люди приходят на полотна
его светлые смотреть; любуются - некоторые и по несколько часов, и уходят  с
лицами светлыми, желая сделать что-нибудь  для  других  людей  прекрасное  -
уходят, чтобы потом еще возвратится, еще раз на полотна эти взглянуть...
   А у Андрея и у девы уж дети появились; растят они их, живут  счастливо  -
сами беды не знают, а другим в беде помогают.
   Годы  летят  словно  листья  с  древа  осеннего,  кружатся  в  прекрасном
листопаде;  нет  художника  равного  Андрею,  как  природа,  в  глазах   его
влюбленных, прекрасны полотна...
   А Михаил, в своем времени, поселился в уготовленном ему доме: глядит, там
и впрямь все  книгами  учеными  заставлено,  лежат  на  полках  порошки,  да
минералы земные, и заготовлено уж всякое добро для поисков его.
   Рассмеялся Михаил, говорит:
   - Ну вот - вся жизнь впереди. Материал лежит, стоит только руку протянуть
- ну что ж, дело за мной!
   И взялся он за постижение наук. Забыл он и про еду,  и  про  все  радости
жизни; днями и ночами над  древними  книгами  сидит,  что  надо  выписывает,
кое-что и сам добавляет. Исхудал он, давно уж и света солнечного  не  видел,
все жажда постичь мир, и создать многое для благо человека затмила.
   Год напряженного труда проходит, второй - не знает он, что  такое  отдых.
Постигает он многие науки, ибо чует, что только из сплава их, сможет достичь
задуманного... Третий, четвертый, пятый года проходят - уж не похож на  себя
Михаил - щеки впали, посерела кожа, будто в темнице он эти годы провел.
   Горы книг он прочел, толстые  тетради  выписок  сделал,  постиг  мудрость
ученых древности; сам творить начал.
   Многое он изобрел, много для благо людского дал. Что-то  принимали  люди,
что-то за дьявольское принимали, и тогда едва ему удавалось от  гнева  толпы
спасаться.
   От того что приняли люди от Михаила - легче их труд стал; больше  времени
для созерцания мира появилась, для своего  совершенствования.  А  Михаил  не
унимается: одно изобретет, тут же за друго