з висевших на ремешке ножен. Посыпав краюху
серой крупной солью, откусил чуть ли не половину.

   Примерно в версте от обоза над травой^ поднялся столбик черного дыма,
закрутился вокруг своей оси, быстро вырастая и раздаваясь в ширину, отчего
стал похож на огромную воронку, которая стремительно, будто подгоняемая
ураганным ветром, понеслась к последнему возу.

   - Гляди!- удивленно-испуганно крикнул возница, показывая на нее.

   Молодой чумак посмотрел в ту сторону- и чуть не поперхнулся недожеваным
хлебом. Уронив краюху, он неотрывно, как перед этим на каменную бабу,
смотрел на вертящийся столб пыли. Когда воронка добралась до воза и
возница зажмурил глаза, закрестился и забормотал:

   "Господи, спаси и сохрани...", молодой чумак, инстинктивно защищаясь,
метнул в нее нож.

   Нож встрял, как в мягкое дерево, и послышался то ли скрип, то ли
скрежет, то ли сдавленный, сквозь зубы, вскрик, а из-под ножа, как из
раны, хлынула кровь, выкраснившая дым. Воронка замерла на месте, стала
быстро уменьшаться, словно вверчивалась в землю, а потом стремительно
понеслась от обоза - и сгинула.

   Молодой чумак спрыгнул с воза, подошел к тому месту, где остановилась
нечистая сила. Земля и синевато-серые кустики полыни были там забрызганы
бурой кровью, причем травинки, на которые попали капли, пожухли, будто
припаленные огнем.

   - Во как! - показывая такую травинку, сказал молодой чумак.

   - Заколдованное место, - перекрестившись, сказал возница, - едем отсюда
побыстрее.

   - Сейчас, нож найду. Он у меня особый, заговоренный.

   - Заговоренный, говоришь? - переспросил возница.- Ну, тогда не найдешь
его, в теле ведьмака торчит.
   Будет маяться с ножом, пока не помрет.

   - Жаль, хороший был ножичек, сам рукоятку ему делал, - произнес молодой
чумак. Заметив, что остальные пять возов продолжают ехать как ни в чем ни
бывало, воскликнул: - Гля, а они что - не видели?!

   - Наверное нет, а то бы остановились.

   - Во дела, да?!.. Ну, расскажу им на привале - то-то будут удивляться!

   - Не поверят, - сказал возница и стегнул кнутом волов, трогаясь с места.

   - Как не поверят?! - возмутился молодой, запрыгнув в воз на ходу. - Мы
же с тобой оба видели!.. Или ты не подтвердишь?

   - Подтвержу, - пообещал напарник.

   Обоз спустился в широкую и глубокую балку, пологие склоны которой
поросли степной вишней, терновником и шиповником. На ночевку расположились
у родника с чистой и холодной водой. Волов выпрягли и пустили пастись ниже
по течению ручейка, вытекающего из родника, насобирали хвороста на
склонах, разложили костер и повесили над огнем огромный медный котел, в
котором варился кулеш. Чумаки расположились вокруг костра - кто сидел,
поджав под себя ноги, кто лежал - и слушали рассказ о вертящейся черной
воронке. В наступившей как-то сразу, без перехода, темноте, человеческие
лица, освещенные пламенем, казались сложенными из кусочков, черных и
серо-красных, которые смешались влево-вправо, вверх-вниз, уменьшались или
увеличивались, и невозможно было понять, какое чувство вызывает
услышанное; верят или нет рассказчику. А когда он закончил и посмотрел на
напарника, ожидая подтверждения, заговорил вожак - старый мужчина с
седыми, желтоватыми, трехвершковыми усами, похожими на льняную кудель:

   - Да, места здесь нечистые. Когда я еще парубковал, тут неподалеку
хутор был, старуха в нем жила. Сколько ей лет было - никто не знал, но все
помнили дряхлой.
   Не любила она, чтобы обозы у нее на ночь останавливались, зато одиноких
путников привечала. Переночует у нее человек - и просыпается порченный:
или убьет когонибудь, или на себя руки наложит. А то и вовсе пропадал
бесследно. Спросят у старухи: "Ночевал он у тебя?" - "Ночевал. - "А куда
делся? - "Ушел поутру. А куда - кто его знает, степь большая". Долго так
продолжалось, пока один обоз не наткнулся в степи на замордованного
парубка. Успел он перед смертью сказать: "Старуха с хутора". Чумаки долго
не разбирались: подъехали к дому, подперли дверь колом и подожгли. Когда
крыша рухнула, из пламени вырвался столб черного дыма, завертелся воронкой
и унесся в степь. Наверное, с ним вы и повстречались.

   Вожак зачерпнул деревянной ложкой из котла, попробовал. По его знаку
два чумака сняли котел с огня, установили в заранее вырытую ямку, чтобы не
перевернулся.
   Все расселись вокруг котла с ложками и ломтями хлеба в руках, вожак
произнес молитву, перекрестился, подождал, пока перекрестятся остальные,
заправил кончики усов за уши и первым зачерпнул кулеш. За ним по очереди,
по ходу солнца, остальные чумаки. Ели молча, слышны были лишь сопение и
плямканье, а поев, облизали ложки.

   - Твой черед, - сказал вожак молодому чумаку.
   Тот помыл котел в ручье, повесил на .ближний к костру воз.

   - Будет сильно смаривать, меня разбуди, подежурю, - предложил напарник
молодому чумаку.

   - Чего там, справлюсь сам. - Он сел у костра, подкинул в огонь
несколько прутиков.

   На небе появился узкий серпик месяца, высветил затихшую степь. Прямо
над балкой пролег широкий Чумацкий шлях. Казалось именно с него, сдутая
ветром, упала звездочка. Чумак проследил за ее полетом, загадав не заснуть
до утра. Но дрема накатывала волнами, клонила голову к земле, и он встал,
размялся.

   Громко и вроде бы испуганно мыкнул вол, за ним второй, третий... Чумак
заметил, как между животными мелькнуло что-то светлое. Посмотрев на спящих
в возах товарищей, решил не будить их, пошел к волам один.
   Они стояли с задранными мордам, будто любовались звездами, и, казалось,
не замечали гибкую стройную девушку, поглаживающую их по шее. Она была
одета в белую сорочку до пят, вышитую по вороту и подолу черной змейкой и
перехваченную в талии черным пояском, поблескивающим в лунном свете, а
длинные густые черные волосы ее были распущены и скрывали лицо, которое -
почему-то верилось чумаку - должно быть удивительно красивым. Она
потрепала по холке комолого вола, и после каждого ее прикосновения он
задирал голову все выше, непонятно было, почему до сих пор не хрустнули
шейные позвонки.

   - Причаровываешь, красна девица? - подкравшись к ней, спросил чумак.

   Она не испугалась и не обернулась, но убрала руку с холки вола.

   - Лучше меня причаруй! - попросил шутливо чумак.

   - Могу и тебя! - задорно произнесла девушка хрипловатым голосом,
оборачиваясь и убирая волосы с лица.

   На чумака глянул черные глаза, огромные, в пол-лица, и холодные, и
словно бы втянули в себя тепло из него, отчего ему стало зябко и жутко, и
тут же из них, как бы взамен, хлестнула обжигающая волна, охватившая с
головы до ног и наполнившая легкостью и любовной истомой. Чумак
почувствовал, что готов выгибать шею, как это делал комолый вол, только бы
к ней прикасались девичьи руки. Сдерживая дрожь в голосе, он попросил:

   - Причаруй...

   Тонкие губы ее тронула легкая улыбка, девушка отпустила волосы,
скрывшие лицо, развернулась и плавной походкой - казалось, маленькие и
белые босые ступни ее не касаются земли - пошла по балке прочь от волов,
от чумацкого табора. Отойдя шагов на тринадцать, огляну-^ лась и еле
заметным движением поманила за собой чу-* мака. Он глупым телком затрусил
за ней.

   Девушка села на камень-песчаник у куста шиповника, обхватила колени
руками. Длинные волосы точно черным платком укрыли ее всю, видны были лишь
маленькие ступни, казавшиеся серебряными в лунном свете.
   Чумак наклонился к ней, попытался разглядеть сквозь густые волосы лицо,
чудные глаза, не смог и потянулся к ним рукой. Голова девушки чуть
вздрогнула, выражая негодование. Чумак отдернул руку и, винясь, припал
губами к девичьим стопам, холодным и скользким, будто вырубленным из льда.
Маленькая рука потрепала его по щеке, перебралась на шею, сжала ее очень
больно, а потом погладила нежно. Пальцы ласково бегали по позвонкам
вниз-вверх и будто размягчали их, превращали в податливую глину: чумак все
круче загибал голову, но не чувствовал ни боли, ни того, как слетела
шляпа. Прямо над собой он увидел огромные провалы девичьих глаз, в которых
вспыхивали красные искорки и падали в его глаза, перекатываясь в сердце.
Оно вдруг перестало биться, раздулось и взорвалось, наполнив тело сладким
блаженством.

   - Люба ли я тебе? - Хрипловатый голос шел непонятно откуда, ведь
девушка не размыкала тонких губ, сложенных в грустную улыбку.

   - Ой, люба!

   - Тогда поцелуй меня.

   Чумаку показалось, что голова его отделились от шеи и, как поднятая
ветерком тополиная пушинка, плавно полетела к голове девушки, жадно
припала к ее губам, податливым и холодным, мигом потушившим жар в его теле.

   - Обними меня, - попросила девушка.
   Руки чумака, тоже словно бы отделавшись от туловища, обняли ее,
маленькую и хрупкую.

   - Крепче!

   Непонятным образом оказалось, что она лежит на спине, а чумак- на ней.
Она извивалась, медленно, лениво, точно пыталась выползти из-под него, но
руки ее, маленькие проворные, как бы не давали, вопреки ее желанию,
сделать это, цепляясь за его шею.

   Вот она поймала руку чумака, приложила к своему животу.

   - Там застежка, - обдав его ухо горячим дыханием, прошептала девушка, -
расстегни ее.

   Застежка была странной, продолговатой формы и располагалась не вдоль
тела, а как бы торчала из него.
   Чумак потянул ее и сразу же остановился, потому что девушка вскрикнула
и напряглась.

   - Тяни! - с болью в голосе попросила она.
   Чумак, перехватив застежку поудобнее, удивился, что она покрылась
чем-то липким и теплым. Слишком знакомо, привычно лежала она в ладони.
Внезапно осенившая догадка заставила чумака отпрянуть от девушки и
одновременно вогнать нож еще глубже да так, что рукоятка воткнулась
наполовину в ее живот.

   - У-у-у!.. - завыла девушка, извиваясь на земле и царапая ее ногтями.

   - Свят-свят-свят! - осенил чумак себя крестным знамением. - Сгинь
нечистая сила!

   Девушка застыла, широко раскинув руки и ноги. На белой рубашке
расплывалось темное пятно, вскоре вымочившее ее всю. И тут девушка
произнесла скрипучим, старушечьим голосом:

   - Не хочешь по-хорошему - сделаешь по-плохому!
   Сам ко мне прибежишь! - Она вдруг задымилась сразу вся - и пропала.

   Чумак перекрестил то место, где только что лежала девушка, и побежал к
табору, к еще заметному огоньку костра.

   Волы стояли сбившись в кучу и наклонив головы, будто приготовились
отбиваться от волчьей стаи. Чумак хотел обогнуть их слева, но волы,
потеряв обычную неповоротливость, быстро перестроились, загородив ему
дорогу. Чумак попробовал обогнуть справа - и опять ему помешали. Волы
наступали на него, оттесняя от табора к широкой прогалине на поросшем
кустами склоне, по которой обоз спустился в балку. Чумак побежал по
прогалине, а когда добрался почти до верха, увидел темный силуэт каменной
бабы на кургане. Казалось, она звала его к себе, обещая защитить от волов.
Чумак кинулся было к кургану, чувствуя, что бежать становится все легче,
будто кто-то подталкивал его в спину, но тут же, догадавшись, что
поступает неправильно, метнулся к зарослям степной вишни. Упав на
четвереньки, он пополз в кусты, не обращая внимания на колючки, которые
впивались в его тело, удерживая на месте. Позади хрустели ветки, ломаемые
волами, но погоня отставала все больше, и вскоре послышалось недовольное
мычание животных, застрявших в кустах. А чумак полз и полз, стараясь
придерживаться середины склона, пока не скатился в ложбинку, над которой
ветки сплелись в такой плотный шатер, что невозможно было разглядеть ни
единой звездочки^на небе. Чумак перевернулся на живот, прижался щекой к
сырой земле, вдыхая успокаивающий запах прелых листьев.

   Волы перестали мычать, кусты немного еще потрещали, и наступила тишина,
тягучая и тревожная. А потом со всех сторон послышалось шуршание, точно
легким ветерком гоняло по склону ворох опавших листьев. Что-то маленькое
сползло в ложбину, добралось до скованного страхом человека. Он затаил
дыхание и мысленно повторил несколько раз: "Чур меня, мое место свято!"
Что-то холодное длинное и узкое вползло на него, задержалось на миг на
спине, соскользнуло на землю и тихо зашипело, словно призывая на помощь. В
ложбину спустилось еще несколько змей. Чумак почувствовал, как по его шее
заскользила толстая и короткая, наверное, змея-куцехво^ стка, заелозила,
будто протирала своей жесткой кожей мягкую человеческую перед тем, как
укусить, но видимо передумала и поползла под рубашку на спину, потом
вернулась на шею, куда уже взобралась другая змея. Они переплелись и
зашипели, то ли радуясь встрече, то ли пугая друг друга. К ним
присоединились третья, четвертая, пятая... Вскоре змей наползло в ложбину
так много, что чумак не мог вздохнуть под их тяжестью. Впрочем, если бы не
запах прелых листьев, то он решил бы, что не дышит вовсе. Он лежал
похороненный под змеями, которые, казалось, сползлись сюда со всей степи,
а они шипели, шипели...

   Вроде бы неоткуда здесь взяться петуху, но кукареканье, звонкое и
задорное, прокатилось по степи. Змеи замерли, будто прислушались, а потом
зашипели громче и забились, точно им прищемили хвосты. Сперва чумак
подумал, что они дерутся между собой, но вскоре почувствовал, что дышать
ему становится легче: гады уползали. Когда петух пропел во второй раз,
последняя змея, выскользнув из-под рубашки чумака, торопливо выбралась из
ложбины.

   Чумак долго лежал не шевелясь, затем открыл глаза и осторожно, в
несколько коротких движений, повернул голову. Шатер над его головой
посерел и распался на отдельные ветки и листья, причем листья казались
пожухшими. Чумаку подумалось, что и сам он пожух, хотя тело было влажным и
липким, точно гады обтерли об него слизь с себя. Выбравшись из ложбины, он
пополз вниз по склону.

   Солнце еще не взошло, но уже было светло. Волы лениво щипали траву, а
комолый, фыркая, пил воду из ручья. Они даже не обратили внимания на
человека, обогнувшего их.

   - Где тебя черти носят?!

   Чумак испуганно вздрогнул, медленно обернулся и увидел обозного вожака,
который гневно накручивал длинный желтоватый ус на скрюченный указательный
палец.

   - Костер потух, волы в мыле и крови - ты что, всю ночь по кустам их
гонял?! Ах, ты... - Вожак вдруг дернул ус, будто хотел вырвать его, и
удивленно уставился на голову молодого чумака. - Так-так... - понимающе
произнес он и смотал с пальца ус. - Ты иди поспи, а кулеш я сам сготовлю.

   - Не хочу, - буркнул молодой и пошел к роднику.
   Вода была студеной, а на вкус - не оторвешься. Заныли зубы, и чумак
отпал от родника, перевел дух. Наклоняясь к воде по-новой, увидел свое
отражение и поразился тому, что волосы от темени ко лбу будто выстригли,
оголив белую кожу. Дотронулся: нет, не выстригли, вырвал одну волосину.
Она была белой.

   Подойдя к своему возу, он сел на землю, прислонившись спиной к заднему
колесу, пахнущему дегтем. Напарник уже проснулся, но вставать не
собирался, кряхтел и ворочался. Громко чихнув, он задал вопрос, который
молодой чумак не расслышал, потому что неотрывно смотрел на каменную бабу
на вершине кургана. Первые солнечные лучи выкрасили ее в багряный цвет,
точно облили молодой кровью, горячей, испаряющейся, образующей вокруг бабы
золотисто-красный ореол дивной красоты, который манил рассмотреть его
вблизи.

   - Ты куда? - окликнул вожак, помешивая деревянной ложкой варево в котле.

   - Туда, - не оглядываясь, махнул молодой чумак в сторону кургана.

   - Не долго, скоро снедать будем.

   Молодой чумак ничего больше не сказал, побежал быстрее. Поднявшись на
вершину кургана, он не увидел ореола, как будто баба всосала его оспинами,
а серо-желтая безглазая, безносая и безухая голова ее словно бы
отворачивалась от человека, боясь встретиться с ним взглядом. Чумак
медленно ходил вокруг нее, а она незаметно отворачивалась. Он неожиданно
даже для самого себя рванулся вперед - и заметил, как громоздкий, вросший
в землю истукан начал поворачиваться, понял, наверное, что не успеет, и,
скрипнув жалобно камнем о камень, затих смиренно. Отворачивалась баба
потому, что не хоте^ ла показывать нож, который торчал в ней, вогнанный
глубоко, даже резная деревянная рукоятка влезла наполовину и покрылась
чем-то бурым и рыхлым, похожим на ржавчину. Чумак перекрестил себя, затем
- рукоятку и опрометью кинулся к табору.



                                 МИРОШНИК

                                  Рассказ

   Мирошник - пожилой .кряжистый мужчина с волосами, бровями и бородой
пепельного цвета (когда-то темно-русыми, а теперь выбеленными сединой и
мукой) - сидел при свете лучины за столом перед пузатой бутылкой
красноватого стекла, чаркой, наполненной на треть водкой, огрызком
луковицы и недоеденным ломтем ржаного хлеба в просторной горнице, в
которой царили беспорядок и грязь, потому что давно не хозяйничали здесь
женские руки, а у мужских были свои заботы. Из горницы вели две двери:
одна во двор, а другая в мельницу водяную, сейчас не работающую, но
поскрипывающую тихо и тоскливо какой-то деревянной деталью. Когда скрип на
миг смолк, мирошник поднял чарку, долго смотрел в нее мутными, будто
присыпанными мукой, глазами, потом выпил одним глотком и крякнул; но не
смачно, а грустно и обиженно: жаловался ли, что жизнь у него такая
поганая, или что водка заканчивается - кто знает?
   - Апчхи!- словно в ответ послышалось из-под печки.
   - Будь здоров! - по привычке пожелал мирошник.
   - Как же, буду! - недовольно пробурчал из-под печки домовой и
зашевелился и заскреб когтями снизу по половицам.
   - Не хочешь - не надо, - примирительно произнес мирошник и захрустел
огрызком луковицы, заедая его хлебом. Крошки он сгреб ладонью со стола к
печке. - На, и ты перекуси.
   Домовой заскребся погромче, потом недовольно хмыкнул и обиженно сказал:
   - И все?!
   - Больше нет. Сам, вишь, впроголодь живу.
   - Бражничать надо меньше, - посоветовал домовой.
   - Надо, - согласился мирошник. - Было бы чем заняться, а то сидишь,
сидишь, как кикимора на болоте, поговорить даже не с кем.
   - Ага, не с кем! - обиженно буркнул домовой.- Смолол бы чего-нибудь, а?
Я бы хоть мучицы поел.
   - Нечего молоть. Вот новый урожай подоспеет... - Мирошник тяжело
вздохнул.
   - Апчхи! - подтвердил домовой, что не врет человек, громко и часто
застучал лапой, как собака, гоняющая блох.
   - Будь здоров! - опять по привычке пожелал мирошник.
   Домовой пробормотал в ответ что-то невразумительное, поерзал чуток и
затих, наверное, заснул..

   А мирошник вылил в чарку последние капли из бутылки, зашвырнул ее в
красный угол под икону. Водки хватило только язык погорчить, поэтому
мирошник зло сплюнул на пол и замер за столом, лишь изредка поглаживая
ладонями плотно сбитые доски, точно успокаивал стол, просил не сердиться
на него за беспричинное сидение поздней ночью.
   Во дворе послышался скрип тележных колес, заржала лошадь. Мужской
голос, трубный, раскатистый, потребовал:
   - Эй, хозяин, принимай гостя!
   Мирошник даже не пошевелился: мало ли он по ночам голосов слышал-
мужских и женских, трубных и тихих, раскатистых и шепелявых,- а выглянешь
во двор - там никого.
   - Мирошник! - опять позвал мужской голос, теперь уже с крыльца.
   Заскрипела дверь, послышались тяжелые шаги с прихлюпыванием, будто
сапоги были полны воды, и в горнице появился низенький, полный и
кругленький, обточенный, как речная галька, мужчина в выдровой шапке,
сдвинутой на затылок и открывающей густые и черные с зеленцой волосы, со
сросшимися, кустистыми бровями и длинной бородой того же цвета, в
сине-зеленых армяке и портах и черных сапогах, выгаченных из непонятно
какой кожи и мокрых - после них оставались темные овалы на половицах, -
словно хозяину пришлось долго брести по ручью, где вода доставала как раз
до края голенищ, потому что порты были сухи. Гость снял шапку, поклонился.
Волосы и борода его напоминали растрепанную мочалку из речных водорослей и
п