акутал меня
пледом и в задумчивости сел рядом.
       Мурзик ворвался в дом спустя четверть стражи. Он был
всклокочен и встревожен так, будто ему сообщили, что господин
его при смерти.
       - Где он? - спросил он учителя Бэлшуну, поначалу не
разглядев меня под ворохом пледов и одеял.
       - Здесь. Не ори, разбудишь. Он утомлен.
       Мурзик нашел меня глазами и, вроде бы, поуспокоился.
       - Что он опять натворил там, в прошлом?
       - Погиб под ножами палачей. Трагически погиб, - значительно
сказал учитель Бэлшуну.
       - Ох, беда... - вздохнул мой раб. - Оно и понятно, такой
великий, это... незаурядный человек... Это ж какое мужество надо
иметь, чтобы возвращаться в прошлые жизни, коли там войны да
сражения, битвы да смерти, а покоя нет и вовсе...
       Я догадался, что учитель Бэлшуну представил моему рабу -
возможно, через Циру - мои путешествия как отчаянные
предприятия головореза, авантюриста и великого воина. Я ощутил
благодарность к этому человеку. Какая деликатность!
       Они обсуждали мое самочувствие и способы переправить
меня домой. Не лучше ли вообще оставить меня у Бэлшуну? Я
нарочно лежал, не шевелясь. Пусть думают, что я от пережитых
страданий лежу без чувств. Пусть побегают-потревожатся.
       Наконец они на том и порешили, что трогать меня не стоит.
Мурзик заявил, что переночует здесь же, на полу. Учитель Бэлшуну
было уже согласился, но тут я решил очнуться и потребовать,
чтобы меня перенесли на постель. Мне очень понравились постели
в гостинице для приезжих учеников.
       В конце концов, меня отнесли туда и облачили в батистовую
ночную рубашку с кружевами. Вполне вознагражденный за
пережитый ужас, я мирно заснул под атласным одеялом.

       * * *

       В следующей моей жизни я был женщиной. Толстушкой с
длинными черными волосами. Волосы у меня вились. Служанка,
суровая старуха, причесывала меня. Она делала это раз в месяц,
на новолуние. Расплетала прежнюю прическу и вела меня мыться.
Потом принималась расчесывать волосы. Было больно. Она дергала
их гребнем, вырывала целые клоки. Когда волосы были расчесаны,
я одевался ими до колен - вот такие они были густые, несмотря на
злодейства служанки.
       Я громко плакал, когда она расчесывала мне волосы.
       Потом она смазывала их жиром и заплетала в восемнадцать
косичек. Косички были тяжелые и звенели - она вплетала туда
ленты с серебряными украшениями. У меня часто болела голова -
волосы тянули меня к земле.
       Сверху она присыпала мою прическу золотой пудрой. Пудра
приставала к смазанным жиром волосам и не осыпалась.
       Мой муж был старше меня. Мы занимались с ним любовью.
Это было неприятно, потому что от него пахло конюшней.
       Я прежде не был толстым, меня откормили прежде, чем
выдать замуж. Мой муж считал, что это красиво.
       Вообще я считался очень красивой женщиной.
       Потом в наш город вошли нуриты. Моему мужу отрубили
голову, а меня стали пороть и забили насмерть, потому что у нас в
доме не чтили пророка Нуру.

       * * *

       Я долго не мог прийти в себя после того ужаса, который
охватил меня. И хотя умелый голос друга вывел меня из тела
бедной толстушки с восемнадцатью тяготящими голову косами, и я
наблюдал за поркой как бы с высоты, отстраненно, я все равно не
мог отделаться от чувства, что это я лежу там внизу, содрогаясь
откормленными телесами под каждым ударом кнута. Что это моя
бедная бледная задница трясется, как желе. Что это меня
превратили в окровавленные лохмотья. Что это надо мной стоят
свирепые, иссушенные солнцем мужчины в черных одеждах, с
закутанными лицами. Что это мне нет ни пощады, ни спасения...
       Я безутешно рыдал и трясся под пледом, а учитель Бэлшуну
уж и не знал, что со мной делать. Поил меня виски, пока бутылка
не опустела. Гладил по волосам. Уверял, что жизней у меня еще
много.
       - У вас было много жизней, не только эта.
       - Да!.. - кричал я.  - И все такие же. Сперва выясняется, что
я банщик в общественной бане, потом какой-то прощелыга-
надсмотрщик, а теперь еще и это!..
       - Друг мой, что поделаешь...
       - Но почему, почему другие были рыцарями и прекрасными
дамами, а я...
       Слезы душили меня. Никогда не думал, что буду так
оскорблен.
       - Дружище, - сказал учитель Бэлшуну, - здесь кроется какая-
то загадка. Неужели вы отступитесь? Неужели не попытаетесь
разрешить ее? Ваш кармический путь оказался сложнее и
многообразнее, чем мы предполагали. Неужто это причина бросать
начатое?
       Я отер слезы и проворчал:
       - Что такое кармический путь?..

       * * *

       В тот день я вернулся от учителя Бэлшуну рано. Шла вторая
стража дня. Я открыл дверь дома и сразу учуял запах благовоний.
       - Кто здесь? - крикнул я.
       Из комнаты на меня зашипели. Шипели злобно и тихо, но я
понял - от меня требуют не греметь, не вопить и не нарушать.
Беззвучно ругаясь, я разулся, бросил куртку на пол и в носках
пошел в комнату.
       На диване - на моем, на господском диване - валялся Мурзик.
По мурзиковой морде блуждала рассеянная улыбка. В головах у
него стояла Цира. Даже не поглядев на меня, Цира успокаивающе
сказала Мурзику:
       - Теперь нас еще больше здесь, в этом прекрасном месте. И
мы с еще большим интересом будем слушать твой рассказ, Мурзик.
       Подчиняясь строгому кивку Циры, я сел на табурет.
Некоторое время слушал про окопы. Сотник велел своей сотне
окопать лагерь, да хорошенько. А другие сотники этого не сделали.
И вот на рассвете следующего дня...
       Я встал и на цыпочках отправился на кухню. Мне хотелось
чаю.
       Я редко бывал на кухне с тех пор, как в доме завелся
Мурзик. Обычно у меня там царила первозданная грязь. Нельзя
сказать, чтобы с мурзиковым появлением грязи поубавилось. Просто
грязь стала другой, что ли. Запах изменила и фактуру, но никуда
не делась.
       В старом продавленном кресле, где прежде я читал газеты,
рассеянно жуя какой-нибудь бутерброд, теперь обитала серая
паскуда кошка - Плод Любви. Она встретила меня неодобрительным
взглядом глаз-пуговиц.
       - Брысь, - сказал я, выгоняя ее с кресла. Не теряя
достоинства, она спрыгнула, перебралась на подоконник,
разместив четыре лапы и хвост между кастрюлей и сковородкой, и
оттуда принялась сверлить меня негодующим взором.
       Я сделал еще шаг и перевернул кошкино блюдце с водой. Я
был без тапок и сразу вымочил носки. Выругался. Нацедил себе
жиденького вчерашнего чая. Выпил без всякого удовольствия.
Вернулся в комнату.
       Там мало что изменилось. Мурзик продолжал давить жопой
мой диван. Цира кивала ему и подбадривала ритуальными
словесами, вроде "Если ты хочешь продолжать свой интересный
рассказ, то я внимательно выслушаю его".
       Я снова сел на табурет. От скуки принялся разглядывать
Циру. Она вырядилась в белую плиссированную юбку и снова
приобрела что-то египетское. До пояса она была совершенно
голенькой. У меня дома тепло, да еще калорифер они с Мурзиком
включили, поэтому гладкая кожа Циры поблескивала потом. И не
только потом, заметил я. Она насыпала на себя голубой и
золотистой пудры.
       При виде золотистой пудры я сразу вспомнил ту несчастную
женщину, которой я был в прошлой жизни, и настроение у меня
испортилось.
       А Мурзик говорил и говорил - как прорва.
       - Этот Шарру-иддин, военачальник-то наш, был воин хоть
куда. И собой красавец. Росту огромного, бородища чернущая,
глазищи как у газели, только не пугливые, а наглые. У них-то, у коз
всяких, даром что баб красивых с ними сравнивают, зенки
наглющие, замечала? Ну вот. Воины - те сохли по нему, будто
девки. А уж про девок и говорить нечего. И вот завел себе Шарру-
иддин новую женщину...
       Ах, какая была!.. Хоть и блядь - вот уж за парасанг видно, что
блядь - а красавица! Огонь была блядь. Две косищи волоса
кучерявого - аж в стороны торчат, такие густущие да пушистые.
Лицом смугла, почти черна. Губы толстые, она их светлым
перламутром красила. В общем, страхолюдина, а глаз ведь не
отвести было! Что-то в ней такое таилось... Еще чуть-чуть добавь
здесь или там - и все, урод уродом. Вся ее красота будто по
ниточке ходила - качнись влево-вправо и вс„, разобьешься...
       Эта девка была тоже вроде воина. Мечом махаться горазда. В
бой он ее, понятно, не брал, а на всякие воинские потешки с собою
водил.
       И вот раз устроили у нас - это в мирное время было - одну
потешку воинскую. Оградили луг - большой был луг, зеленый,
только что скосили его - веревкой с флажками цветными, воинов
собрали и биться затеяли. Ну, шутейно, конечно, мечами тупыми. А
только даже и тупым мечом тебя по голове огреют - печаль
настанет.
       Мы с сотником в этой потехе участия не принимали. Не
позвали нас. Только кто знатный - те бились, а мы с сотником что,
черная кость. Мы издали смотрели - и то нам радостно было.
       Господин Шарру-иддин со своей красавицей в первом ряду
бились. Славно бились, красиво. Никого даже не покалечили,
только искусность свою показывали, себя тешили.
       Все были немного пьяны. Вином силы подкрепляли. Так
заведено было, чтоб веселее.
       И вдруг попало господину Шарру по руке. Рассекли ему руку
- хоть и тупое оружие, а все же тяжелое. Как ни крути, а ощутимо
бьет. Кожа на тыльной стороне ладони лопнула, густая кровь и
потекла - широко хлынула.
       А та красавица - она уж сильно сладкого вина напилась,
видно было - как увидела кровь своего возлюбленного, так
задрожала вся. Слезами залилась. На колени перед ним пала,
кровь любимую губами унимать принялась. Целует ему кровавые
руки, а сама плачет и рубаху на себе рвет - перевязать.
       Засмеялся тут господин Шарру, взял ее на руки. Оба кровью
перепачканы, оба пьяны да красивы - так и ушли с потешки на луг
миловаться...
       - Ну а ты что испытывал при этом, Мурзик? - осторожно
спросила Цира. - Это затронуло твои глубинные комплексы?
Выявило твою подавленную сексуальность?
       - Что я... Мы с сотником поглядели на них да порадовались...
Такую красоту, как в тот день, мы с ним только через несколько
весен увидали - когда город Урук грабили... Да и то, Цирка, что
Урук вспоминать. Хоть и красивый был, когда его нам на
разграбление отдали, а все же каменный. А тут - плоть живая...
Был еще день, помню, бились мы с утра до ночи. На реке какой-то
бились. Я и названия той реки толком не знаю. Мутная была,
обмелевшая. Ползла, будто змея, меж скользких берегов. Бой
тяжкий, до ночи крошились, наутро опять хотели за оружие
браться, да господин Шарру отступать велел. Вышли мы из боя и
отошли всей сотней на закат солнца. И вот лежу я на горячей
траве, пальцами ее перебираю...
       Мурзик замолчал.
       - И что? - спросила Цира.
       - А ничего, - ответил Мурзик и засмеялся. - Живой я был, вот
и все...

       * * *

       - Та-ак, - сказал я Цире, когда она вывела Мурзика из
транса. - Значит, ты теперь машинистом работаешь, поезда в былые
жизни водишь, в свисток дуешь и за рычаг тянешь? Наш паровоз
назад лети, в Уруке остановка?..
       Цира холодно смотрела на меня. Мурзик, наконец, сообразил,
что валяется на господском диване в присутствии хозяина, и
забился, как рыба, выброшенная на берег. Цира властным жестом
велела ему отлеживаться.
       - Я ведь, Даян, маг высшего посвящения, - высокомерно
произнесла Цира. - И действия мои не обсуждают.
       - Да? - переспросил я, по возможности иронично.
       Цира не смутилась.
       - Во всяком случае, не осуждают. Сегодня я ничего дурного
не сделала.
       - Кто позволил класть Мурзика на мой диван? - зарычал я.
       Она передернула плечами. Остренькие грудки колыхнулись,
золотая пудра вспыхнула.
       - Я не в первый раз кладу его на твой диван, - заметила она,
- и ущерба тебе от того никакого не было.
       - Сучка, - простонал я. - Боги, какая же ты сучка.
       Мурзик слез с дивана и, пошатываясь, ушел в коридор -
подбирать мою куртку и чистить ботинки. Цира холодно
посмотрела мне в лицо и неожиданно протянула ко мне руки.
Тонкие горячие пальчики ухватили меня за уши. Повинуясь, я
приблизил лицо к ее лицу. Широко расставленные глаза Циры
сонно блуждали по сторонам, губы приоткрылись.
       - Глупые вы все, - прошептала Цира. И потащила меня на
диван.


       Полстражи спустя я лежал в ее объятиях и взахлеб,
обиженно, рассказывал о своих неудачах в прошлых жизнях. Я не
собирался ей этого рассказывать. Но почему-то вдруг мне стало
казаться, что Цира может изменить мое прошлое к лучшему. Что
именно она в состоянии нащупать что-то такое, отчего я сразу
увижу себя кем-нибудь получше банщика. Теперь я был согласен
хотя бы на десятника. Вон, Мурзик - даже сотником стать не
мечтает. Командует себе десятком и счастлив.
       Цира села, пригладила волосы. Она все еще носила строгое
каре, подражая жителям древнего Мицраима. Перегнувшись через
меня, наклонилась за брошенной на пол юбкой.
       - Помяли, - с сожалением сказала она, встряхивая белую
ткань. И принялась облачаться.
       Я привстал и погладил ее грудь. Она не обратила на это
никакого внимания. Думала о чем-то. Надела белую прозрачную
блузу. Темные соски и золотая пудра просвечивали насквозь. Это
было еще красивее, чем просто голенькая Цира.
       - Можно? - крикнул из кухни Мурзик.
       - Да, мы закончили, - отозвалась Цира.
       Мурзик подал обед. Он действительно стал куда лучше
готовить. Я посмотрел на Циру с благодарностью. Наверняка она
научила.
       Цира не позволила мне гонять раба.
       - Нет, Мурзик, ты должен взять третью тарелку и обедать
вместе с нами.
       - Еще чего! - возмутился я. - Где это видано, чтобы рабская
прислуга жрала за господским столом?
       - Это тебе он рабская прислуга, - сказала Цира с металлом в
голосе. - А для меня такой же мужчина, как и ты. И кое в чем даже
получше.
       Мурзик побагровел. Я знал, о чем он думает. Он думает о
том, что на третьем этаже государственного экзекутария есть
кастрационный зал. И еще о многом другом, столь же неприятном.
       - Кроме того, - продолжала Цира, - в прошлом мы все не раз
побывали и господами, и рабами, так что разницы никакой нет. Все,
Даян, источилась разница. - Она потерла пальцами. - Вот так, как
клинья с сырой таблички. Каждый из нас обременен кармическим
путем. Долгим, трудным, кровавым. В общем, Мурзик, бери третью
тарелку и садись.
       Мурзик жалобно посмотрел на меня и пошел за третьей
тарелкой. Вместе с Мурзиком из кухни притекла кошка. Мурзик
сел на табурет, взял тарелку на колени и принялся жевать,
стараясь чавкать потише. Время от времени совал кошке кусочки
мяса.
       Мы ели запеченную курицу с картофельным пюре. В том, что
Мурзик начал доверять картошке, я также увидел заслугу Циры.
       Стояла гробовая тишина. Потом Цира заговорила. Я давно уже
заметил, что в самой дурацкой ситуации она не чувствует ни
малейшей неловкости. Более того, с каким-то извращенным
удовольствием сама же эти ситуации и провоцирует.
       - Друзья мои, - начала Цира. Мы с Мурзиком посмотрели на
нее с одинаковым изумлением. Цира чуть улыбнулась. - Да, вы оба
одинаково дороги мне. Я трахаюсь с вами. Каждый из вас
доставляет мне особенное удовольствие. Вы ведь не похожи друг на
друга... Мы не раз видели друг друга голыми и беспомощными, так
что стыдиться нам нечего. Проблемы Даяна в его прошлых жизнях,
мне кажется, легко разрешимы. Ему нужно всего лишь снять те
блоки, которые не позволяют сознанию переместиться в более
древние жизни. В те жизни, где он имел славную и героическую
биографию. Страх перед погружением в древность - вот что
мешает...
       Она говорила довольно долго и, как я запоздало сообразил,
совершенно опозорила меня перед моим рабом. С другой стороны,
сомневаюсь, чтобы Мурзик многое понял из речей Циры.
       Наконец Цира отложила на край тарелки обглоданную
куриную косточку, деликатно промокнула губы носовым платочком
и заключила:
       - Я берусь отвести тебя, Даян, в глубокую древность. В
глубочайшую, седую древность. Такую, что при одной мысли
захватывает дух. Думаю, что учителю Бэлшуну это не под силу. Он
слишком авторитарен. Он подавляет твое эго. Он и мое эго
пытается подавить, но это не так-то просто сделать с магом
высшего посвящения.
       - А где ты получала свое высшее посвящение? - спросил я. И
тут же испугался: - То есть, если нельзя, то не говори, конечно...
       - Да нет, отчего же нельзя... - Цира тонко улыбнулась. -
Можно. Я получала магическое посвящение, Даян, храмах Темной
Эрешкигаль, что в подземных пещерах на восемнадцатой версте
Харранского шоссе... Небось, и не слышал о таких?
       - Спаси Инанна, нет.
       - О, Эрешкигаль... - Взгляд Циры чуть затуманился, но почти
мгновенно прояснился. - Ладно, это вам неинтересно. Вы мужчины,
а в эти храмы допускаются только женщины.
       Она поднялась, легким шагом направилась к двери. На пороге
чуть помедлила. Мурзик поставил свою тарелку на пол и пошел
провожать ее. Я слышал, как они возились в коридоре. Мурзик
надевал на нее легкую шубку, застегивал пуговки. Потом натягивал
на ее ножки сапоги. Я слышал, как взвизгнула застежка-молния,
как прошипела Цира:
       - Кретин, чулок прищемил... стрелка пойдет...
       Мурзик покаянно пробормотал что-то. Цира неожиданно
засмеялась тихим, сердечным смешком. Хлопнула входная дверь.
Мурзик вошел в комнату и развел руками:
       - Ушла...
       Я посмотрел на него и неожиданно мне расхотелось бить его
по морде.
       - Прибери все, - буркнул я. - А мне включи телевизор. Найди
какой-нибудь фильм с драками. Чтоб побольше крови.
       На тридцать первом канале Мурзик обнаружил фильм
"Безумный киллер-3". Я сказал Мурзику, чтоб оставил - мне, мол,
это подходит. Правда, канал ханаанский, "Безумный киллер" шел
на непонятном мне языке, но там, хвала богам, почти и не
разговаривали.

       * * *

       ...И сразу я увидел себя полуобнаженным, волосатым и таким
мускулистым, что внизу живота все разом осело и сжалось. Мои
руки были как ноги. Мое тело - сплошные мышцы и жилы,
скрученные и надутые. Смуглую, почти бронзовую кожу
пересекало множество шрамов, старых и недавних. Я стоял в
густом лесу. Меня окружало буйство зелени, неистовство
растительности. Самая почва под моими босыми ступнями источала
животворящую силу, и такова была эта сила, что все вокруг было
ею властно пронизано. Воздух был напоен мощью. Я был плоть от
плоти этого молодого, яростного мира. И сам я был яростен и
велик.
       - Арргх! - закричал я и захохотал, гулко стуча себя в грудь. -
Ххарр-ка! Аннья! Эк-эль-эль-эль...
       Радостное клокотание вырывалось из моего горла. И природа
внимала. И я знал, что повсюду растворено божество.
       Люди - о, они где-то были тоже. Смутно я понимал, что и я -
человек. Но я был настолько больше, настолько могущественнее и
сильнее их, этих пастухов в козьих шкурах. Я ловил их скот. Я мог
взять козу за задние ноги и голыми руками разорвать пополам. И
время от времени так я и поступал.
       Но потом я встретил... я встретил равного. Его звали... да, его
звали Гильгамеш.
       А я был Энкиду. Вот кто я был. Энкиду. Великий герой. Друг.
       - Энки! Энлиль! Эль-эль-эль-эль!.. - клокотал я, лежа на
диване в своей малогабаритной квартире.
       Я ощущал невнятное присутствие Циры и Мурзика. Они были
рядом. Я смущал их. От этого мне было еще радостнее. Я грозно
рычал. Теперь мне было внятно каждое слово из тех, что я
произносил в тот день, когда свалился почти без чувств от
усталости и недосыпания и заговорил на непонятном языке. Это был
мой язык. Это была речь Энкиду.
       - Друг мой, нам было бы легче понять тебя, если бы ты
говорил по-вавилонски, - мягко уговаривала меня Цира.
       Ничтожная маленькая Цира. Я могу схватить ее за ноги, как
козу, и разорвать пополам. И печень вывалится из ее бессильного
тела, и я поймаю эту печень на лету зубами и начну жевать, и моя
борода покр