, что именно такое
же, как тогда, пятнадцать лет назад, ласковое тепло  прижимается  к  нему,
еще ярче высветляя в памяти тот день, когда  остановился  он,  ослепленный
яркими лучами  после  темного  приюта.  Вчерашняя  растерянность  исчезла,
предстоящая жизнь в Киеве  вместе  с  ремесленниками  казалась  лучшей  из
всего, пройденного доселе...


     Его поставили месить  глину.  Всеслав  разбивал  глыбы  на  небольшие
куски, бросал в деревянное корыто, а затем подолгу топтал  босыми  ногами.
Мокрые серо-коричневые комья были упругими, холодными, царапали  кожу,  но
постепенно размягчались, прогревались и легче расползались под ступнями.
     Изредка подходил Пепела, мял глину в руках, велел  Отроче,  напарнику
Всеслава, добавить воды. Тогда Всеслав выходил из корыта; от непривычки  у
него сильно дрожали ноги, и он боялся, что не осилит работу до конца дня.
     Рядом с ним ремесленники молчаливо  раскатывали  в  деревянных  рамах
глину, относили их к большой печке, густо дымившей посреди двора.
     Солнце в тот день с необычайной скоростью пронеслось по небу;  чистый
утром воздух запылился и помутнел, беспрерывный стук  молотков  постепенно
делался привычным изгою.
     Когда трудовой день закончился и все  устало  двинулись  к  землянке,
Всеслав подошел к Пепеле, протянул сохранившиеся у  него  восемь  ногат  и
сказал, что хочет угостить своих новых сожителей. Старик отделил  половину
денег, остальное вернул Всеславу, потом подозвал Отрочу.
     - Возьми корчагу и принеси из корчмы меду, он вот денег дал!
     В землянке Всеслав впотьмах нащупал печурку, разжег от тлевших  углей
лучину, вставил ее в расшатанный в земляной стене светец.  На  непослушных
от усталости ногах подошел он к своей лежанке, устало опустился на нее.
     Скоро зашумели  голоса,  и  умытые,  посвежевшие  ремесленники  стали
рассаживаться вокруг стола. Веселый парень, утром  подходивший  к  спящему
Всеславу, увидев его, крикнул:
     - Эй, вятич, давай сюда! Поработал - иди полопай,  пока  Пепела  твою
долю не сжевал. Иль коленки дрожат и шелохнуться не можешь?!
     Всеслав проковылял к лавке.
     - Погодите хватать, - остановил едоков  Пепела.  -  Отроча  за  медом
поскакал - Всеслав угощает вас всех, мохнорылых!
     - Ну, это ты  в  самое  сердце  попал,  странник  далекий,  -  весело
выкрикнул парень. - А я ведь думал, что  ты  спесив  некстати  -  за  день
честным людям слова не кинул!
     - Меня Лушата кличут, - легонько толкнул в бок Всеслава сосед.  -  Ты
на этого верещагу плюнь...
     Глухо простучали у входа шаги, и в  землянку  спустился  запыхавшийся
Отроча. Поставив на стол тяжелую  корчагу,  он  принес  и  раздал  сидящим
разномерные глиняные и деревянные ковши и кружки.
     Растолкав двух мужиков, он уселся к столу и  сразу  же  повернулся  к
Пепеле.
     - Послушай, Пепела! Тихо  вы,  вражьи  холопы!  -  прикрикнул  он  на
ремесленников. - Ты волхование знаешь,  уставься  на  воду,  погляди.  Мне
сейчас в корчме хромой перевозчик опять  про  князя  весть  повторил,  как
песком сердце обсыпал...
     - Погоди ты, - перебил его Лушата.  -  Этот  перевозчик  что  дедушка
из-под девятой сваи [т.е. водяной]; как в корчме глаза переменит от  меду,
так и начинает всех пугать! Сейчас ты помолчи, пускай вятич хоть  раз  рот
раскроет... Ведь издалека человек в Киев приволокся!
     Всеслав не хотел говорить, и  начал  он  свой  рассказ  неохотно,  но
постепенно воспоминания все ярче разгорались в его душе, картины  страшной
ночи и пожарища до мельчайшей черточки вставали перед глазами - и  он  все
шептал  и  шептал  о  предбывшей  жизни,  об  опаленной  яблоне,  воротах,
скрипевших на ветру перед сгоревшей избой, о старике Милонеге, трясущимися
руками бросавшем в огонь перед великим Родом шипящего белого петуха.
     Всеслав умолк оттого, что позади на стене погасла последняя лучина  и
наступила тьма. За столом долго никто не двигался, потом невидимый  кто-то
стал раздувать в печи уголья, разгорелась  лучина  и  наступила  тьма.  За
столом долго никто не двигался, потом невидимый кто-то  стал  раздувать  в
печи уголья, разгорелась лучинка и осветила седые волосы Пепелы.
     - Ну ты и говору, вятич, соловей прямо, - произнес тихо Лушата.  -  С
тобой мы тут по ночам пропадать не будем...
     -  Ты  про  мать-то  больше  ничего  не  слыхал?  -  спросил  пожилой
ремесленник.
     - Нет.
     - Поклонись Пепеле, он на  воду  посмотрит,  может,  скажет.  Второго
такого волхва в Киеве нет. Молнии укрощает! Вот  токо  христиане  в  своем
храме Ильи зубы на него точат, пришибить хотят!
     - Раз за Волгу увели, значит, жива, а коли  жива  -  надеяться  надо.
Слышь, вятич?!
     Пепела все молчал. Потом, когда все притихли, едва слышно проговорил:
     - На всей Руси теперь бед избыток...
     Опять все умолкли и долго сидели неподвижно, каждый припоминая  свое.
По столу бегало множество муравьев, громко жужжали мухи.
     - А правда, - обратился к старику Лушата,  -  что  те  люди,  что  за
Волгой живут, меду не пьют?
     - Ну вот, одна у волка  песня  и  ту  перенял!  -  заговорил  пожилой
ремесленник. - А пьют они пуще нашего. У них конопля своя растет, так  они
ее разотрут с водой и пьют, с трех глотков человек в беспамятство впадает!
     - Ты понял, Соловей? - улыбнулся Лушата. - Все он уже знает, пора его
убивать! Да и древних лет достиг. Ему теперь положено на печи в тараканьем
молоке по полулокоть лежать и ждать, когда свинья на белку начнет лаять...
     - Умолкните! - выкрикнул Отроча. - Скоро по всем вам земля  застонет!
Знайте вот, что князь Владимир с  дружиной  крестился!  Кумиров  наших  на
христианских поменял!..
     - Ну и что?! Ольга тоже крестилась, а мы как жили,  так  и  живем  со
своими кумирами! - перебил его Лушата.
     - Опять то же! Услышь! Князь крестился, зовут его теперь не Владимир,
а Василий; ведет он сейчас из Царьграда и Корсуни крестителей  для  нас...
Перевозчик говорит, что царьградские князья за него царицу Анну отдали,  а
он за то обещал всю Русь окрестить!
     - Никогда такого не будет, - уверенно  проговорил  Лушата,  -  мы  со
своими богами живем с тех пор, когда еще и пращуры не родились!
     - Постойте! - остановил разговор Пепела и обратился к Отроче: -  Тебе
это только хромой перевозчик говорил?
     - Ты что?! Весь Киев гудит!
     Обеспокоенный голос старика всех насторожил.  Всеслав,  всего  второй
день живший в городе, сперва даже не понял, о  чем  говорят  ремесленники,
потом странная мысль обожгла его. Как могут быть другие боги?! И кто может
принудить его поменять свою кумирню на христианскую церковь?!


     ...Соловей горько усмехнулся.  Тогдашняя  весть  Отрочи  все-таки  не
напугала ремесленников. Уже много лет в Киеве жили христиане,  многие  тут
знали и об их боге Христе, видели его церковь, но сами ходили на капище  -
к Перуну, Макоши, Велесу - и верили, что эти боги лучшие на свете.  Старый
Всеслав вспомнил, что тогда, в землянке, он  после  слов  Пепелы  поднялся
из-за стола, нашел  блюдце,  налил  в  него  меду,  поставил  в  подпечье,
проговорив: "Это домовому!" - и все,  успокоившись,  заулыбались.  Опасная
весть Отрочи скоро  почти  забылась;  лишь  когда  стали  укладываться  по
полатям, Пепела громко сказал Всеславу:
     - Утром пойдешь со мной на капище!


     Горячее летнее солнце освещало избы и сады шумного,  дымящего  окнами
Киева. Умывшийся у рукомойника Всеслав вслушивался в звон кузниц, топот  и
ржание коней, голоса  ремесленников  в  землянке.  Скоро  оттуда  поднялся
Пепела, подошел к вятичу, глянул на него, и Соловей вздрогнул - у  старого
волхва были разные глаза: один черный, зоркий  и  молодой,  другой  серый,
помутневший и уставший,  будто  только  его  коснулась  многолетняя  жизнь
Пепелы.
     Долго  шли  они  по  незнакомым  Всеславу  улицам  Киева  и   наконец
остановились у входа в кумирню, где молча стояло множество народа. Над  их
головами высоко  поднимался  Перун  с  серебряными  волосами  и  золотыми,
сверкающими усами. Синеватый дым медленно проплывал перед деревянным лицом
кумира и таял в солнечном свете. С обеих сторон Перуна возвышались  другие
боги - Макошь, Дажьбог, Стрибог, Переплут [Перун -  бог  грома  и  молний,
Дажьбог - бог солнца, податель благ,  Стрибот  -  бог  ветра,  Переплут  -
крылатый  пес,  охраняющий  семена  и  посевы  от   поедания   зверьем   и
вытаптывания]. На окружавшей капище изгороди шевелились на  ветру  вышитые
полотенца.
     "Пошли", - потянул Всеслава Пепела. Они вступили в кумирню и  замерли
среди безмолвных людей. Отсюда Соловей  увидел  стоящие  перед  богами  на
земле снопы жита и проса, корчаги с зерном, пучки трав.
     На большом плоском камне полыхал костер, пламя его  все  разгоралось,
дыша по сторонам плотным жаром.
     Стоявший ближе всех к огню древний старик медленно  двинулся  вперед,
подняв над  головой  руки.  Всеслав  увидел,  что  волхв  держит  молодого
ястреба. Выдернув из ладоней человека крыло, птица взмахивала им,  жестоко
долбила старика по пальцам кривым клювом. Свирепые глаза хищника  сверкали
ненавистью.
     Приблизившись к кумиру, волхв бросил ястреба в огонь.  Уже  слышанный
однажды звенящий шип вырвался  из  пламени,  связанная  птица  забилась  в
костре, но от взмаха ее крыльев пламя лишь сильнее разгоралось.
     Когда огонь, уничтоживший ястреба,  успокоился,  волхв  вновь  поднял
руки. Теперь в них был  небольшой  кожаный  мешок.  Протянув  его  вперед,
старик вытряхнул гадюку  с  привязанным  к  ней  камнем.  Змея  утонула  в
пламени, но тут же вытянулась вверх, распахнув страшную пасть, кожа на ней
стала вздуваться пузырями, и гадюка вспыхнула.
     В настороженном безмолвии Всеслав с трепетом глядел на Перуна, но бог
не обращал на него внимания. Блестя серебряными волосами, кумир  уставился
куда-то вдаль, за Днепр.
     Принеся кумирам жертвы, киевляне постепенно разошлись,  и  на  капище
остались лишь Пепела и Всеслав. Старый волхв высыпал  в  костер  несколько
горстей жита - зерна защелкали, затрещали, разбрасывая  в  стороны  искры.
Потом перешли к Макоши, перед которой  в  землю  было  воткнуто  множество
стрел с накрученными на них льняными и полотняными куделями.
     Пепела достал из лукошка соты, положил перед богиней. Гудевшие вокруг
мухи обсели мед, но волхв отогнал их, накрыл дар холстинкой.
     После подношения даров вышли с капища, но старик скоро остановился  и
присел на траву. Соловей опустился рядом; он до сих пор не понимал,  зачем
волхв привел его сюда, сняв на целое утро с работы.
     - Послушай, вятич, - негромко заговорил Пепела. - Я  узнал  -  Отроча
сказал правду: князь крестился и поклялся царям  перевести  в  новую  веру
всех русских людей -  от  Дикого  Поля  до  Чуди.  Сейчас  он  с  дружиной
подплывает к Киеву! Так что не вовремя пришел  ты  сюда.  И  вижу  я,  что
человек ты чистый, с ясной совестью. На истину лгать не умеешь,  и  потому
тяжко тебе будет. Я в жизни всего насмотрелся - и слезы  от  нищеты  ходил
продавать, и душа не един раз с трудом  оживала.  Народ,  что  в  землянке
натеснился, не враг, но привык золото в ртути растворять; ты  же  новый...
Отныне не  отходи  от  меня,  что  знаю,  тебе  передам,  о  травах-зельях
расскажу, тайны мудрые раскрою.  Гляди  и  вникай!  Мне  же  скоро  смерть
махнет, призывая, я ее чую, близко она! Вечером сегодня на воду  посмотрю,
тайны выведаю.


     Остаток дня прошел в труде, но Всеслав не ощущал  усталости  -  слова
волхва и предстоящее волхование будоражило его.  Он  не  понимал  действий
Пепелы,  а  страх,  переданный  ему  стариком,  все  сильнее   и   сильнее
разрастался в его сердце.
     Когда стемнело и предупрежденные ремесленники быстро отужинали, волхв
достал из своих вещей начищенную  медную  лохань  и,  громко  стукнув  ею,
поставил перед собой.
     Этот звук, как грозное повеление, разогнал жильцов землянки по темным
углам. Волхв принес в ушате воды, наполнил лохань.
     - Свети! - прошипел он Соловью.
     Всеслав взял в печурке несколько лучин, зажег и приблизил  к  волхву.
Старик мял в руках небольшой кусок воска, изредка хрипло  дышал  на  него,
потом подолгу разглядывал страшными своими глазами. А воск  размягчался  и
оживал: отщипывая от него кружочки, Пепела сжимал их в ладонях, и  тут  же
из рук волхва показывался человечек с раскинутыми в стороны руками.
     Всеслав каждый раз замирал от страха перед чудом,  но  старик  грозно
взглядывал на него, и изгой ближе подносил горящую лучину.
     Потом Пепела осторожно опустил восковых человечков в  лохань,  и  они
чуть заметно закачались на черной воде. Скоро рядом с ними старик поставил
две восковые же лодочки.
     Лучина в руке Всеслава подрагивала, и красное пятно огня  на  мрачной
воде все время колебалось. В землянке было так тихо, что Соловей испуганно
огляделся, но поразился еще  сильнее,  увидев  в  потемках  поблескивающие
глаза ремесленников.
     Пепела достал из-за пазухи короткую коричневую палочку и стал  тереть
ее о свои седые волосы. Когда он отводил от головы жезл, редкие лохмы  его
вытягивались вслед и на  них  вспыхивали  голубоватые  искорки.  От  ужаса
Всеслав похолодел.
     Волхв же вдруг отдернул руку  и  низко  над  лоханью  провел  жезлом;
восковые человечки ожили, закачались на воде лодки.
     - Великий Род и могучий Сварог  -  огонь  горячий!  Помогите  нам!  -
громко заговорил Пепела.
     Он водил над водой жезлом - скоро одна лодка перевернулась, крохотные
люди скопились в середине лохани, и их тени зашевелились на чистом  медном
дне.
     После  долгого  молчания  волхв  спрятал  жезл,  прошептал  Всеславу:
"Отойди!" - и низко склонился к воде. Седые пряди повисли над лоханью.
     Шло время, а Пепела все рассматривал там что-то,  видимое  лишь  ему.
Вдруг он распрямился, отодвинулся от стола, медленно опустился на колени и
поцеловал утоптанную землю.
     Поднявшись на ноги, волхв обвел всех взглядом, уперся им во Всеслава,
поманил к себе. Когда Соловей на онемевших от страха ногах подошел, Пепела
положил ему руку на плечо, нажал.
     - Целуй тоже!
     Всеслав, отведя в сторону горящую лучину,  прижался  горячим  лбом  к
твердому полу.
     - А вы все знайте, - заговорил над  ним  волхв,  -  что  скоро  Днепр
потечет вспять и земли  начнут  перемещаться!  Византийская  земля  займет
место  Русской,  а  Русская  повернется  на  место  Византийской.  И   так
переменятся друг с другом все земли!
     Всеслав не понимал пророчества; он верил волхву  и  тому  верил,  что
земли сдвинутся, но ему хотелось спросить, как же тогда  станет  жить  он,
куда, спасаясь, нужно будет бежать ему, в какие веси?
     Но он не решился задать этот главный вопрос.
     Потом Пепела подошел к столу, выловил из лохани человечков  и  ладьи,
выплеснул наружу ключевую воду и лег на лежанку, отвернувшись к стене.
     В черной тишине Всеслав долго не мог уснуть.  Вокруг  него  по  углам
горестно вздыхали ремесленники, и, как казалось, в ту ночь никто не спал.


     ...Старый изгой вздрогнул. Ему послышалось, что неподалеку  хрустнула
ветка и кто-то тяжело прошагал. Всеслав резко обернулся:  лужайка  в  лесу
по-прежнему светилась под солнцем, над  ней  носились  стрекозы  и  висела
серым пятном мошкара. В лесу было темно,  и  волхву  почудилось,  что  там
сильно раскачиваются ветви деревьев,  но,  сколько  он  ни  вглядывался  в
зеленый сумрак, ничего опасного не увидел. Все-таки он  придвинул  к  себе
лук и тулу [тула - колчан для стрел] со стрелами, потом снова повернулся к
реке. Тревога не улеглась в душе Всеслава. Недавняя мнимая опасность  тут,
в лесу, или грозные давние события, наступившие  утром  после  пророчества
Пепелы, теребили сердце.
     Там, в Киеве, все началось под вечер...


     Началось  все  под  вечер.  Покрасневшее  солнце,  медленно  остывая,
закатывалось за лес, уходя в ирье. Стих перестук молотков, и  над  городом
растеклась вечерняя тишина. Остановили работу и ремесленники, однако вдруг
на улице  зашумели,  оттуда  донеслись  выкрики,  и  помрачневший  Пепела,
отмывавший в ушате руки, мрачно выговорил: "Все! Вот и князь!"
     Взбудораженные слухами о крещении князя горожане потекли  к  Боричеву
взвозу и на подол, к  реке,  по  которой  длинной  чредой  плыли  ладьи  с
цветными и расписными парусами.
     В толпе ремесленников Всеслав  стоял  рядом  с  волхвом;  к  ним  все
подходили  и  подходили  люди,  поднятая  ими  густая  пыль   сплывала   с
обрывистого берега вниз, к Днепру. Соловей впервые в жизни  видел  столько
народу. Сперва в толпе переговаривались, переругивались или  смеялись,  но
понемногу все стихали.
     Ладьи на реке роем окружили пристань, и оттуда, выстраиваясь в  след,
потянулись  наверх,  к  воротам  детинца  [детинец  -  укрепление,  оплот,
внутренний двор крепости, в отличие от  острога,  внешнего  укрепления;  в
детинце при опасности укрывались несовершеннолетние дети], княжьи люди.
     Тогда Всеслав впервые увидел  князя.  Владимир  был  одет  в  красный
сафьяновый кафтан, отороченный собольим мехом. Он равнодушно слушал горячо
говорившего ему что-то боярина с узким  лицом.  Спокойными  глазами  князь
оглядывал толпу и будто не видел ее.
     В нескольких шагах позади Владимира ехала царица Анна. Но сперва весь
народ с восторгом смотрел на коня под ней. Белый, словно  голубь,  жеребец
легко и красиво ступал по земле; он часто встряхивал головой, и тогда, как
волшебное  дыхание,  разносился  звон  вплетенных  в  его  гриву   золотых
колокольчиков.
     "Ветер, Ветер!" - заговорили вокруг. Об этой красивой лошади в  Киеве
уже слышали.
     Всадница  приблизилась,  и  Всеслав  глянул  на  нее.   Царица   была
маленького роста; поблескивающие черные волосы широкой  волной  лежали  на
плечах и спине гречанки, ни разу не взглянувшей на встречавших ее киевлян.
     За нею и по сторонам, по обочинам дороги,  шагали  дружинники  и  зло
отталкивали обратно в  толпу  тех,  кто  слишком  выдвигался  вперед.  Вои
опирались на черные или белые копья и устало несли в руках щиты из двойной
воловьей кожи.
     Вдруг все разом стихло и народ замер. Окруженные дружинниками, позади
князя и царицы шли никогда прежде не виданные в Киеве  люди  в  черных  до
пять одеждах и с длинными  нерусскими  бородами.  Греки  шагали  гордо,  с
важными лицами.
     Впереди них медленно брел глубокий  старик,  тыкая  в  землю  длинным
посохом.  Другие  попы  держали  в  руках  небольшие  изукрашенные  доски,
блестевшие золотом.
     - Видишь, толкнул Всеслава Пепела, - вон Макошь их!
     Вглядевшись в ближнюю доску, Соловей разглядел на  ней  нарисованную,
очень похожую на царицу Анну женщину с сидящим у нее на  руках  младенцем.
Увиденное поразило его, но страха перед чужими кумирами не было.
     Надменные византийцы медленно прошли мимо, и на дороге долго никто не
появлялся. Потом внизу раздались яростные выкрики, удары и ржание лошадей.
Шум приближался, и скоро Всеслав увидел  приседавших  к  земле  измученных
коней. Ближняя к Соловью лошадь, изогнув шею и сверкая налившимися  кровью
глазами, раздирала подковами дорогу, натужно  продвигаясь  пядь  за  пядью
вперед. Позади измученных  коней  по  земле  полз  сколоченный  из  жердей
помост, а на  нем  странно  неподвижно  вздымалась  четверка  удивительных
лошадей. Всеслав не сразу разглядел,  что  они  не  настоящие,  а  медные.
Красивые, как Ветер, они гордо  поднимали  головы  с  пустыми  глазами,  а
застывшие медные гривы развевались от несуществующего ветра.  Вся  неживая
четверка напряглась, присела на задние ноги, и казалось, еще мгновение - и
она сорвется с березового помоста и помчится по дороге. Но мертвая  медная
тяжесть лишь прижимала жерди к земле и  тянула  вниз  живых,  исхлестанных
плетьми дружинных коней.
     Когда живые лошади утащили медных в  город  и  желтая  пыль  осела  в
сумерках на дорогу, толпа