сом, на  край  света.
Все пространство от земли до неба заполнял голубоватый недвижимый свет.
     Всеслав лежал так до тех пор, пока сильно не озяб - намокшая от  росы
сорочка прилипла к телу, да и воздух вдруг быстро похолодел.
     Мальчик поднялся,  быстро  зашагал  вперед.  Со  стороны  поляны  все
явственней  доносились  выкрики  людей,  песни;  оставалось  завернуть  за
последние перед Ярилиной плешью деревья, как Всеслав  увидел  перед  собой
человека и сразу узнал отца. Тот, осматриваясь, то  приостанавливался,  то
медленно двигался вдоль берега. Увидев Всеслава, отец пошел навстречу.
     Когда они сблизились, мальчик негромко проговорил:
     - Не нашел я его!
     - И ладно, не грусти, ты еще найдешь! - он обнял сына за плечи, и они
зашагали к праздничной поляне.
     Соломенная Купала ярко  горела.  Пламя  вмиг  охватило  ее  и  весело
загудело. Вся весь  толпилась  вокруг;  многие  нарочно  плакали,  жалеючи
сгорающего бога, но как только огонь сжег Купалу,  смерды  с  выкриками  и
смехом стали расхватывать обжигающий руки пепел, чтобы  посыпать  им  свою
ролью-пашню.  Пока  одни  шумели  и  толкались,  парни  принесли   молодую
тоненькую березку, поставили на месте исчезнувшей  Купалы.  Бабы  и  девки
быстро украсили березку, и все двинулись к избам.
     Небо позади Ярилиной плеши начало светлеть, хотя луна и звезды  сияли
по-прежнему ярко.
     Впереди наряженной березки шли, взявшись  за  руки,  одетые  в  белое
девки и звонко пели:

                  Ой, дедушка, дедушка, седая бородушка,
                  Хоть седая борода, разумная голова.
                  Хоть седая борода, разумная голова.
                  Пусти меня, дедушка, на улицу погулять,
                  Пусти меня, дедушка, на улицу погулять.
                  Я с улицы приду, много песен принесу...

     Широкая светлая тропа вела от холма с кумиром  на  вершине  к  избам.
Постепенно  смерды  смолкли,  и  лишь   шуршание   шагов   разносилось   в
предрассветной темноте. Впереди над русичами  колыхалась  в  лунном  свете
березка, и на  ее  тоненьких  ветвях  трепетали  поблескивающие  листья  и
развевались белые и красные ленты. Всеслав не отрываясь глядел на березку.


     ...Какой давней и чудесной была та ночь. Душа волхва-изгоя, улетавшая
в нее, возвратилась, и Всеславу стало так горько, так тоскливо и  страшно,
что он обхватил голову руками и громко зарыдал. Жгучая боль растеклась  по
груди, видения памяти пропали, лишь колодезная тьма еще  плотнее  окружила
его.
     При  первом  же  стоне  Всеслава  волк  вскочил  на  ноги,  несколько
мгновений он стоял неподвижно, вслушиваясь в рыдания человека. Свет звезд,
долетавший сюда, чуть освещал шерсть зверя,  но,  когда  он  поднял  вверх
морду, клок неба страшно сверкнул в черных его глазах.
     Волк коротко прохрипел и вдруг завыл. Жуткий звук  разрывал  звериную
пасть, потом бился об иссохшие стены колодца и вырывался в ночной мир.


     Прежде, еще вечером, Всеслав догадался верно:  и  вправду  к  колодцу
тогда подкрадывался его приемыш, мальчик-сирота. Однако  сторожа  заметили
его, один из них выстрелил. Стрела просвистела в стороне от  мальчика,  но
Всеслав-младший замер, прижался к земле. До рассвета  он  выжидал,  однако
отроки не смыкали глаз, а когда из глубины земли  донесся  ужасный  волчий
вой, повскакали с земли, отбежали в стороны и подняли заряженные луки.
     Мальчик бесшумно отполз к веси, обошел крайние избы и рывком подбежал
к церкви. Он знал, что только  сюда,  к  ней,  приведут  волхва,  и  решил
ожидать.
     Чижи постепенно стали просыпаться, заскрипели в  разных  концах  веси
ворота, закричали петухи, замычала, забеляла скотина; высокий тощий  мужик
в одних  портах,  без  сорочки,  вышел  на  крыльцо  ближней  избы,  долго
всматривался в прижавшегося к стене храма Всеслава,  проговорил  что-то  и
ушел.
     Пригнувшись, мальчик обежал церковь и остановился: в нескольких шагах
от него белел новым деревом стол, перед которым  вчера  терзали  вопросами
волхва. Сейчас тут было пусто и тоже страшно. Внезапно вдалеке -  в  самом
конце тропы - из леса вышел человек, несший на плече  длинное  бревно.  Он
быстро приближался к церкви, скоро вышел на улицу, и Всеслав узнал Опенка.
Испуг сразу же согнал его с места, мальчик забежал за угол храма, но скоро
отчетливо услышал хриплое дыхание и грузные шаги Переемщика.
     Всеслав не знал, что делать, куда схорониться,  и  уже  решил  просто
стремглав убегать, когда увидел, что  дверь  церкви  чуть  приоткрыта.  Он
осторожно потянул ее, заскочил внутрь храма, притворил вход.
     Желтоватые бревна и доски церкви все еще веяли запахом смолы и  хвои;
чистый, незапыленный  воздух  заполнял  помещение.  Всеслав  робко  сделал
несколько  шагов.  Половицы  под  его  ногами  скрипнули,  и   он   замер,
вслушиваясь. Но снаружи сюда не долетал ни один  звук.  Озираясь,  мальчик
внезапно вздрогнул,  увидев  чьи-то  глаза,  строго  следящие  за  ним.  У
Всеслава похолодело в груди, от испуга он зажмурился, потом  робко  поднял
веки: с разукрашенной доски на него смотрел человек с длинными волосами  и
острой, нерусской бородкой. Во взоре чужого бога было сочувствие,  и,  чем
дольше Всеслав глядел на него, тем спокойнее становился -  этот  кумир  не
мог сделать ему зла, и его не нужно бояться.
     Едва успел мальчик успокоиться, как за  спиной  у  него  оглушительно
стукнула дверь, и ее чем-то подперли снаружи. Всеслав  метнулся  к  стене,
медленно прошел вдоль нее, пытаясь найти спасение, - и потерянно замер.
     Из-за стены, совсем рядом с храмом, раздались  удары;  прислушавшись,
мальчик догадался, что Опенок  вколачивает  в  землю  принесенное  бревно.
Отчаяние подхлестнуло Всеслава, он стал осматриваться, ища выход, и  вдруг
увидел сложенные у стены плотницкие секиры. Он сразу вспомнил, что с  ними
надо делать, заторопился, перенес секиры в  то  место,  над  которым  было
прорублено продолговатое окно. Приноровившись к стуку Опенка, мальчик  изо
всех ил вогнал первую секиру в стену храма; затем, встав на нее, вонзил  в
бревно еще одну и так, поднимаясь с секиры на секиру,  добрался  до  окна,
выглянул наружу.
     Стоя на толстом чурбаке, Опенок дубиной вбивал  бревно  в  утоптанную
землю. На судном месте было все  еще  пусто,  но,  подняв  глаза,  мальчик
увидел в воротах изб смердов. Белые, желтые, красные  праздничные  сорочки
светились в разных концах веси.
     Над Русью восходило, играя и переливаясь лучами,  купальское  солнце.
Из церковного окна маленький Всеслав не видел светила, но он видел, как  с
восходом Дажьбога все на земле меняется.  Даже  Переемщик  остановил  свою
работу и, загородившись от света рукой, стал глядеть на небо.
     Появился  Кулик.  Он  приблизился  к   вколоченному   бревну,   долго
рассматривал его. Потом отошел к  столу,  сел  там  на  лавку,  равнодушно
наблюдая  за  Опенком.  А  тот  теперь  подтаскивал  к  колу   поленья   и
клетью-колодцем укладывал вокруг торчащего из  земли  бревна,  оставляя  к
нему лишь узкий проход. Работал Переемщик быстро. В конце дела он  обложил
надземный колодец сухим валежником и, оглядев все, подошел к попину -  тот
негромко велел ему что-то. Опенок исчез, но тут  же  появился,  волоча  за
собой длинную железную цепь. Ее черные кольца тихо звенели.
     Мальчик, глядевший на все через узкое церковное окно, чувствовал, как
тело его все сильнее замирает,  онемевшие  пальцы  одеревенели,  в  голове
гудело, и небывалое прежде бесчувствие охватывало его.
     Пришел трезвый, угрюмый вирник, постоял недолго  у  поленницы,  потом
исчез за стеной храма, и оттуда донесся его злой окрик.  Сворой  выскочили
отроки и побежали к избам; понукаемые ими, к месту казни стали  сбредаться
смерды. Наряженные по-праздничному, но пасмурные, хмурые  люди  растерянно
останавливались возле  христианской  церкви  и  опускали  к  земле  глаза.
Всеслав даже издали видел на  лицах  приближающихся  людей  поблескивающие
слезы.
     Медленно и важно прошагали другие  византийцы;  один  из  них  принес
белый полотняный мешок, протянул Опенку, безостановочно  ходившему  вокруг
кострища и беспричинно поправлявшему то хворостину, то  полено.  Делал  он
это уверенно, так, будто привык быть палачем, ничего и никого не боится.
     Со стороны улицы к поленнице подходил волхв; лицо его было совершенно
белое, видно, что каждый шаг он делает с трудом, из последних  сил.  Перед
Соловьем на ременном поводке, привязанном одним концом  к  волхву,  шагал,
изредка   рыча   на   отроков,   волк.   Перед   кострищем   Всеслав-изгой
приостановился, странно пошатнулся, будто силы совсем покинули его,  потом
медленно поднял к небу глаза, долго-долго смотрел в утреннюю синеву  ирья.
Судорога часто меняла его лицо, неуемная дрожь приступами  охватывала  все
тело, но он  все  же  сдвинулся  с  места,  тяжело  пошел  дальше,  однако
ожесточенно кинувшийся на христиан волк рывком остановил его.
     Переемщик подскочил к византийцам,  забормотал  им  что-то,  но  попы
оборвали его, и Кулик, выйдя из-за стола, обратился к Всеславу:
     - Хочешь райской жизни? Если хочешь райской жизни, скажи "Благословен
единый бог и крест животворящий! Радуюсь я, просветивший ум свой и  сердце
и понявший грехи свои и отторгнувший из сердца своего Рода, рожаниц и всех
иных бесовских кумиров!" Говори так, волхв, и не отойдешь сейчас от  света
сего! Говори!
     Наступила такая тишина, что,  показалось,  можно  расслышать  течение
воды в Клязьме; Соловей стоял, словно окаменевший, лишь лицо его  побелело
еще сильнее, будто его покинула последняя кровинка.
     - Отрекись, волхв, от кумиров или - вот смерть твоя! Отрекись!
     Медленно, с невероятным трудом Всеслав стал поворачивать голову;  все
замерли, с ужасом следя за этим движением. Волхв остановился, когда  глаза
его увидел опустевшую кумирню, откуда Ор и Ратай унесли в тайную  вечность
Рода. Теперь уже даже огонь не горел там, однако изгой рассмотрел в бывшей
кумирне что-то не видимое никому из собравшихся на казнь  людей,  и  глаза
его сверкнули.
     Византийцы ждали долго,  потом  тихо  заговорили,  подозвали  Опенка;
выслушав повеление, он сердито отодвинулся от стола, нелепо путаясь, надел
на голову мешок с прорезями для глаз и, сразу  заторопившись,  подлетел  к
Соловью.
     Безмолвно стоящие русичи услышали явственный шепот волхва: "А  может,
не надо, Опенок!"
     Накрывший мешком голову палач на миг замер, но, сразу же опомнившись,
толкнул Всеслава к костру. Волк, сперва взъярившийся на Переемщика,  вдруг
притих, прижался к ногам волхва,  и  они  протиснулись  внутрь  поленницы.
Исчез там и Опенок, коротко  прогремела  цепь,  палач  вернулся  и  быстро
заложил заготовленными дровами  проход.  Он  повертел  головой,  выискивая
что-то, убежал, но  тут  же  возвратился,  неся  в  руке  горящую  лучину.
Ограждая ладонью пламя,  он  подошел  к  христианам,  но  те  молчали,  не
поднимая  к  нему  голов,  и  тогда   Доброслав-Опенок-Прокопий   медленно
приблизился к поленнице и поднес огонь к хворосту.
     Византийцы  встали,  начали  креститься,  тихо  выговаривая   неясные
русичам слова.
     В ярком свете купальского солнца пламени долго не  было  видно,  лишь
белый дымок струился между поленьями.
     Стоя  на  секире,  вонзенной  в  стену   храма,   маленький   Всеслав
чувствовал, как по его спине стекают струйки холодного пота.  Даже  сейчас
он еще надеялся, что страшное не произойдет, казалось, что вот-вот  кто-то
остановит казнь, разбросает дрова и освободит его волхва.
     Но огонь разгорался быстро; уже вся  внутренность  наземного  колодца
наполнилась густым дымом, он переливался через  края,  и  жар  уносил  его
вверх, к небу. Пламя загудело, затрещало, и тогда из середины огня донесся
вой.
     Побледнели византийцы, Переемщик, уже стянувший с  головы  палаческий
мешок,  испуганно  озирался.  А  вой,   сперва   низкий,   хриплый,   стал
разрастаться, разрываться, переходил то в визг, то в клокотание.
     Выл только волк, волхв-изгой Всеслав погибал молча.
     Пламя внезапно  вспыхнуло  ярче,  будто  прорвалось  внутрь  колодца,
жуткий вой вмиг оборвался, и тут из  глубины  костра  послышался  страшный
стон.
     Черный дым заметался над огнем;  поднимаясь  выше,  он  распрямлялся,
бесконечной струей уплывал к небу и  растворялся  там  в  солнечных  лучах
священного купальского солнца.  Хлопья  пепла  разлетались  в  стороны  и,
недолго повисев в воздухе, опадали на землю, на безмолвных русичей.
     От страшного запаха, хлынувшего на  церковь,  мальчик  задохнулся,  у
него потемнело в глазах, оборвалось дыхание, и  он  почти  в  беспамятстве
сошел по секирам вниз. На полу храма он не удержался на дрожащих  ногах  и
лег, раскинув в стороны руки. Снаружи сюда не доносился ни один звук.
     Но костер там еще горел. Вокруг него недвижимо  стояли  смерды-русичи
из Чижей и Липовой Гривы. Никто не плакал, но в глазах  каждого  отражался
огонь, превративший волхва в дым-навью и унесшего не небо в их ирье...