аснеет от живой крови...
       Я не желал слушаться уговоров Циры. Кто она такая, чтобы я
говорил с ней на ее птичьем, свиристящем наречии? Я буду
говорить языком мужчин! Я буду говорить языком богов! Я буду
говорить тем языком, каким разговаривал с Гильгамешем!
       - Гильгамеш, хаа.. аан! Р-кка! л'гхнма! Эк-эль-эль-эль! Энки,
Энки, Энки! А-а-а!..
       Неожиданно оттуда - из жалкого земного бытия бедного
ведущего специалиста - донесся еще один голос. Это не был голос
бедной маленькой Циры. Это был голос мужчины. Голос Равного.
Он пророкотал:
       - Кхма-а! Эль-аанья! Энкиду, лгх-экнн! Ннамья!
       Все мое существо радостно встрепенулось навстречу
сородичу.
       - Ннамья! - закричал я. - Эль-энки?
       - Энкиду! - звал меня голос. - Ио-йо-кха, Энкиду!
       - Кха-кхх! - ответил я.
       - Ты возвращаешься в свое тело... медленно, медленно... -
вклинилась Цира в беседу двух мужчин, двух могучих воинов.
       - Заткнись, жалкая баба! - проорал я на ее наречии и снова
перешел на свой родной язык.
       Но Цира не унималась.
       - Твое сознание опускается к твоему телу... к телу твоего
нынешнего воплощения... оно входит в твое тело... по счету "гимл"...
алеф... бейс... гимл!
       Она хлопнула в ладоши, и я умер.

       * * *

       Я открыл глаза. Я плавал в собственном поту. Дернув ногой, я
сбросил с себя одеяло.
       Цира была очень бледна. Она вся тряслась, глядя на меня.
Мурзик поднял одеяло и отложил его в сторону. Потом намочил
полотенце и принялся обтирать меня, задрав на мне рубаху.
       - Эль-эль-эль... - затрепетало у меня в горле.
       - Нньямья, господин, - отозвался Мурзик. - Экхха?
       - Хранн... - сказал я и стянул рубаху через голову. - Э кваа-
ль кх-нн?
       Мурзик кивнул.
       - Нхнн-аа...
       И вытащил из шкафа свежую рубашку.
       Тут я вдруг понял, что происходит что-то не то. Впервые в
жизни я видел Циру растерянной. Она ничего не делала, ничего не
говорила. Она молча смотрела на нас с Мурзиком широко
распахнутыми глазами.
       - Ты что, Цирка? - спросил ее Мурзик почти весело.
       - Мальчики... - пролепетала Цира. - Что это было?
       - Да ты же сама отправила господина в прошлое. Ты же
сулила ему, что быть, мол, ему великим героем? Вот он и оказался
великим героем! Да я ль в том сомневался, подруга! Кем ему еще
быть, господину-то моему, как не героем! Вон какой ладный
молодец!
       Я помог Мурзику натянуть на меня свежую рубашку. Встал,
расправил плечи. Радость еще не вполне оставила меня.
       Цира, побелев, как сметана, шагнула ко мне навстречу и
вдруг преклонила колени.
       - Ты чего? - смутился я. Радость в моей груди вдруг разом
потухла.
       - Господин Энкиду, - молвила Цира. - Я обрела тебя.
       Я поднял ее и поцеловал.
       - Что, теперь не будешь с Мурзиком трахаться?
       - Как ты велишь... - прошептала Цира. - О, я сразу увидела,
сразу... Но я не ожидала, что ты - Энкиду...
       - Слышь, Цирка, - спросил Мурзик, бесцеремонно плюхаясь
на мой диван, - а кто такой Энкиду? Ты б хоть пояснила, а то
неловко как-то... Все про него речи, а я и не ведаю, об чем
беседа...
       Повернувшись к Мурзику, но не ускользая из моих объятий,
Цира молвила торжественно:
       - Энкиду был велик и дик, он скитался по лесам и дружен
был с великими древними дикими животными. Но вот однажды он
встретил женщину. То была блудница, а блудницы не ведают
страха - все мужчины пред ними равны. И возлег он с нею и
познал ее...
       - Что? - переспросил Мурзик.
       - Оттрахал, Мурзик, выеб он ее, - пояснил я моему рабу.
       Цира покорно повторила:
       - И выеб Энкиду блудницу и взял из ее рук молоко и хлеб. И
стал Энкиду как все люди. И боялись Энкиду, ибо был он велик и
страшен. Но вот повстречал он Гильгамеша, и оказались они равны
друг другу. И побратались они, сделались как братья... Много
подвигов совершили вместе, но потом, когда настал час умирать
Гильгамешу, выступил перед богами Энкиду и принял на себя
смерть, что назначалась побратиму...
       На глазах у Мурзика выступили слезы. Настоящие слезы.
       - Вот, значит, каков он был - Энкиду, - прошептал Мурзик. И
тоже преклонил колени. - Энкидугга, кур-галль хкханн, эллилль-
нна!
       - Эллиль-нна мес-гахк, Мурзик! - милостиво молвил я и
протянул ему руку. Мурзик поцеловал мне руку. Он глядел на меня
с искренним обожанием.
       И тут я вспомнил магнитофонную запись. Я расхохотался.
Теперь для меня в этом не было загадки. Я поливал отборнейшей
бранью всех и вся, вот что я говорил. Я был Энкиду в том сне.
Смертельная усталость позволила снять все барьеры, что стояли
между мной нынешним и великим героем Энкиду, которым тоже был
я, только сотни поколений назад.
       И...
       Но почему Мурзик понимает мою речь? Откуда он знает этот
язык?
       Я обратил пламенный взор на коленопреклоненного Мурзика.
       - Кханн, Мурзик! Элль-эоа?
       Он пожал плечами.
       - Аратт-хаа, господин.
       Я повернулся к Цире.
       - Цира, - сказал я. - Слушай... ты не могла бы поработать с
Мурзиком?
       - Только не сегодня, - сказала она. - Ты не рассердишься,
если я попрошу у тебя отсрочки на несколько дней?
       - Не рассержусь, - сказал я милостиво. И засмеялся. Мне
нравилось быть милостивым.
       Мурзик, помедлив, встал.
       - Я провожу ее, - сказал он. - Вон, вся дрожит... Устала,
бедняжка.
       Я не возражал, и Мурзик увел Циру к ней домой.

       * * *

       Я забросил работу над диссертацией. Дела фирмы вдруг
стали казаться неинтересными, а вся та возня, которую вечно
поднимал Ицхак, - пресной и бессмысленной. Только одно еще и
держало меня на работе - часы упоения на крыше обсерватории. Я
стоял, овеваемый ветрами, жопа моя тонко вибрировала под
датчиками, а я рычал вполголоса:
       - Арргх! Эль-эль-эль-эль!
       Ицхак ворчал, что я стал работать без души. Я огрызался:
       - Тебя никогда не беспокоила моя душа, Изя! Тебя только
жопа моя беспокоила!
       Ицхак и сам выглядел не лучше. Плоскогрудая стерва все
соки из него высосала. В конце концов, я решил, что моего шефа и
одноклассника пора спасать. Решение пришло на третий день
после того, как я обрел в себе Энкиду, вечером, когда Ицхак в
очередной раз плакался мне на судьбу. Я не стал ничего говорить
Ицхаку. Просто выслушал его, выпил с ним харранского коньяка и
на прощание сжал ему руки. Ицхак ушел.
       Мурзик, которого никто не спрашивал, заявил, закрывая за
Ицхаком дверь:
       - Не иначе, приворотила она его.
       Вместо того, чтобы приструнить раба, я вступил с ним в
диалог.
       - Что ж, к Алкуине его посылать? Или впрямь в прошлую
жизнь отправить?
       Мурзик пожал плечами.
       - Это уж как лучше, господин...
       - Я с этой девкой разберусь! - вдруг вскипел я.
       Мурзик не удивился. Только сказал тихо:
       - Постарайтесь на части ее не порвать, господин. Времена
ныне иные. По уголовной отвечать заставят... У нас на руднике был
один. Знатного, кстати, рода. Проигрался, говорит, в кости, полез к
соседке - телевизор у ней был новый, хороший. Вынести хотел и
продать. А соседка возьми и войди неурочно! Он перепугался,
стукнул ее чем-то. А она возьми и помри! Его почти сразу
повязали, клеймо на лоб - и в рудник, до скончания жизни. Быстро
помер, нежный был...
       - Фу, - поморщился я. - Тебя, Мурзик, послушаешь - и вообще
жить не хочется.
       - Это я к тому, чтоб вы поосторожнее, господин, -
невозмутимо ответствовал Мурзик. И ушел на кухню кормить
кошку.

       * * *

       Плоскогрудую девицу я подстерег у нашего офиса. Она
деловито шкандыбала куда-то, колотя в мостовую каблуками.
       - Привет, - вывернул я из-за угла. И тут же взял ее под руку.
       Она метнула на меня мрачный взгляд, но ничего не сказала.
Продолжала топать.
       - Торопишься, красавица? - спросил я.
       - А ну, пусти! - резко сказала она и вывернулась.
Каратистка, вспомнил я запоздало.
       - Стой, ты! - рявкнул я. - Поговорить надо!
       Она не отвечая, уходила прочь. Ее прямая спина была прямо-
таки голый вызов. Достань, мол, если смеешь.
       - Арргхх! - проснулся во мне Энкиду. Я облил ее бранью на
божественном языке древнего героя. Она замедлила шаг.
Обернулась.
       - Что вы сказали?
       - Кхх! Нхх! Аккх! - рычал я вне себя от гнева.
       Она остановилась. Позволила мне подойти ближе. Сама взяла
меня под руку.
       - Блудница, - сказал я на ее убогом наречии. - Ты что же это
с нашим Изей делаешь? Он с лица спал!
       - Я с ним делаю? - возмутилась девица. - Это он со мной
делает! Работать не дает. Чуть что - сразу хвать, юбку задерет,
повалит куда ни попадя и вставляет свою палку! Я на работу не
трахаться хожу! У меня научная тема. Достал он меня, ваш Изя.
Что, у него всегда стояк?
       - Сохнет он по тебе, - сказал я. - Ты уж, девка, решай что-
нибудь. Либо с работы уходи, либо давай ему безотказно, не то
помрет Иська.
       - Да кто он тебе? Родственник, что ли? - Она близоруко
прищурилась. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались очень
маленькими.
       - Одноклассник, - буркнул я. - Ты, Луринду, не дури. Я тебя
предупредил. Я ведь тебя, каратистку хренову, голыми руками
порвать могу.
       Она посмотрела на меня оценивающе. Чуть усмехнулась.
       - Вряд ли, - сказала она. Я видел, что она ничуть не
испугалась. - Впрочем, - добавила она, покрепче уцепившись за
мой локоть, - я вовсе не хочу ссориться. Скажи лучше, чего ты
добиваешься?
       - Если б знать... - проворчал я. - А ты его не привораживала,
а?
       - Нет, - ответила она спокойно. Я видел, что мой вопрос ее
не удивляет. - Зачем мне это?
       - Мало ли...
       - По-настоящему меня интересует только моя работа, - твердо
сказала девица. - Если ты так дружен с нашим начальником, то
попроси его не лазить ко мне под свитер, когда я занимаюсь
вычислениями. И не опрокидывать меня раком на клавиатуру
компьютера. Это компьютеру не полезно. Может пострадать
информация. И хорошо бы он не заливал спермой мои записи, а то
чернила расплываются. Передашь?
       Я кивнул.
       Она вырвала руку и ушла - бум-бум-бум - прямая, как палка,
независимая, близорукая и яростная. И что только Иська в ней
нашел, в кочерыжке этой?..

       * * *

       В дверь позвонили. Мы с Мурзиком оторвались от "Безумного
киллера-5" и переглянулись. Я никого не ждал. Вообще не люблю
поздних визитов, особенно если завтра предстоит идти на работу. В
Вавилоне полно дармоедов и бездельников.
       Звонок повторился. Мурзик приподнялся, чтобы идти к двери.
Бросил на меня вопросительный взгляд.
       - Открой, - сказал я, заранее сердясь. Кто-то рвался
испортить мне мирный вечер с "Киллером".
       Мурзик замялся.
       - Так это... - вымолвил он.
       - Да ладно уж, - сказал я. - Открывай.
       Мурзик пошел в прихожую. Лязгнул замок. С порога
донеслась возня, потом приглушенное хныканье и шепот.
       - Кто пришел? - крикнул я, не отрываясь от "Киллера". Как я
и предвидел, безумный киллер оказался инопланетянином. Сейчас
он обвивал клейкими щупальцами башню Этеменанки. Башня шипела
и плавилась. Эффектно.
       Из прихожей мне не ответили. Мурзик бубнил что-то тихое,
успокаивающее. Потом шумно потянули соплями, и в комнату вошла
Цира.
       Она была в голубеньких джинсиках и кокетливой белой
блузочке с кружавчиками вокруг шеи - мальчик-подросток.
Хрупкая, чуть угловатая - легкая горчинка в букете дорогого вина.
       И...
       - Инанна владычица! Цира, что у тебя с лицом?
       Под глазом у Циры горел синяк. Глаз заплыл. Глядел из-под
взбухшего века мертвой злобной красной щелкой. От ноздрей
тянулись две кровавые полоски. По щеке и подбородку размазана
засохшая кровь.
       - Не видишь разве? - сказала Цира. И уселась на диван,
дернув лицом в злой гримаске.
       - Мурзик! - крикнул я. - Горячей воды! Чаю!
       - Да сам уж знаю... - проворчал Мурзик.
       "Уровень жалоб второй: много стал себе позволять,
высказывает свое мнение..." - подумал я.
       Цира неподвижно сидела на диване. Из-под отека смотрела
"Киллера". Киллер неторопливо отрывал головы клеркам какой-то
мебельной компании. Выстроил их у стенки и брал по одному.
       Пришла кошка - посмотреть, что случилось. Залегла у Циры
на коленях, завела песенку. За кошкой, то и дело заваливаясь,
приковыляли котята. Кошка спрыгнула с цириных колен и
направилась к потомству - наводить порядок. Котята пищали и,
замирая, писали.
       Затем пришел Мурзик.
       - Ну-ка, - сказал он и взял Циру за подбородок. Начал водить
по ее личику мокрой тряпкой. Кровь смывал.
       - Это все, Цирка, ерунда, - приговаривал мой раб. - Вот раз
был у нас на Андарранской буровой такой случай...
       - Заткнись, Мурзик, - сказал я. - "Киллера" смотреть
мешаешь.
       Цира молчала.
       Мурзик елозил тряпкой по Цире и напевал ей утешительное
про то, как на Андарранской буровой один мужик другого
суковатым поленом отделал - и то ничего.
       А еще раз - это уже на железке, Трансмеждуречье - был на
шпалоукладке один лютый убийца, так его невзлюбил один другой
лютый убийца, и вот вышла между этими двумя убийцами смертная
драка...
       Подобных случаев Мурзик знал великое множество.
       - Заткнешься ты или нет! - повысил я голос.
       Мурзик тяжко вздохнул и замолчал. В тишине раздавался
только хруст отрываемых киллером голов и чавканье киллеровых
челюстей.
       Мурзик отложил тряпку, налил Цире горячего чаю и, взяв
девушку за шею, принялся вливать в нее чай. Чай тут же пролился
и запачкал беленькую блузку.
       - Ой, - сказала Цира.
       Мурзик растерялся. Отставил чашку. Сел рядом и некоторое
время тупо смотрел в экран.
       - Кто тебя, Цирка? - вдруг спросил Мурзик вполголоса, с
угрозой. Видно было, что он все это время только и думал, что о
цирином обидчике. - Ты нам скажи, а мы уж с господином решим,
как быть. Обиду просто так не оставим, не подумай...
       Цира громко, зло рассмеялась.
       - Кто? Учитель Бэлшуну, вот кто! И ты, Мурзик, его пальцем
не тронешь! Не получится! Он тебя в жгут скрутит, прежде чем ты
к его дому подойти успеешь! Нет, с учителем Бэлшуну разбираться
буду я сама.
       - Ты чего... - изумился Мурзик. - Ты думаешь сама с таким
здоровым мужиком разобраться?
       И скромно посмотрел на свои кулаки.
       - Почему он избил тебя? - спросил я.
       - Прознал, что я сумела вызвать в тебе Энкиду. Не знаю уж,
как прознал. Зависть, Даян, обыкновенная зависть. Он-то сам
дальше какого-нибудь банщика и не лазил...
       Она вздохнула. Потрогала тонкими пальчиками оплывший глаз.
       - Ты, Цира, веко не тронь, - со знанием дела сказал Мурзик.
- Не то грязь занесешь. Сперва гноем пойдет, а после на глаз
перекинется. Глаз может пленкой зарасти, а то и вовсе гноем
взбухнет да и вытечет. У нас так было на руднике...
       - Заткнись ты со своим рудником! - плаксиво закричала Цира.
       Мурзик вздохнул. Всем своим видом показывал, что Циру
понимает и от души ей сочувствует.
       - Самое безотказное средство, Цирка, это помочиться на
тряпочку и к глазу приложить.
       Цира так поразилась, что даже жалеть себя забыла. Немо
глянула на Мурзика здоровым глазом.
       Он покивал.
       - Дело советую, Цирка. Сам так спасался, а меня один
старый забойщик научил. Иди в туалет и того... Или, если писать
не хочешь, давай я для тебя помочусь... Я давно уж ссать хочу,
только компанию покидать неохота. Да и тебя в беде бросать -
дело последнее, девка ты душевная, ласковая... А что в жизни тебе
не повезло - так повезет еще, - ни с того ни с сего добавил
Мурзик.
       Я думал, что Цира отходит его по морде за дерзость. Но она
встала.
       - Тряпку дай какую-нибудь, - сказала она Мурзику. - Да не
эту, чистую.
       И горделиво направилась в туалет.


       Полстражи спустя, когда "Киллер" иссяк, я выключил
телевизор. Цира сидела рядом, придерживая влажную тряпочку у
больного глаза. От Циры несло мочой.
       - А ночевать где будешь, Цирка? - деловито спрашивал
Мурзик.
       - У вас, - ответила Цира. И повернулась ко мне. - Ты ведь не
против, Даян?
       Ну да, конечно, я не против, чтобы рядом со мной спала Цира
с подбитым глазом.
       - Может, еще и Мурзика в постель возьмем? - спросил я.
       - А что?
       - И кошку, - добавил я.
       - И кошку, - фыркнула Цира. - Какой ты, Даян,
несовременный. Да мне все равно, я и на полу могу спать...
       - Ну вот еще, - встрял Мурзик. - Не, Цира, тебе на полу не
годится. Тебе сегодня и так досталось...


       * * *

       ...И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где
много позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного
управления объединения "Халдейугольпром" были начаты
масштабные разработки угля.
       И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве.
Сама вложила в недра свои Хуваву, сама выносила его и в
положенный срок разверзла чрево и исторгла его из себя, дабы
поставить хранителем себе на вековечность.
       Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из
горящих глаз его. И было у него много рук, а ног - и того больше. И
окружен был лучами света, сиянием одевали его. И такова была
елда его, что любую набедренную повязку рвала, а зубов во рту у
Хувавы было втрое больше против положенного.
       И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То
было героическое деяние - опасное без меры, невыполнимое почти,
бесполезное и жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему.
И выкололи ему глаза. И вспороли ему живот. И не стало
защитника у горы Хуррум, и пришли туда геологи и рекомендовали,
и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли чрево горе
Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище
бессмертных кедров, их родина.
       И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не
хотел Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а
Энкиду - друг и побратим царя. А для чего у царей побратимы?
Побратимы у царей для того, чтобы в смерти их заменять.
       И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш
спал.
       И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал...


       Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь
трясся. Я тоже был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал
Гильгамеш - мой друг, мой царь, мой побратим. Во сне был он как
дитя - доверчив и беззащитен.
       И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.
       А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры,
которой мы вместе с ним укрывались.
       Я взял копье и вышел ей навстречу...


       Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал
головой. Цира то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она
стояла в головах, сосредоточенная и строгая, как всегда. Только
сегодня строгость несколько нарушал заплывший глаз и опухшая,
как бы съехавшая набок, к отеку, мордашка.
       - Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя.
Говори...
       - Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-
то? - обращался ко мне Мурзик. - Ну вот, вышли мы к ней и
говорим: "Ну ты, сука! Что приперлась, так твою мать!.." А она
стервища... да что я вам рассказываю, вы ведь знаете...
       - Ты Цире расказывай, - сказал я сквозь слезы.
       - А... Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с
господином выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас
мало кто поднять-то может, не то что метнуть... Здоровенное, из
целого кедра, поди, выстругано... И говорим ей: "Что, блядь,
приволоклась? Тебя-то уж всяко не звали!" А она, значит,
помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего, глазеет, аж
слюни пускает... Такая сволочина... Ну, мы ей - р-раз промеж глаз
копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы -
хохотать. Понравилось? Еще - нна!
       Тут Мурзик увлекся и перешел на наш родной язык.