ба,  поставил  перед  незваным
пришельцем.
     - Я тебе верно говорю, - выпил Переемщик, - одиноко живешь, помрешь -
глаза не закроют, да и на кладбище некому отвезти, огонь зажечь...
     - Сам-то ты тоже не среди людей... - не удержался Соловей.
     - Я человек другой. У меня умерли все, поэтому один остался. Я теперь
Прокопий, от главного бога такое имя получил. Ты ведь по  своей  воле  так
живешь - во тьме, а я по-новому. Меня византийский Христос теперь любит! Я
страстотерпец!
     - Совесть у тебя скорчилась, Вот что!
     - Не ври! Раз Христос меня любит, я буду жить светло и ясно, и  ни  в
чем виноват не буду! Если какую вину сделаю, Христос меня  сразу  простит!
Это тебе не с деревянным Родом обниматься!
     - Как же простит?! Ты человека убьешь, потом покаешься, и Христос все
забудет?! Да у такого бога, значит, тоже ни совести, ни души...  Он  тогда
тать и изверг!
     - Помолчи, а то снова распелся!  Сказано  в  законе,  что  за  одного
раскаявшегося грешника трех святых дают, вот как! Христос велик!
     - Вона как! Бога любишь и славишь, а людей  ненавидишь!  Разве  могут
быть боги, чтобы спокойно смотрели, как ты души губить станешь?!
     - Ох и дурак же ты, хоть и волхв! Попин  говорил  мне  слова  Христа,
что, если кто погубит душу свою ради бога и его поучений, тот сохранит эту
душу в жизни вечной!
     - Значит, ты можешь  губить  чужие  души,  чтобы  свою  душу  сделать
вечной?!
     - Могу! Ихний бог принял меня, и теперь я все могу,  понял?!  Я  ведь
живу по новым законам! Ты в грязи остался, а я на свет вышел!
     - И так быстро от грязи обсох?!
     Опенок отодвинул пустой ковшик, снова посмотрел на волка, ухмыльнулся
и встал. Пошатываясь, он прошел к двери, на пороге обернулся.
     - Готовься, оборотень! Не забывай меня, скоро снова увидишь!
     Весь день Всеслав не  мог  успокоиться,  хотя  хлопот  было  много  -
подошли зеленые святки [зеленые святки длились с 25 мая  по  25  июня],  и
нужно собирать и сушить последние весенние травы.


     Доброслав-Опенок-Прокопий довольным  возвращался  к  византийцам;  он
знал, что рассказать о гордом волхве - человек и  волк  не  могут  жить  в
одной избе. Изгой сам подставил лоб под удар.


     Проходили дни, но тяжелое предчувствие не спадало с души Соловья. Как
и все последние лета, волхв каждое утро  брал  туес,  мешки  и  уходил  на
травосбор, но часто ему начинало казаться, что делает он  это  напрасно  -
жизнь в весях менялась, и  греки  могли  в  один  миг  отгородить  его  от
смердов, запретить лечение их. И тогда его снадобья  и  отвары  никому  не
будут нужны. Но такое выглядело нелепым - разве могли запретить ему делать
добро только потому, что он поклоняется иному кумиру.
     В тот день Всеслав обошел издавна  знакомые  лесные  места,  вышел  к
реке. Лягушки в Клязьме молчали - стало уже очень жарко,  лишь  вспугнутые
человеком, они испуганно прыгали в воду, всплывали и сердито  глядели  ему
вслед.
     Большой весенней воды в этом году не было,  и  птичий  островок  выше
обычного поднимался из реки. Кусты так густо зеленели, между  ними  бегали
чайки и серо-коричневые птенцы. Им повезло - на сей раз река не смыла их и
не поглотила в холодной глубине.


     Возвращение к избе было коротким - Всеслав пошел от Клязьмы напрямик,
но еще издали он насторожился. Обычно в это время младший Всеслав  готовил
еду и из окна струился дым. Теперь же изба  стояла  мертво.  В  нескольких
шагах от нее волхву показалось, что  его  окликнули  из  кустов,  он  стал
озираться, но  тут  от  избы  навстречу  ему  двинулись  два  отрока.  Они
приближались спокойно, вяло переговариваясь между собой.
     Так же беззлобно один из них проговорил, когда они подошли:
     - Идем, попин за тобой послал!
     - Зачем? - вздрогнул Всеслав.
     - Не знаю... и он не знает.
     Второй отрок, старший годами, с любопытством рассматривал Соловья, но
молчал.
     - Пусть! Ладно! Пойдем сейчас, только травы в избу снесу.
     Он угостил своих сторожей медом; пока они пили, разложил  травы  -  и
притаился в сенях. Всеслав не понимал, куда девался мальчик: успел  ли  он
схорониться  от  врагов,  или  его  увели  прежде  и  станут  выспрашивать
отдельно.
     Вернувшись в избу, волхв похолодел. Оба отрока, бледные и  онемевшие,
не сводили глаз с вышедшего к ним из-за печки волка.
     - Иди, иди, людей не пугай! - вытолкнул зверя в сени Всеслав, подошел
к столу.
     - Кто это? - опомнился отрок.
     - Волчонок, в лесу щенком подобрал.
     - Убить надо!
     Волхв не ответил; неторопливо поел, и они двинулись в путь. Отошли от
избы перестрела на два,  как  вдруг  жутко  завыл  позади  волк.  Недавнее
спокойствие мигом вылетело из сердца Соловья, и  он  остро  ощутил  горечь
подошедшей вплотную беды.  Ожесточились  и  лица  княжьих  слуг.  Зашагали
поспешнее - и вновь Всеславу послышался шепот за спиной,  но  он  побоялся
обернуться, а только махнул несколько раз ладонями, прощаясь с сиротой,  и
тут же вспомнил, что вот так же расставалась с ним навсегда мать.  У  него
внезапно помутилось в глазах,  и  он  стал  растирать  рукой  грудь  перед
защемившим сердцем.
     - Сердце болит? - участливо спросил старший отрок.
     - Зажало.
     - Как же ты других  лечишь,  а  сам  хворый?!  Знаешь,  наверно,  чем
сердце-то лечат?
     - Для себя спрашиваешь? Огнецветку пей, каждый день пей - до зимы.
     Весь остальной путь прошли молча; отроки повели пленника не бродом, а
к мосту, длинной дорогой,  и  за  Клязьму  вышли,  когда  стало  понемногу
смеркаться.  Недавний  страх   во   Всеславе   понемногу   превратился   в
отрешенность; он шагал по тропинке впереди отроков и будто забыл,  куда  и
зачем его ведут, словно там не ожидала его большая неминучая опасность.
     Сколько уже лет и зим проходил волхв по этим привычным местам, каждое
дерево и каждая ямка на тропке были ему ведомы, но сегодня он  пристальнее
всегдашнего смотрел на них, будто понимал, что в последний раз  шагает  по
родной земле.
     На пале, где еще недавно чадили поваленные деревья, медленно брел  за
сохой одинокий оратай. Его  худая  лошадь  низко  опустила  голову,  будто
принюхивалась к обугленной земле. Увидев  волхва  и  вооруженных  отроков,
смерд остановился посреди своей рольи и долго всматривался в проходящих.


     Когда вышли на околицу Чижей, Всеслав увидел  церковь.  Сделанная  из
чистых бревен, она сверкала белизной среди черных от старости изб смердов.
Сруб и маковка храма  высоко  поднимались  к  небу,  а  на  самой  вершине
светился медный крест.
     Землю вокруг церкви тщательно подмели, и собранные  стружки  и  щепки
горкой поднимались в стороне.
     Дверь в храм была распахнута; волхв увидел в  ее  чистом  нутре  трех
плотников с поднятыми вверх лицами, чего-то рассматривавших на потолке.
     Позади  новой  постройки,  там,  где  недавно  лежали  бревна,  стоял
небольшой, врытый в землю стол. Сейчас возле него сидел  пьяный  вирник  и
зло стучал костью о миску, выбивая мозг. Вирник долго не обращал  внимания
на подошедших волхва и отроков, потом отбросил  кость,  большими  глотками
выпил кружку меду и невидящими глазами уставился на Всеслава.
     - Попался, вурдалак! - промычал он, жирным пальцем  ткнул  в  сторону
отрока. - Позови этих дураков!
     Ждать пришлось  долго.  Соловей  переступал  гудевшими  от  усталости
ногами, то закрывал глаза, то смотрел на дремлющего  вирника,  окруженного
роем мух.
     Христиане, как и всегда  были  одеты  в  свои  черные  одежды;  Кулик
оттолкнул вирника, выплеснул из кружки на землю  остатки  меда,  подождал,
пока рядом устроятся остальные царьградца, и грозно вперился во Всеслава.
     - Послушай, волхв! - очень громко проговорил он. - Мы твой суд! Судьи
божьим повелением! Понял? Пока можешь сесть.
     Соловей осмотрелся, опустился на подметенную землю. Позади него стали
собираться смерды.  Мужики  и  бабы,  согнанные  сюда  отроками,  виновато
поглядывали на волхва, безмолвно замирали у стены церкви.
     Попин поднялся.
     - Мы божьим повелением суд и пришли сюда, чтобы судить этого оборотня
за безмерные его грехи! Сперва говори, бес, куда ты спрятал Рода?! Нам уже
ведомо, что это ты  схоронил  кумира  и  убил  Ора  и  Ратая,  обернувшись
ядовитой гадюкой. Все видели,  как  ты  сжигал  стариков,  чтобы  упрятать
поганые свои следы. Знаем мы теперь также, что вместе с тобой в избе живет
волк! Вурдалак! Скажите, русичи, разве может человек жить  рядом  с  лютым
волком, если этот человек не оборотень?!
     Кулик выжидательно остановился,  однако  весь  безмолвствовала.  Лишь
дремавший вирник встрепенулся и стал  шарить  рукой  по  столу,  отыскивая
ковшик.
     - Ну ладно, о волке мы после поговорим. Сегодня  же  ты  ответишь  на
один вопрос - где спрятан Род? Встань и говори!
     Всеслав поднялся, долго  глядел  на  равнодушных  царьградцев,  потом
обернулся: за спиной его толпились плотники, поднявшие иноверческий храм.
     - Не молчи! - выкрикнул Кулик.
     - Я не крал Рода и не знаю, где он теперь! - волхв заговорил  глухим,
чужим голосом, потом, кашлянув, тише добавил: - Я сам долго  искал  нашего
кумира, но не нашел.
     Греки коротки пошептались, и тут же Кулик заговорил снова:
     - Мы не верим тебе. Ты волхв тут, исчез твой кумир,  а  ты  говоришь,
что не знаешь, где он! Может быть, знает тот?! - византиец обвел  взглядом
народ, нашел Опенка, обратился к нему: - Скажи, Прокопий, ты видел  волка,
живущего вместе с ним?!
     Смерды  невнятно  зашумели;  к  столу  сбоку  приблизился  Переемщик,
насмешливо посмотрел на соплеменников.
     - Я недавно был у него в избе и видел,  как  к  нему  ласкался  волк!
Сколько на белом свете живу, слыхом не слыхивал, чтобы такой зверь полюбил
человека! Упырь он, оборотень! Вурдалаки они оба!
     - Отвечай ты! - велел попин.
     - Волчонок это, щенком в лесу нашел. Волчицу лось  порвал,  я  его  и
подобрал...
     - Смерды! - перебил Кулик. - Было ли на земле  такое,  чтобы  человек
пригрел волка?!
     - Я же говорю - нет! Потому не волк он!
     Всеслав молчал; он не знал, что отвечать иноземцам, черными  воронами
сидевшим  за  столом,  как  образумить  вновь  переменившего  имя  Опенка,
мстившего за неведомые обиды. Волхв лишь до тоскливой боли в душе  ощущал,
что бесповоротная напасть утаскивает его куда-то, что  вся  прежняя  жизнь
уже оторвалась от него и отдаляется. Византийцы тут творят  свое  дело,  и
он, волхв, нужен  им  для  расправы,  и  отныне  он  оказался  в  страшном
одиночестве: он станет кричать - и никто не услышит его, он будет  спорить
- и никто не внемлет его словам. Потом они убьют его - и никто не  защитит
его жизнь.
     Христиане снова посовещались.
     - Значит, тебе нечего сказать?! - глянул на волхва Кулик и  сразу  же
повернулся к вирнику. Тот склонил набок голову, слушая  византийца,  потом
поманил отрока.
     - Отведите его в сухой колодец, пускай там сидит!
     Воин, которому Всеслав говорил, как надо лечить сердце, подозвал  еще
двоих отроков, и  вместе  с  пленником  они  зашагали  к  колодцу.  Следом
потянулись смерды, но их нагнали  другие  дружинники  и,  грозя  сулицами,
остановили.


     Четыре венца бревен,  поднимающиеся  над  землей,  давно  рассохлись.
Сухая желтая трава клочками окружала сруб.
     Тут, на краю веси, вечер  показался  немного  светлее;  над  дорогой,
уходящей в лес, недвижимо растекались  дымчатые  сумерки.  Мелкая  дневная
пыль опускалась на землю, воздух очищался, и яснее делались раскаленное на
краю света небо, догорающие последние облака.
     - На хоть хлеба,  -  сказал  незнакомый  отрок,  протягивая  Всеславу
толстую горбушку, - больше нету! Полезай, мы поможем.
     Дружинники связали пояса, но они оказались  коротки.  Тогда  один  из
отроков сбегал к избам,  принес  лыковую  веревку,  конец  ее  опустили  в
колодец, и волхв полез на черное дно. Наверху скреблась о дерево  веревка,
а небо темнело и делалось все меньше и  меньше.  Внизу  колодца  оказалось
сухо, и измученный Соловей рухнул на землю, прислонился к срубу и притих.
     Отроки утянули веревку, чего-то крикнули  ему,  но  волхв  не  понял,
потому что слова раздробились о стены колодца. Однако вслед  за  этим  вои
кинули овчинный полушубок; Всеслав разложил его, лег на спину. Над  ним  в
дыре колодца виднелась одинокая синяя звезда.
     Всю ночь волхв то забывался в вязкой тревожной дреме, то выплывал  из
сна и тогда подолгу лежал с  открытыми  глазами,  хрипло  дыша  прогнившим
вонючим воздухом. Мрак окружал его, и только далеко вверху, во тьме,  было
вырезано синее окошко, заполненное мерцающими звездами. Они  крутились  на
небе и стремительно летели сюда, и Соловью  показалось,  что  если  бы  он
поднялся из этого подземелья, то оказался бы среди  звезд.  А  проснувшись
еще раз, Всеслав радостно заволновался -  ему  показалось,  что  он  снова
видит тот свой недавний сон, когда, лежа в избе  на  полатях,  узрел  небо
позади пропавшего потолка и крыши. На миг  вспыхнула  надежда,  что  скоро
наступит пробуждение и зло рассеется, минует его.
     Понемногу  волхв  стал  замечать,  как  переменяется  небо;  холодная
чернота начала постепенно разжижаться, поблекла, и вдруг, когда еще  и  не
рассвело, на край сруба упали золотые солнечные лучи. Узник глядел на них,
но ощущал, что не смог до конца пробудиться  -  будто  что-то  осталось  в
темном забытьи ушедшей ночи и теперь в мир возвратится только его часть.
     Внезапно рядом с ним, но в  глубине  земли  кто-то  дробно  застучал.
Волхв стал вслушиваться, пытаясь  угадать  причину  шума.  Лишь  когда  он
увидел, как наверху, над срубом, клубами поплыла  пыль,  понял,  что  мимо
колодца бредет стадо. Топот очень  долго  удалялся  от  подземелья,  потом
наступила прежняя тишина, и тогда  Соловей  сделал  попытку  выкарабкаться
наверх.  Цепляясь  за  трещины  в  рассохшихся  бревнах,  он  поднялся  на
несколько локтей, но сорвался вниз. Сразу  же  наверху  показалась  голова
отрока, он погрозил узнику луком, гулко крикнул:
     - Тихо сиди, убью!
     Всеслав лег на полушубок. Теперь боль в душе  его  быстро  нарастала.
Как все-таки жутко все произошло! Род и Сварожич  спасли  его  от  беды  в
Киеве и привели в отчую землю, пятнадцать лет прожил  он  в  спокое  среди
соплеменников. Но вот Христос и его слуги настигли его и  тут,  обрушились
на этот край Руси, отыскали его, полуволхва-изгоя, чтобы показать  не  нем
кару за упорство в вере. Две веси смердов живут тут с незапамятных времен;
кто-то из них убил первого пришедшего сюда попина. Меньше всех других хоть
в чем-то виновен он, Всеслав, живший бобылем в лесной глуши.  Но  иноверца
нашли его, приволокли сюда  и  бросили  в  подземелье.  Почему  для  казни
избрали его?! За что?! Он не прятал Рода, не оскорблял  византийцев.  Ведь
он даже пытался разыскать кумира, значит, делал то  же,  что  и  иноверцы.
Знают же они, что он не волхв; как обвинить его за то,  что  он  излечивал
людей?! Но он и рассказывал смердам о событиях в Киеве, и Опенок, конечно,
обо всем донес царьградцам. Потому они и  решили  начать  крушить  русскую
веру именно с него. Но была  ли  в  нем  вера  такая  же,  как  в  Пепеле,
Милонеге?  Сможет  ли  он  перед  страшным  лицом  смерти   сказать,   что
беспредельно верит в Рода, Ладу, Лелю, Макошь, Велеса - сочинителя песен и
сказок?! Да, да,  они  его  боги!  Но  все  же  не  деревянным  идолам  он
поклонялся, не врытые в землю кумиры правили его жизнью.  Младенцем,  едва
открыв глаза, он увидел свой мир - Землю, Солнце, Небо, Огонь, Реку,  -  и
старшие люди сказали, что это боги. Все,  до  самого  неба  простирающееся
перед его очами, было истинными  кумирами.  Конечно,  существовали  дымные
кумирни, он бросал в костер рыбу и жито, с ним в избе копошился  по  ночам
добрый домовой-лизун. Но главными богами были его Земля и его Солнце.
     Однако вот подступили иноверцы и потребовали оплевать это, отторгнуть
из  сердца,  забыть  и  принять  взамен  их  не  ведомого  никому  Христа,
родившегося, жившего и умершего в чужих,  далеких  отсюда  землях.  Почему
пришельцы хотят, чтобы он, Всеслав, все другие народы  Руси  отреклись  от
своих богов?! Ведь боги жили с ними  в  ненастьях  и  горе,  праздниках  и
радости; как забыть и прогнать их?! Или нужно кумиров прятать, а иноверцам
лгать?!
     Куда-то ведь старики схоронили Рода! И зачем  убили  себя?!  Боялись,
что муками дознают их тайну;  а  может,  не  хотели  смотреть,  как  рушат
русскую  веру?!  И  как  сможет  устоять  он  сам,  когда   палачи   будут
приближаться к нему?!


     - Ну-ка вылезай, быстро! - оглушил Всеслава выкрик.
     Соловей стал надевать полушубок, но тут же одумался,  скинул  его  и,
ухватившись за веревку, полез наверх. Едва он  перешагнул  через  наружные
венцы и остановился, зажмурившись от яркого солнца, отроки  молча  связали
ему, но не туго, руки, повели к улице.
     Здесь было еще пустынно; из окон выплывал и сразу же  таял  в  чистом
воздухе дым, бродили вдоль изгородей  куры.  Одна  чего-то  испугалась  и,
квохча и взмахивая крыльями, долго бежала впереди пленника и его сторожей.
     Когда завернули за церковь, стало ясно, почему  в  веси  безлюдно,  -
смерды из Чижей и, как сразу же увидел Всеслав, из Липовой  Гривы  плотной
толпой стояли у стены храма.
     Византийцы молча сидели  за  столом.  Отроки  остановили  перед  ними
волхва, отошли в сторону.
     Кулик  долго  рассматривал  Всеслава,  потом  поднялся,   подошел   к
пленнику. "Идем!"  -  позвал  он,  двинулся  к  храму.  Они  шагали  среди
расступавшихся смердов, и волхв испытующе глядел в  их  лица.  Сперва  ему
показалось, что он видит в глазах соплеменников  сострадание,  сочувствие,
но чем дольше шел, тем яснее понимал, что на него  смотрят  с  напряженным
вопросом:  русичи  пытались  по  его  взгляду  угадать,  как  он  готов  к
испытанию. Он оказался первым, кому предстояло пройти искушение  и,  может
быть, казнь, ему надлежало сделать главный выбор, и люди ждали его слов  и
действий. Они  совокупили  в  нем  свои  надежды  и  веру,  и  впредь  ему
предстояло говорить и делать не только за себя, но и за всех  единоверцев,
за Ора и Ратая, спрятавших Рода; в  нем,  волхве,  соединилось  прошлое  и
будущее этих людей, и отныне для него пути назад не было. Но  путь  вперед
вел только к гибельному сражению с византийцами, и Всеслав с  ожесточением
осознавал, что только его смерть сохранит ему право на жизнь в душах  и  в
памяти русичей.
     Волхв шагал сквозь толпу и с каждым шагом бесповоротно  понимал,  что
отныне он совершенно одинок: две  могучие  силы,  две  веры  приготовились
сшибиться друг с другом, и удариться они могли только на Всеславе, так или
иначе уничтожив его.
     Короткий путь проделал волхв от места судилища до церкви, но  за  это
время горькая решимость  окончательно  утвердилась  в  нем.  Остро  ощутив
неизбежность  подвига,  Всеслав  будто  ожил,  в  душе  его  посветлело  и
прояснилось главное - он должен победить христиан.  Не  отводить  беду,  а
биться - неужели Род и Сварожич не помогут ему?!
     - Зайди! - громче повторил Кулик.
     Волхв  и  попин  стояли  перед  распахнутыми  дверями  храма,  откуда
духовито пахло разогретой сосновой смолой. Проскрипели под их ногами доски
пола, и русич и византиец замерли в середине церкви.  Сверху,  с  потолка,
душистый воздух рассекали  лучи  солнца;  они  упирались  золотисто-белыми
пятнами в новый  пол,  светились,  и  поэтому  казалось,  что  храм  густо
заполнен солнцем.
     Кулик потянул волхва за связанные руки, провел к передней  стене.  На
ней золотом горела единственная пока икона. Молодой Христос  всепонимающим
взором  пробивался  к  душе  Всеслава;  глаза  чужого  бога  испытующе   и
сострадательно глядели на русича. Он, тот  бог,  знал  о  нем  все,  ведал
прошлое и  прозревал  будущее;