я, по правде  говоря,  собравшиеся  там  господа  куда  больше
интересовались   театром,    декорированным    Джованни    Буоначини,    и
представленными на нем балетами с участием  гигантов,  драконов  и  духов,
нежели  всем  этим  theatrum  politicum  [политическим  театром   (лат.)].
Впрочем, господин студиозус, мне кажется, я уразумел, что имели вы в  виду
и что, по-моему, так хорошо изъяснили.
   Обратись к Мануэлю, он озабоченно спросил, какова доля  правды  во  все
вновь всплывающих слухах о волнениях  среди  штирийского  крестьянства?  И
верно ли, что нынешней  весной  или  летом  там,  на  юге,  предполагается
прибегнуть к вооруженной силе? В таком случае и его, графа,  полку,  полку
Кольтуцци, придется в конце концов выступить тоже, ибо поговаривают, будто
для сего дела избрана именно эта часть, поелику состоит она  не  из  одних
только немцев, а в большинстве своем из завербованных чужестранцев?
   В вечернем сумраке, начинавшем застилать комнату, Мануэль, сидя в своем
массивном дубовом кресле, выглядел особенно тонким, а лицо его  -  нежным,
как лицо мальчика. Сдвинув брови и глядя в пол, он сказал:
   - Да, нам, наверное, придется скакать на юг для вящей безопасности. Что
до волнений, то это пустые  слухи.  -  И,  минуту  помолчав,  прибавил  на
французском языке, на котором  по  какой-то  странности  думал  и  говорил
преимущественно тогда, когда бывал раздражен или не в духе: - Les  pauvres
gens! Cela serait detestable [Бедняги! Это было бы мерзко (франц.)].
   Пляйнагер сидел, подавшись вперед, опершись локтями о  колени,  опустив
голову.  В  блеклом  свете,  еще  проникавшем  через  высокие  окна,   его
надбровные дуги, казалось, выступали особенно сильно.


   Когда они сидели при высоких, тихо мерцавших свечах,  занимаясь  своими
языковыми упражнениями,  нередко  случалось,  что  жизнь  юного  студента,
который был рядом с ним, говорил, умолкал, а  порою,  задумавшись,  молчал
подольше, представлялась Мануэлю  каким-то  неведомым,  смутным,  пожалуй,
желанным и даже зависти достойным  миром  свободы,  вольных  стремлений  и
авантюр.  Так  и  получилось,  что  граф  некоторыми   своими,   пусть   и
осторожными, вопросами время от времени наводил Пляйнагера на гот или иной
занимавший его предмет и в итоге кое-что узнал - о кабачках,  где  приятно
посидеть и выпить, о музыкантах, которых приятно послушать, о девчонках, с
которыми приятно потанцевать.
   Однако, поскольку граф заговаривал об этом чаще, нежели хотел того сам,
то Рудольфус, scilicet Рудль, однажды набрался смелости и спросил Мануэля,
не желает ли он как-нибудь отправиться в одно из этих  местечек  вместе  с
ним?
   Действие  этого  вопроса  было  ошеломляющим  -  позднее  Рудлю   стало
казаться, что ротмистр давно его ждал и,  должно  быть,  уже  заранее  все
обдумал. Ибо ответил он сразу:  на  этот  случай  им  понадобится  наемный
экипаж, который не бросался бы в глаза ни цветом, ни гербом на  дверцах  и
ждал бы их у задней калитки парка, выходящей в глухой переулок,  дабы  они
могли поехать, куда им вздумается, а выйдя из кареты  -  она,  разумеется,
должна быть совершенно закрытой, - оставить ее в надежном месте дожидаться
их возвращения. Кроме того, Рудль должен достать Мануэлю платье студента -
камзольчик и берет, какие  носит  он  сам,  больше  ничего  не  требуется,
поскольку эспадрон и сапоги у него есть. Чего, однако, у него нет, так это
представления о том, как следует вести себя  в  подобном  кругу  и  в  тех
заведениях, каковые они собираются посетить, дабы ничем не  отличаться  от
остальных, - на сей счет  он  желал  бы  получить  кое-какие  указания.  И
наконец: он может там  появиться  только  под  вымышленным  именем,  пусть
Рудольф ему это имя придумает и хорошенько  запомнит,  чтобы,  представляя
его, не путаться.
   Создавалось впечатление, что, изобретая все эти хитрости, граф  уже  от
одного этого получал большое удовольствие.
   И вот Пляйнагер сразу же окрестил своего знатного ученика: Руй Фаньес -
из-за своего акцента он  должен  был  оставаться  испанцем,  -  итак,  Руй
Фаньес, бакалавр прав. Степень необходима, дабы  графу  оказывали  должное
уважение! Все остальное Рудль брался доставить исправнейшим образом. Когда
на другой день он принес камзол на шнуровке и берет, студиозус Руй  Фаньес
с жадным нетерпением их примерил, надел также сапоги и прицепил эспадрон.
   Он выглядел хорошо.  Пляйнагер  был  искренне  восхищен  прелестью  его
облика.



6

   Весна крепнет день  ото  дня,  еще  немного,  и  наступит  жара.  Весна
будоражит людей, дома лопаются, как почки, через раскрытые  двери  и  окна
повсюду  гуляют  сквозняки,  белье  развевается  на  веревках,   колышутся
занавеси, и даже задние дворы залиты солнцем. Тонкая пелена первой  зелени
трепещет перед желто-серыми  фасадами  домов  и  на  дальних  холмах,  где
встрепанные космы по-зимнему сквозистых древесных крон густеют  и  оживают
вновь. И все же весна длится всего мгновение, которое еще никому  не  дано
было удержать. Вот уже под нежно-прозрачной зеленью приоткрывается  темная
сердцевина зрелости. Вечера делаются почти по-летнему теплыми, но пока все
еще только цветет.
   В такие вечера венская знать устраивала празднества в Шоттенау, зеленом
предместье с изящными летними  павильонами,  обширным  парком  и  зелеными
галереями, живописно расположенными вокруг небольшого озера, или  большого
пруда. Гости имели обыкновение также танцевать на свежем воздухе, для чего
в одном месте парка была по всем правилам сооружена площадка; устраивались
здесь и другие увеселения для знатных господ.
   Игнасьо прогуливался по берегу озера в обществе своей сестры Инес.
   Между деревьями парка висели на шнурах пестрые фонари, рассыпая  всюду,
куда хватал  глаз,  такое  сверкающее  многоцветье,  что  казалось,  будто
раскрылись недра какой-то  горы,  явив  людям  свои  полыхающие  волшебным
пламенем сокровища. Справа от гуляющих  послышался  плеск  весел:  брат  с
сестрой увидели четыре стройных барки в сиянии великого  множества  огней.
Медленно скользили они друг за другом, вода плескалась в выложенные камнем
берега, и вдруг зазвучал хор - под струнные переборы в высокое темное небо
полилась испанская песня.
   - Возможно, на одном из этих судов плывет твой друг Мануэль, -  сказала
Инес, - ведь там собрались почти все наши.
   - Нет, - отвечал ей брат, - он, на  свое  несчастье,  вынужден  сегодня
вечером участвовать в травле зверя, затеянной семейством  Ласо,  они  ведь
как раз недавно выстроили в Нижнем Верде потребный для этого дела загон. А
я  знаю,  что  Мануэлю  подобная  забава  ни  малейшего  удовольствия   не
доставляет.  Крики   загонщиков,   запах   хищных   зверей   -   для   его
чувствительного носа просто пытка. Да еще стрельба сквозь прорези в заборе
- все это ему глубоко  претит.  Несколько  дней  тому  назад  он  сам  мне
жаловался. И тем не менее я посоветовал ему пойти,  ты  легко  догадаешься
почему. - И после недолгой паузы, смеясь,  прибавил:  -  Кроме  того,  при
таком шуме и гаме навряд ли можно опасаться, что он впадет в задумчивость,
как во время осенней охоты в горах, и опять упустит момент  для  выстрела.
Ласо, как я слыхал, купили даже двух тигров, правда ли, однако,  что  люди
болтают, - это уже дело другое.
   - А вот там сидит, одинокая и всеми  покинутая,  старая  баронесса  фон
Войнебург, при ней только  какая-то  молодая  дама,  и  больше  никого,  -
заметила Инес, украдкой показав брату на одну из полуоткрытых  беседок,  в
которых обыкновенно собирались целые компании.
   Игнасьо взглянул в указанном направлении.
   Возле старой баронессы  сидела  незнакомая  ему  златоволосая  девушка,
наблюдая за проплывавшей мимо праздничной толпой.
   Тобар остановился, но ничего не сказал.
   - Ты, кажется, собираешься засвидетельствовать баронессе свое почтение?
- с некоторым удивлением спросила Инес, потому  что  обыкновенно  Игнасьо,
как мог, избегал вздорной старой  дамы,  которой  Инес  время  от  времени
наносила визит единственно в угоду матери -  баронесса  была  подругой  ее
юных лет.
   - Да! - отвечал Игнасьо  с  такой  решительностью,  которая,  казалось,
совершенно не соответствовала  случаю.  Ведь  не  могла  же  та  белокурая
крошка,  так  полагала  Инес,  произвести  на  ее  брата   столь   сильное
впечатление?
   Брат и сестра  незамедлительно  направились  к  беседке,  меж  тем  как
ливрейная челядь Тобаров уселась  поблизости  на  скамейке,  рядом  с  уже
сидевшими там слугами баронессы.
   Инес присела в реверансе, Игнасьо с глубоким поклоном, держа левую руку
на эфесе шпаги, взмахнул перед дамами шляпой с пером,  белокурая  фройляйн
тоже сделала реверанс незнакомым господам, а старая  баронесса  расплылась
от удовольствия, что наконец-то у нее появилось общество.
   - Сидишь здесь с этой бедной деревенской девочкой, всеми  покинутая,  -
шипела баронесса на ухо Инес,  занявшей  место  подле  старухи  в  глубине
беседки, - и никто не позаботится о бедняжке, которой  ведь  тоже  хочется
повеселиться.
   (Старой даме, конечно,  не  приходило  в  голову,  что  ее  собственная
наружность, довольно-таки  уродливая  и  не  слишком  приветливая,  немало
способствовала этому одиночеству, то есть попросту  отпугивала  от  бедной
деревенской девочки возможных кавалеров.)
   - Малышка гостит  у  меня,  ее  фамилия  Рандег,  они,  можно  сказать,
полукрестьяне, к тому же лютеранской веры, ведь тамошним дворянам все  еще
дозволено оставаться лютеранами. Но девочка  очень  славная.  Знаете,  мне
ведь весьма по душе, когда кто-либо из моих домочадцев - кто бы то ни  был
- посещает раннюю мессу у миноритов, их владения прилегают к нашему парку,
зато мы по особой лестнице можем взойти  прямо  к  ним  на  хоры.  Надобно
только пройти шагов четыреста от дома  по  огороженному  парку,  тут-то  и
будет дверца на хоры, так что мы ходим в церковь, оставаясь  chez  soi  [у
себя дома (франц.)] и в полном неглиже. Прежде я сама  неукоснительно  это
соблюдала, ныне же здоровье мне более не позволяет. - (Заметим  мимоходом:
в десять часов утра  она  пила  свой  шоколад,  в  двенадцать,  на  второй
завтрак, ела жареную дичь, дабы подкрепить свои слабые члены.) -  Но  быть
может, ты думаешь, Инес, что мне удается  заставить  хоть  кого-нибудь  из
этих бездельников слуг... quel bagage!.. [какой сброд! (франц.)] ходить  к
ранней мессе? Пусть бы  даже  для  моего  покоя,  душевного  и  телесного,
понадобилось, чтобы кто-нибудь из моих домашних туда отправился, коли сама
я уже не в силах идти, хотя душа моя о том вопиет!  Думаешь,  они  бы  это
сделали? Ради бедной старой вдовы? Ничего  подобного.  Они  пытались  меня
надуть, des chiens [собаки  (франц.)],  плели  невесть  что,  сами  же  до
полудня храпели, но я  их  вывела  на  чистую  воду.  А  вот  эта  славная
девчушка, что сидит здесь, впереди нас, готова оказать старухе услугу, она
не пропустила еще ни одной ранней мессы, хоть бы на дворе была темень  или
лил дождь, а ведь она ко всему еще лютеранка! Доброе начало,  посему  как,
скажу вам по секрету, она преимущественно ради этого у  меня  и  живет,  к
тому же это делается по высочайшей воле.
   - Как это понимать? - спросила Инес,  хотя  она  давно  уже  слышала  о
миссионерской деятельности баронессы фон Войнебург.
   - Ее величество, наша всемилостивейшая государыня, благосклонно взирает
на подобные начинания и соблаговолила  с  полной  ясностью  выразить  свою
высочайшую волю. А именно: чтобы молодых провинциальных дворян part a part
[понемногу (франц.)] привлекали в столицу и при этом непременно руководили
их совестью. Однако с маленькой Маргрет Рандег есть еще  особая  заковыка.
Некто из ее многочисленных родичей в совсем недавнем времени  обратился...
Тот самый, которому государь по сему случаю писал: "Будь я сейчас рядом  с
тобой, я бы тебя расцеловал", да  вы,  наверное,  тоже  об  этом  слышали,
крутом ведь только про это и толковали. Ну а теперь при дворе помышляют  о
том,  чтобы  оказанием  особой  милости  завоевать  и  остальных.  И   вот
государыню  осенила  мысль,  каковая  ярче  всего  освещает   христианское
благочестие, а также высокую мудрость ее величества. Слыхала  ли  ты,  моя
маленькая Инес, о готовящемся при дворе представлении балета?
   - Конечно, - отвечала Инес Тобар. - Там, кажется,  собираются  положить
на музыку и представить в танце какую-то пиесу древнеримского автора.
   - Верно, верно, деточка, - забормотала старуха. - Ну  так  вот,  сперва
полагали, что представлять, то есть исполнять  танцы,  будут  фрейлины  ее
величества. Само собой, что те, у кого дочери при дворе состоят как  dames
d'honneur [придворные  дамы  (франц.)]  государыни  и  тому  подобное,  от
радости себя не помнили. Ежели спектакль будет столь пышный, то,  как  они
полагали, ихним  дурнушкам  выпадет  случай  отличиться  и  как-нибудь  да
выдвинуться. И уже во весь голос судили да рядили о ролях, кто, мол, будет
агировать ту или иную из древних героинь или богинь. А  государыня  возьми
да и перечеркни все их расчеты.
   - Как так? - вежливо спросила Инес, на самом  деле  слушавшая  болтовню
баронессы лишь вполуха.
   - А вот так: ее августейшее величество изволила порешить,  что  надобно
соединить приятное с разумным и полезным и чтобы в итоге, хотя на театре и
будут представлены одни язычники, все обернулось к вящей славе божией. Сие
означает, что для того балета приглашено  несколько  девиц  из  провинции,
дабы пышность, блеск и величие императорского двора воздействовали  на  их
покамест еще глухие сердца, - пригласили их, само  собой,  для  участия  в
балете. Так что в Хофбурге уже с великим усердием репетируют и в последние
дни особливо занимаются с высочайше  доверенной  мне  подопечной,  с  моей
маленькой Маргрет,  ибо  возымели  намерение  дать  ей  исполнить  главную
партию.
   - А что же на это скажут другие молодые дамы,  те,  что  при  особе  ее
величества состоят и спервоначалу для сего исполнения предназначались?
   - Вот тебе еще один  пример  высокой  мудрости  нашей  всемилостивейшей
повелительницы. Разом лишила она всех  этих  девиц  купно  с  их  родичами
повода  затеять  свару.  Государыня  их  спросила:  кто   готов   принести
добровольную жертву ради обращения заблудших душ и возврата их к единой  и
единственно истинной вере? Итак, кто из вас, mesdames, готов по своей воле
отступиться? Благорассудите, что в сей древнеримской пиесе вам и без  того
достанутся не бесчисленные  главные  и  прочие  женские  персоны,  а  лишь
немногие. Так кто из вас самоотверженным своим  отказом  желает  заслужить
заодно  и  милость  неба,  и  особое   благоволение   его   императорского
величества? Ну, можешь себе представить, Инес, как все они тотчас  полезли
вперед, то-то было толкотни, так вот и пришлось  им  уступить  места  этим
нескладехам.
   В то время как Инес в глубине беседки учтиво  слушала  болтовню  старой
баронессы,  сидевший  впереди  Игнасьо  пытался  развлекать  фройляйн  фон
Рандег, что было не так уж трудно, потому что девушка, чей взгляд,  словно
головокружительная пестроцветная бездна, приковывало к  себе  проплывавшее
мимо них  праздничное  великолепие,  и  без  того  пребывала  в  состоянии
непрестанного изумления, так что  Игнасьо  едва  успевал  отвечать  на  ее
вопросы, звучавшие порой несколько наивно и невпопад, отчего и ответить на
них было не всегда просто. Например:
   - Государь-то, поди, тоже здесь?
   Или:
   - А может он выйти из дворца, когда ему хочется?
   Игнасьо с самого начала из вежливости говорил по-немецки  и  бесконечно
забавлялся выражениями и выговором Маргрет.
   - Эге! - воскликнула она вдруг и приподнялась на  скамейке.  -  Тамочки
вон зачали танцевать! Ой и чудной же танец, я такого и не видывала.
   - Это совершенно новый танец, мадемуазель, его завезли к  нам  недавно,
называется он менуэт и ныне в Париже весьма a la mode.
   Теплый ветерок донес до них звуки роговой музыки - длинную  и  вычурную
фиоритуру.
   - Il faut rester assise, ne pas se lever a demi dans telle maniere, mon
enfant [должно сидеть на месте, а не привставать таким манером,  дитя  мое
(франц.)], - наставительно произнесла за спиной у девушки баронесса.
   Маргрет живо обернулась, она слегка покраснела, но глаза у нее горели:
   - Excusez et pardonnez bien, ma bonne mere, mais il y a tant a voir ici
de nouveau - j'en suis  parfaitement  pertourbee!  [Извините,  пожалуйста,
добрая моя матушка, но здесь видишь столько нового,  у  меня  голова  идет
кругом! (франц.)]
   Услыхав из этих свежих  розовых  уст  столь  беглую  французскую  речь,
притом с удивительно хорошим  произношением,  Игнасьо  мгновенно  вспомнил
охотничий замок графа Ойоса у подножия  Шнееберга  и  трех  его  гостей  -
помещиков из Штирии, а также их рассказ, столь же бегло изложенный ими  на
том же языке.
   Он спросил фройляйн фон Рандег, знакомы ли ей помещики  из  Мурегга,  а
быть может, она знает и тех трех молодых людей?
   - Еще бы! - вскричала она смеясь. - Шалопаи окаянные! Когда приезжали к
нам на охоту, запустили ко мне в постель ежа, прямо под паволоку перины!
   -  Mais,  mon  enfant,  -  сказала  баронесса,  которая,  несмотря   на
перешептыванье с Инес, по всей видимости, не упускала  ни  единого  слова,
произнесенного  впереди,  -  quel  vocabulaire!  [Но,  дитя  мое,  что  за
лексикон! (франц.)]
   Мило болтая с девушкой, Игнасьо давно успел выяснить то, что так горячо
желал узнать у нее с самого начала. Да, сообщила ему фройляйн фон  Рандег,
она уже во второй раз в Вене, и ей здесь необыкновенно нравится. На бале у
княгини Ц. той осенью она была  и  (к  тому  же!)  прекрасно  помнит  того
господина ("красивый  смуглый  мужчина"),  который,  как  она  с  радостью
узнала, приходится ему кузеном, это, должно быть, благороднейший  человек,
не зря же он когда-то так решительно помог тому несчастному бедняку и  его
отважной невесте...
   - Это старая история, - поспешил вставить Игнасьо, - мне кажется, он не
любит, чтобы ему о ней напоминали.
   - А разве его здесь нет? - спросила молодая дама.
   - Думаю, он еще явится, и, ежели немного погодя  вы  позволите  мне  на
минутку отлучиться, я его разыщу и приведу сюда.  -  Так  ответствовал  ей
Игнасьо, должно быть, именно в этот миг его осенила счастливая мысль.
   Теперь, казалось ему, настало время ее осуществить, ибо только  что  он
заметил тощую фигуру маркиза де  Кауры,  который  прошествовал  мимо  них,
сопутствуемый двумя своими лакеями  и,  конечно,  с  табакеркой  в  руках.
Игнасьо живо обернулся к сидевшим сзади дамам.
   - Милостивая государыня, - обратился он к баронессе, меж тем  как  Инес
слушала его с возрастающим удивлением, - я жду здесь моего  кузена,  графа
Куэндиаса, однако опасаюсь, что он не сумеет нас найти, а посему  прошу  у
дам позволения ненадолго отлучиться... Надобно наказать лакеям, стоящим  у
входа в парк - тот или другой из них наверняка знает графа в лицо, - чтобы
они направили его сюда  к  нам,  разумеется,  с  вашего  на  то  согласия,
досточтимая баронесса.
   - Ваш кузен граф Куэндиас, ротмистр  в  полку  Кольтуцци?  Превосходно!
Признаться, Игнасьо, я была бы вам за это даже обязана! -  И,  обратись  к
Инес, после ухода Тобара шепнула ей на ухо: - Везет же этой  простушке,  в
довершение всего общество ей составят самые знатные и блестящие  кавалеры,
как, например, ваш брат или граф Куэндиас.


   Игнасьо скоро нагнал важно выступавшего маркиза. Сначала  оба  кавалера
отвесили друг другу церемоннейшие поклоны, держа руку  на  эфесе  шпаги  и
помахивая шляпами. И лишь после этого обменялись рукопожатием.
   - Простите меня, милостивый государь, - начал Игнасьо,  как  ни  тяжело
ему было в эту минуту обращаться к "нюхачу" и как ни восставало в нем  все
против этого обращения, - коли я докучаю вам своей просьбой. Не  могли  бы
вы оказать мне величайшую услугу?
   - За