следуют.
А жалобы... это только у стариков, так их не порют. Или если кто
кровью харкает. Так этих не сюда пороть водят...
      Мурзик насторожился. Санитар шлепнул на справку печать и
вручил мне. Я тут же размазал свежие чернила и заполучил
фиолетовое пятно на палец.
      - Идем, что стоишь, - сказал я Мурзику, подталкивая того к
выходу.
      Санитар протянул руку и надавил на кнопку, вмонтированную
в стол. Над дверью загорелась лампочка с надписью "входите".
      Мы с Мурзиком вышли в коридор, прошли, следуя указанию
любезной старухи в регистратуре, направо и оказались перед
большой белой дверью с надписью "Государственный Экзекутарий.
Порольня-автомат. Вход строго по приглашению." Перед дверью
никого не было.
      - Сюда, - сказал я.
      Мы толкнули дверь и оказались в большом зале, похожем на
физкультурный. Пахло здесь, как в зверинце. По всему залу стояли
длинные кушетки, над которыми имелись откидные крышки, по
форме напоминающие гробы. Сбоку от кушетки имелась небольшая
приборная доска.
      К нам подошла, переваливаясь, толстая женщина в голубом
халате - оператор.
      - Давайте, - не глядя на нас, сказала она.
      Я вложил в ее сарделькообразные пальцы бумажку,
выписанную санитаром. Она мельком глянула на нее, потом
повернула вверх ногами и еще раз глянула. Затем перевела взгляд
на Мурзика.
      - Этот? - на всякий случай спросила она.
      Я покраснел и прогневался.
      - Арргх!.. - заклокотало у меня в горле. Но женщину-
оператора, в отличие от госпожи Алкуины, это не тронуло.
      - Мало ли, - невозмутимо ответствовала она. - С этой модой не
угонишься, кто во что одет да какую морду наел... А то бывает, что
раб в офисе работает, а господин на мотоцикле гоняет, вот и
разбирайся, кто кого пороть привел. Был такой случай...
Перепутали...
      Она еще раз посмотрела в справку и велела Мурзику
раздеваться. Мурзик избавился от свитера, принялся копаться в
застежке на джинсах. Женщина-оператор уже шла к кушетке.
      - Сюда ложись! - крикнула она, шевеля откинутый гроб.
      Сверкнув голой задницей, Мурзик неловко пошел к кушетке.
      - Рубаху сними, - сказала она укоризненно. - Что ты как
чурка безмозглый. Первый раз, что ли...
      Мурзик снял рубашку и майку и остался совершенно голый.
Ежась, улегся на кушетку. Хрустнул полиэтилен.
      - Во, - одобрительно сказала ему оператор. И мне: - Рот
заклеивать будем, чтоб не орал? Четверть быка за клейкую ленту.
      - Не надо, - сказал я. - Он и так орать не будет, верно,
Мурзик?
      Мурзик не отозвался.
      - Розги у нас одноразовые, - поясняла между тем женщина-
оператор, вытаскивая из ведра, пахнущего медицинской дрянью,
четыре березовых прута. - Так что заразы не опасайтесь. А
постоянные клиенты со своими ходят. Кстати, имейте в виду. Вам
какой материал? Можно и синтетикой, но большинство
предпочитает березу. Ближе к природе. Естественное - оно всегда
лучше.
      Она взмахнула прутами, пробуя их и стряхивая с них капли
той дряни, в которой они были замочены. Вставила их в пазы.
Прутья легко ушли во чрево гроба.
      - Ну, - бодро сказала оператор, - поехали...
      И надавила обеими ручищами на белый блестящий гроб. Гроб
плавно опустился и накрыл простертого на кушетке Мурзика.
      - Здоровье в порядке, уровень жалоб второй... - пробормотала
она, шевеля пальцами над кнопками пульта.
      - Что значит - "второй"?
      - Стал много себе позволять, высказывает свое мнение,
проявляет лишнюю инициативу... - пояснила она. И повела пальцем
по инструкции, выбитой на металлической пластинке и
прикрученной к боку гроба. - Рекомендуется десять ударов без
оттяжки.
      - Хватит и пяти, - сказал я.
      - Дело ваше.
      Она нацарапала цифру "5" на заранее проштампованном
стандартном бланке "Справка Государственного Экзекутария.
Экзекуция произведена. Порольня-автомат номер 11", криво
расписалась. Отдала бумажку мне. Набрала несколько цифр на
табло.
      В машине что-то зажужжало и тихонько запело. Потом
свистнуло. Мурзик тихонько охнул из-под гроба.
      Порольная машина работала с небольшими интервалами. После
пятого мурзикова оха она перестала жужжать и как бы умерла.
Оператор подняла гроб. На спине Мурзика опечатались пять
ровных красных полосок. Мурзик был потный и несчастный.
      Мурзик сполз с кушетки и принялся одеваться. Он заметно
присмирел. Женщина-оператор выдернула березовые пруты и
бросила их в корзину с надписью "использованные". Я
поблагодарил ее и вышел из порольни. Я решил ждать Мурзика в
коридоре.
      Мурзик появился - тихий, даже какой-то задумчивый. Свитер
он надел на левую сторону.
      - Переодень, - велел я, - не то побьют.
      - Уже, - сказал Мурзик. Но свитер переодел.
      Мы вышли из экзекутария. Я вдруг понял, что очень
проголодался.
      - Мурзик, - сказал я, - сегодня ты стряпать не будешь. Я этого
не выдержу. Ты пойдешь в ближайший ресторан и возьмешь там
готовый обед. Пусть запакуют. Скажи: герметично.
      Мурзик повторил, как болванчик:
      - Это... герметично.
      Я продолжал:
      - Суп из морепродуктов, пареный рис с маслом, тушеная
свинина и светлое легкое пиво. Запомнил?
      Мурзик ошеломленно кивнул. Я вручил ему сорок сиклей и
отправился домой.


      Два дня после посещения экзекутария прошли тихо и
незаметно. Все было как обычно. В день Мардука я вознесся на
вершину обсерватории, обнажил орудие прогнозирования и
бездумно отдался на волю присосок и насадок. Легкий ток приятно
отозвался во всем моем естестве. Все неприятные мысли разом
покинули меня. Мне было хорошо - вольно и покойно.
      Приятный ветерок долетал до башни обсерватории со стороны
садов Семирамис. Еле слышно доносилась музыка - в садах играл
духовой оркестр.
      Здесь, над Городом, все выглядело иначе. Суета, бедность,
уродливые лица, неуверенность в будущем, зависимость - все, что
слагается в отвратительную гримасу мегаполиса, - все это осталось
внизу, на мостовой, у подножья высокой башни. Вокруг открытой
площадки на крыше медленно плыли облака. Тягуче раскинулся
лазоревый небосвод. Кое-где высились другие башни, но даже и
башня Этеменанки выглядела мне ровней - отсюда, из
обсерватории.
      Здесь я переставал быть собой - Даяном из древнего
вавилонского рода, маменькиным (что скрывать!) сынком,
повелителем Мурзика, обитателем маленькой однокомнатной
квартирки, захламленной и пропыленной. Здесь я вообще
переставал БЫТЬ. Я растворялся в эфире! Я парил в Будущем!
      Словом, вы понимаете, что я хочу сказать.
      Я предавался этим ощущениям, а жопа моя тихонько
потряхивалась и передавала данные вниз, на самописец. Все шло,
как обычно.
      Когда время истекло, я отключился от приборов, оделся и
нырнул в люк, на чугунную винтовую лестницу.
      - Все в порядке? - спросил я Ицхака.
      Он кивнул, не отводя сосредоточенного взгляда от кривых.
Самописец замер на высшей точке одного из пиков.
      Ицхак был не в костюме, как обычно, а в стареньких джинсах
и просторном студенческом свитере. В этой одежде он утопал, как
в море. Один только нос наружу торчал.
      - Сегодня у нас комиссия, - сказал Ицхак. Он наконец
обернулся ко мне, и я увидел, как он устал. По его пройдошливой
физиономии разлилась зеленоватая бледность. Мне даже жаль его
стало.
      Я спросил:
      - Какая еще комиссия?..
      - Из числа представителей охлоса, вот какая, - сквозь зубы
выговорил Ицхак. - Работу нашей фирмы проверять будет.
      - Эти? - поразился я. - Да что они понимают?
      - Ничего, - согласился Ицхак. - Кстати, будет также пресса.
      - "Вавилонский Быстроног"?
      - Хуже. "Этеменанки-курьер". "Обсерер", то есть, "Обсервер",
конечно. И - держись за что-нибудь - "Ниппурская правда"...
      - "Ниппурская правда"? - Я был поражен. - Это же желтый
листок...
      Ицхак пожал костлявыми плечами.
      - Вот именно. Любимая газета охлоса. Считается
оппозиционной.
      Я надулся. Я распушился. Я сказал, что как представитель
древнего вавилонского рода не потерплю присутствия грязных
комми...
      Ицхак молчал. По тому, как он молчал, я понял, что комми
будут.


      Посетителей оказалось даже больше, чем я предполагал.
      Охлос был представлен тремя дородными дамами из детского
дошкольного учреждения. Они ровным счетом ничего не понимали,
хотя тщились. Задавали вопросы. Требовали объяснять
помедленнее. Одна особенно гневалась, наливалась краской.
      - Не частите, господин Ицхак, это у вас не пройдет!
Объясняйте нам с толком, медленно! Что значит - "диагностика"?
      Имелась, кроме того, тощая долговязая девица со строгим
взором сквозь толстые очки. Девица была в пушистом свитере и
очень короткой юбке. В ее облике сквозило что-то от
выработавшейся клячи, несмотря на очевидную молодость. Откуда
взялась эта девица, мы не поняли.
      Несколько мужчин в мешковато сидящих пиджаках
представляли эксплуатирующую организацию. Имелось в виду то
структурное подразделение вавилонской администрации, которое в
нашем микрорайоне не подает вовремя горячую воду, приписывает
в наши счета свои перерасходы электроэнергии и творит иные
мелкие пакости за наш счет.
      Эти воспринимали любое разъяснение как личное
оскорбление. Один все время перебивал и кричал, судорожно
подергивая ногой, как бы порываясь топнуть ею об пол:
      - Вы меня не учите! Мы ученые! У меня, между прочим,
технический техникум за спиной!
      Фотокорреспондент неопознанного издания, чернобородый
мужчина в тугих джинсах, лязгал вспышкой в самые неподходящие
моменты.
      Растрепанная корреспондентка в короткой кожаной юбке,
храбро обнажающей ее кривоватые ноги, все время лезла
микрофоном Ицхаку в рот. Он брезгливо отворачивался, а она
резким тоном приказывала ему не воротить морду от требований
народа. Это была коммунистка.
      Флегматичный толстяк из "Курьера" все время усмехался в
бороду, будто гадость какую-то в мыслях затаил, а крепко сбитый
паренек из "Обсерера" с табличкой на сгибе локтя непрерывно
царапал палочкой по влажной глине и вообще глаз не поднимал.
"Обсерер" - журнал богатый, выходит на глине с цветными
иллюстрациями. Даже корреспондентам, смотри ты, выдают не
блокноты, а глиняные таблички.
      Вся эта орава вломилась в "Энкиду прорицейшн" сразу после
обеда. Ицхак сам вышел их встречать. Представился. Был
безукоризенно вежлив. "Обсерер" потом отмечал резкий контраст
между изысканными манерами руководителя фирмы и его
подчеркнуто простым, близким к народу имиджем. Счел, что это
шикарно. Что это, во всяком случае, производит впечатление.
      Топая по лестнице, гости поднялись в офис. Наша толстая
бухгалтерша Аннини, густо покраснев, поднялась им навстречу.
Показала компьютер с нашими бухгалтерскими отчетами. Сами
отчеты открыть, естественно, отказалась. Коммерческая тайна.
Впрочем, посетители и не настаивали. Понимали. Это они
понимали.
      Зато наш менеджер оказался на высоте. Вскочил. Заговорил.
Говорил он долго, перебивать себя не позволял. Я оценил этого
человека по достоинству, пожалуй, только сейчас. Никто из
присутствующих, включая и меня самого, не понимал из
произносимого менеджером ни слова, однако слушали как
зачарованные. И послушно двигали глазами вслед за его руками.
      А он все пел и пел, все показывал и показывал какие-то схемы
и графики, какие-то цветные столбцы: на четыре процента, на две
и одну десятую процента...
      Наконец одна из детсадовских дам очнулась от наваждения.
Тряхнула прической, величественно поблагодарила и попросила
продемонстрировать само скандальное место.
      - Прошу.
      С широким гостеприимным жестом Ицхак пропустил ее
вперед, и вся орава двинулась по коридору к лестнице. В дверях
Ицхак повернулся ко мне и сделал мне знак идти следом. На лице
моего одноклассника-семита появилась ехидная улыбочка.
      Одним прыжком я оказался возле Ицхака.
      - Ты чего лыбишься? - шепотом спросил я, предчувствуя
нехорошее. - Если это из-за моей жо...
      Он покачал головой. Улыбочка сделалась еще отвратительней.
      Я вспыхнул.
      - Слушай, Изя... Если ты...
      - Тсс... - Он помахал мне рукой. - Не дрейфь, Баян... Все
продумано...
      Я сразу доверился ему. У Ицхака действительно всегда все
продумано.
      Крутая винтовая лестница, ведущая на крышу обсерватории,
вызвала у общественности замешательство. Дородные дамы -
представительницы охлоса - топтались возле нее в явном испуге.
      - Прошу, - безукоризенно вежливо молвил им Ицхак. И
подтолкнул одну под локоток.
      Она как-то мужицки крякнула и полезла вверх. Мы снизу
смотрели, как ее могучий, обтянутый цветастым шелком зад
описывает круги, вздымаясь все выше и выше.
      Следом за первой дамой двинулась вторая. Третья наотрез
отказалась участвовать в авантюре. И одарила Ицхака гневным
взглядом. Он только поклонился.
      Девица в пушистом свитере взлетела наверх, даже не удостоив
нас вопроса. Следом за ней деловито вскарабкалась коммунистка.
Толстяк из "Курьера" улыбнулся Ицхаку - профессионал
профессионалу - и покачал головой.
      Дешевые пиджаки из эксплуатирующей организации двигались
по ступеням один за другим, шаг в шаг. Они были похожи на
муравьев.
      Наверху царил божественный покой. Ветерок приятно студил
лица. Девица в свитере любовалась раскинувшимся внизу
Вавилоном, слегка щуря глаза.
      Коммунистка несколько мгновений вглядывалась в
великолепную панораму Великого Города, с недовольным видом
морща губы, точно скрытый подвох высматривала, после чего
прошипела что-то насчет "эксплоататоров" и, как в штыковую
атаку, устремилась на Ицхака с микрофоном.
      - Загнивший класс рабовладельцев, воздвигших на крови
трудового народа свои башни-кровопийцы... - начала она.
      Ицхак слушал, вежливо улыбаясь.
      Однако детсадовские активистки перебили настырную бабу.
Они просто отмели ее в сторону вместе с ее микрофоном. Я
оценил их педагогическое мастерство.
      - Мы вас слушаем, - величественно молвила Ицхаку та дама,
что полезла на лестницу первой.
      Ицхак заговорил.
      Я невольно залюбовался им. В то мгновение, когда он вещал
охлосу о древности, простоте и непогрешимости своего
изобретения, он был воистину велик. И я вполне верил, что его
предки-кочевники завоевали половину Ойкумены и приносили
кровавые жертвы.
      - Проблема не в том, насколько "приличной" кажется наша
методика прогнозирования ханжам и необразованным святошам, -
говорил Ицхак. Педагогические дамы строго кивали. Можно было
подумать, что он отвечает им урок, а они довольны его
прилежанием. - Проблема в том, насколько методика точна. Мы
используем древний, освященный веками метод.
      Он примолк, щурясь на солнце.
      - Все это хорошо, - проговорила детсадовская дама потоньше,
- однако не разъясняет главного вопроса. Почему наши дети, наше
будущее, наше подрастающее поколение должны взрастать на
вавилонской почве, постоянно имея перед глазами, извините, жопу?
      Я почувствовал, что краснею.
      Ицхак спокойно возразил:
      - Не жопу, госпожа, а научный прибор в форме жопы. Это
тонкая разница, которую, однако же, образованный ум...
      Он сделал паузу. Дамы дали ему понять, что говоря об
"образованном уме", он имеет в виду именно их.
      Ицхак вздохнул.
      - В конце концов, методика проста до изумления. Мы
усложнили ее лишь потому, что прогнозирование, которым
занимается фирма "Энкиду прорицейшн" охватывает несколько
сфер человеческой деятельности. Однако сегодня специально для
вас мы разработали несколько простых и наглядных...
      Он разъяснял еще довольно долго. Сыпал терминами. Утомил
слушателей.
      Коммунистка слушала терпеливо, сверкая глазами. Юноша из
"Обсервера" соскучился, перестал писать, начал шарить вокруг
глазами. Наткнулся взглядом на девицу в пушистом свитере.
Оглядел ее с ног до головы. Девица ему не понравилась. Он
вздохнул и начал созерцать окрестности.
      Представители эксплуатирующей организации увлеченно
разглядывали свой микрорайон с вершины башни. Нашли какую-то
котельную и обрадовались. Похоже, происходящее на башне их
мало интересовало.
      Между тем Ицхак предложил нашим "дорогим гостям"
опробовать на себе нашу методику прогнозирования.
      - Возможно, - добавил он, лучезарно улыбаясь, - вас это
настолько впечатлит, что вы сделаетесь нашими постоянными
клиентами.
      Только сейчас замысел Ицхака развернулся передо мною во
всей красе. Он начертил простенькие оси с примитивными
запросами, вроде "удачный брак" и "повышение зарплаты".
      Мы никогда прежде не делали прогнозов для частных лиц.
Ицхак не без оснований полагал, что моя жопа не в состоянии
почуять, приведет ли к желаемому зачатию спаривание госпожи Н.
с господином М. в день Набу четвертой недели месяца аррапху.
Для того, чтобы почуять это, нужна жопа госпожи Н. Или, на худой
конец, господина М.
      И вот...
      - Попробуйте сами, - с обольстительной миной уговаривал
Ицхак смутившихся представителей охлоса. Нос Ицхака шевелился,
обретя самостоятельное бытие. - И вам не захочется ничего иного...
Доверьтесь своей жопе. Жопа - тончайший инструмент
человеческой души. В какой-то степени она - зеркало личности. В
статье "Неизведанная жопа" я писал об этом...
      Тощая девица оторвалась от любования башней Этеменанки,
тряхнула головой и решительно заявила, что готова подставить свою
жопу под эксперимент. Она-де изучает нераскрытые возможности
человеческой личности. Это-де тема ее дипломной работы в
институте Парапсихологии Личности.
      Коммунистка немедленно налетела на нее разъяренной
курицей.
      - Представители эксплоатирующих классов, изучающие в
своих насквозь прогнивших институтах опиум, каким опаивают
потом оболваненный народ, - начала она.
      Мы так поняли, что эта кривоногая особа также непрочь
подставить задницу.
      Но и девицу, и коммунистку медленным, величавым, почти
императорским жестом отмела в сторону педагогическая дама.
      - Поскольку наиболее пострадавшей от ваших аморальных
опытов организацией является наш детский садик, - сказала она, -
то я готова пойти на этот омерзительный эксперимент.
      Ицхак почтительно поклонился этой даме, затем повернулся к
обеим девицам и слегка комически пожал плечами. Даже
подмигнул. Девка из института Парапсихологии Личности ему явно
глянулась. Впрочем, она осталась к семитским ужимкам Ицхака
совершенно равнодушной.
      - Прошу всех покинуть лабораторию, - произнес Ицхак таким
тоном, будто распоряжался где-нибудь на ракетном полигоне. -
Господин Даян, будьте любезны проводить наших посетителей в
лабораторию и показать им работу графопостроителя.
      - Прошу, - сказал я, невольно подражая изысканным манерам
Ицхака.
      Один за другим наши посетители исчезали с площадки. Ицхак
между тем демонстрировал педагогической даме насадки и
присоски, показывая - но не прикасаясь - к каким местам задницы
надлежит их присоединять.
      Дама кивала. Ее пышная прическа слегка растрепалась.
      Наконец мы с Ицхаком также спустились в лабораторию.
Ицхак вложил в держатель свежий лист ватмана. Нажал на кнопку.
Прозвучал далекий сигнал. Следом за сигналом донесся голос
дамы:
      - Поехали!
      Ицхак нажал другую кнопку. Дама отозвалась приглушенным
визгом и девическим хихиканьем.
      - Щ„котно!.. - крикнула она нам. - Ой! Мамочки...
      Две другие педагогические дамы переглянулись между собою
и прыснули. Коммунистка побагровела. Вложила микрофон в
черную коленкоровую сумку, похожую на футляр от армейского
прибора обнаружения боевых отравляющих веществ.
      Прошипела:
      - Здесь происходит глумление!
      - Отнюдь, сударыня, - молвил Ицхак.
      Коммунистка тряхнула растрепанными желтыми волосами и
резко бросила:
      - Я ухожу! Я видела предостаточно! Народ будет оповещен
обо всех тех непотребствах и бесчинствах, которые... И пусть ваш
холуй проводит