ий совершил ошибку: вместо того, чтобы стрелять  в  стену,
он разрядил ружье в дверной проем.  Мушка  сместилась  лишь  на  несколько
дюймов. Этого было достаточно, чтобы пули миновали один из больших камней,
служивших подпорками внутри  хижины.  Рикошетом  отлетев  от  валуна,  они
пробили стену и ушли в темноту.
     Оба жильца были невредимы, но оглушены  выстрелами.  Секунд  двадцать
или около этого они сидели, не двигаясь, не слыша, как шлепает  по  камням
кожаная обувь преступника.
     Затем Грибердсон прихватил ружье, выбил ударом плеча дверь и выскочил
наружу.
     Выстрелы разбудили весь лагерь. Люди запаливали сучья в углях  очагов
и выбегали из шатров с факелами.
     Грибердсон, не медля ни секунды, приказал сделать перекличку.  Таммаш
и Гламуг выстроили людей и каждому велели назвать имя.
     Прежде чем закончилась перекличка, где-то в темноте выстрелило ружье.
Пуля оцарапала плечо Грибердсона. Он упал и откатился  во  тьму,  куда  не
доставал свет факела, затем встал и стал красться к ближайшим кустам.
     Англичанин обладал большим опытом жизни в лесах. Зимой и летом он мог
ходить в зарослях совершенно бесшумно. Но человек, на которого  он  сейчас
охотился, родился в мире, где, чтобы не погибнуть, нужно было  быть  одним
целым с природой, он беззвучно растворился в глубине леса. Грибердсон  все
же обнаружил его следы и пошел параллельным курсом. Начался снегопад, и он
подумал, что еще немного и следы занесет.  К  тому  же  он  сам,  если  не
вернется сейчас в лагерь, может заблудиться или увязнуть в болоте.
     Ветер усилился и  снег  летел  большими  хлопьями,  когда  Грибердсон
вернулся. Англичанин вновь приказал провести перекличку и терпеливо ждал в
стороне. Он искал Дубхаба и не находил его, но тот  сам  вышел  из  шатра,
сказав, что спрятался, когда из кустов стали стрелять.
     Все  были  на  месте   -   очевидно   стрелявший   сделал   круг   и,
воспользовавшись всеобщим переполохом,  вернулся  в  лагерь  На  мгновение
Грибердсон почувствовал к нему уважение и улыбнулся.
     - Зажгите побольше факелов, - приказал он.  -  Роберт,  установите  в
нашей хижине приборы и освещение. Мы проведем парафиновый тест.
     Фон Биллман обратился к воташимгам на языке племени. Он  сказал,  что
когда человек стреляет из ружья, на его руках и одежде остаются мельчайшие
следы пороха. Эти следы можно  обнаружить  при  помощи  вещества,  которое
называется парафин. И найти стрелявшего будет несложно,  если  обследовать
руки и одежду всех людей, за исключением  тех,  кто  был  на  виду,  когда
стреляли из кустов. Известив туземцев о предстоящем испытании, фон Биллман
обратился к Грибердсону:
     - Мне никогда не приходилось слышать об этом тесте, Джон. Это что, из
вашей коллекции древностей?
     - В свое время парафиновый тест применялся, и не без успеха,  Роберт,
- сказал тот. - Но применялся он совсем по другому. Даже если бы у  нас  и
был парафин, мы ничего не смогли бы добиться в этих условиях. Но дело не в
этом. Я думаю, вор поверит, что мы способны его раскрыть.
     Вдруг  Дубхаб  бросился  бежать.  Он  миновал  Гламуга,   Таммаша   и
Ангрогрима. Короткие ноги охотника бешено мелькали, а лицо перекосилось от
ужаса.
     Рука Грибердсона шевельнулась,  и  в  ней  неожиданно  оказался  нож.
Англичанин бросил его. Нож мелькнул в свете факелов  и  вонзился  в  спину
дикаря.
     Позднее Грибердсон говорил, что его не смутил такой исход дела. Он не
хотел затевать процесс, который мог слишком болезненно отразиться на семье
Дубхаба, да и не было причин заставлять человека страдать.
     К тому же, если бы не удалось его поймать, он  мог  бы  добраться  до
ружья и воспользоваться им.
     Для остальных ученых потрясение было  велико,  но  оно  было  бы  еще
больше, не имей они возможности привыкнуть к этому миру. В той  эпохе,  из
которой они пришли, правосудие осуществлялось порой необычайно медленно.
     Все, что можно было сделать для того, чтобы соблюсти права обвиняемых
и обвинителей, делалось неукоснительно.
     Более того, никто и нигде не подвергался  наказанию  за  преступление
шестидесятидневной давности. Да и заключение применялось лишь к  социально
опасным  индивидуумам  на  время,  которое  требовалось  для   прохождения
терапии.
     Грибердсон, прервав общее молчание, сказал:
     - Не думаю, что нам удастся разыскать ружье.
     - А больше вы ни о чем не думаете? - крикнула Речел. - Боже  мой,  да
вы только что закололи его, как скотину! У него не оставалось  ни  единого
шанса на спасение. Вы судили, приговорили и покарали его за  две  секунды.
Грибердсон не ответил. Он выдернул из трупа свой нож, вытер его, подошел к
Таммашу и Гламугу и коротко переговорил с ними.
     Ангрогрим отволок тело Дубхаба к его  шатру  и  бросил  в  нескольких
футах от входа. Амага,  Абинал,  Ламинак  и  Нелиска,  бледные,  с  сухими
глазами, некоторое время смотрели на труп, затем ушли в шатер  и  завесили
полог.
     К утру труп окоченел на морозе. Похороны заняли весь день. Дубхаб был
погребен под кучей камней,  и  женщины  громким  плачем  проводили  его  в
загробный мир. То, что он совершил преступление, не имело значения, он был
из племени и поэтому имел право на почести, положенные  храброму  воину  и
хорошему охотнику, каким  он  и  был  большую  часть  своей  жизни.  Когда
похороны закончились, Грибердсон узнал, какие обязанности возложил на свои
плечи  убив  Дубхаба.  Теперь  он  отвечал  за  его  семью  и  должен  был
обеспечивать ее едой. Отношение Абинала к англичанину  не  изменилось,  но
когда он вырастет, ему предстоит сделать выбор: простить  Грибердсона  или
убить его. Он знал об этом,  и  все  остальные  знали,  но  пока  об  этом
следовало забыть.
     Амагу не беспокоило, кто будет о ней заботиться.  Грибердсон  обещал,
что будет защищать ее и приносить мясо. Но  жить  с  ней  как  муж  он  не
станет.
     Это заявление привело женщину в бешенство, поскольку совет решил, что
Грибердсон должен во всем заменить ей Дубхаба. Грибердсон же ответил,  что
его это просто не интересует. Амага  обо  всем  сообщила  старейшинам,  но
впервые за всю историю племя не стало наказывать нарушителя обычая.
     Женщина молча смирилась, но вскоре в ее голове возникла другая  идея:
может  быть,  Грибердсон  предпочитает  взять   в   подруги   красивую   и
трудолюбивую Нелиску?
     Грибердсон ответил,  что  подумает.  Речел  была  потрясена  подобным
ответом. Драммонд ухмылялся, но молчал.
     Нелиска была счастлива. Еще бы! Такой  могущественный  воин,  полубог
мог стать ее мужем.
     Ламинак плакала и пряталась.
     - Но ведь вам, Джон, - сказала Речел, - через несколько лет предстоит
уйти. Вы что, так и бросите ее? Или хотите прихватить с собой  в  качестве
образца? Это ведь жестоко. Ей никогда не привыкнуть к нашему миру.  Она  -
дитя племени и умрет, если расстанется со своим народом.
     - Я сказал, что подумаю, - сказал Грибердсон. - Я не  говорил,  когда
приму решение. Боюсь, что к тому времени,  когда  я  осмелюсь  сделать  ей
предложение, она будет уже замужем.
     После этого Речел сказала Драммонду:
     -  Сомневаюсь,  что  когда-то  смогу  понять  этого   человека.   Его
мыслительные процессы протекают слишком глубоко. А может быть, они  просто
очень  противоречивы.  Иногда  в   нем   проявляется   нечто   не   совсем
человеческое.
     - Время заставляет человека оставаться человеком, - сказал  Драммонд.
- Но вечность способна выработать у него  нечеловеческую  сущность.  Может
быть, он не совсем человек, но мне не хочется обсуждать  с  тобой  нелепое
предположение, что кто-то там изобрел эликсир. Я не могу даже  поверить  в
существование средства, дающего  бессмертие.  Тем  более  в  девятнадцатом
веке, в котором, по-твоему, родился Грибердсон. Неудачи с первыми машинами
времени и барьер после 1870 года говорят  лишь  о  том,  что  что-то  было
нарушено.
     Этот  разговор  произошел  сразу  после  того,  как   они   пересекли
полузамерзшую реку  Гвадиану.  Через  четыре  дня,  когда  путешественники
разбили лагерь  на  южной  стороне  лесного  массива,  Драммонд  напал  на
Грибердсона.
     Поединок  этот  был  лишь  словесным,  хотя  иногда   казалось,   что
долговязый худой физик вот-вот набросится на Грибердсона с кулаками.
     С того дня, когда  Грибердсон  и  Речел  были  обстреляны  в  ущелье,
англичанин ни разу больше не позволил Драммонду сопровождать его на охоте.
Он по-прежнему старался пользоваться лишь туземным оружием, фон Биллман  -
по обыкновению - дробовиком.
     Когда Грибердсон уходил из лагеря с Речел или фон Биллманом, Драммонд
каждый раз  замечал,  что  кто-то  из  племени  следит  за  ним.  Подобная
подозрительность была по меньшей мере оскорбительной и  терпеть  ее  далее
Драммонд не собирался, решительно заявив о  своем  намерении  сопровождать
коллег во всех их вылазках.
     - Прекрасно, - сказал Грибердсон. - В таком случае, оставьте в лагере
огнестрельное оружие.
     - Чего ради? - вскинулся Драммонд. Мускулы его рук напряглись.
     - Я должен быть уверен, что несчастных случаев не будет.
     - Несчастных случаев, дьявол!  Вы  хотите  быть  уверены,  что  я  не
выстрелю вам в спину, не так ли? - закричал Драммонд.
     - Именно, - холодно произнес Грибердсон.
     - А какое право вы имеете меня подозревать? Я сказал, что  следил  за
вами тогда, и был  совершенно  прав.  То,  что  я  увидел,  оправдало  мои
подозрения! Но я в вас не стрелял! Это был Дубхаб, и вы это знаете!
     - Ничего я не знаю, - сказал Грибердсон. - А насчет ваших  подозрений
- что вы видели? Ничего, потому что ничего и не было. Впредь я  вам  этого
не обещаю, если вы и далее намерены устраивать идиотские  сцены  ревности.
Порой, Силверстейн, я пытаюсь понять, что с вами происходит, и не могу.  Я
видел заключение психиатров, оно свидетельствует о стабильном характере  и
о продуманной, благополучной женитьбе. Но теперь эти утверждения  выглядят
как издевательство.
     Произнося  последнюю  фразу,   Грибердсон   улыбнулся,   и   Драммонд
встревожился, так как не понял, почему тот улыбается, но промолчал.
     - Мне кажется, внезапное перемещение во времени в чужой мир сказалось
на вашем психическом равновесии. Будем надеяться, что скоро  все  пройдет,
иначе это может кончиться безумием или смертью.
     - Это угроза? - воскликнул Драммонд.
     - У меня и  в  мыслях  не  было  угрожать.  Я  всего  лишь  обдумываю
возможные варианты. - Грибердсон помолчал, а затем добавил:  -  Мне  жаль,
что  так  вышло,  потому  что  для  ведения  эффективной  научной  работы,
конфликты нам не нужны. Времени у нас мало, а сделать предстоит много.  Мы
не можем тратить время на дрязги...
     - Дрязги? - заорал Драммонд. - Потерять жену - это  дрязги?  Услышать
обвинение в предумышленном убийстве - это дрязги?
     - Вы не потеряли жену, потому что мы с Речел не сделали ничего, в чем
вы могли бы упрекнуть нас. Точно  так  же  я  не  обвиняю  вас  в  попытке
совершить убийство. Но вы находитесь под подозрением.
     - Что же я должен сделать, чтобы оправдаться?
     - Боюсь, что исправить ничего нельзя, - сказал Грибердсон. -  Поэтому
предлагаю заняться делом и попытаться оставить друг друга в покое. Честное
слово, Драммонд, мне не хотелось бы оказаться в ситуации, когда  я  должен
буду испытывать к вам благодарность.
     - Посмотрите на нее!  -  сказал  Драммонд.  Он  указал  на  Речел.  -
Преданная жена! Верная супруга! Моя прекрасная, любимая,  невинная  Речел!
Она верит вам! Она считает, что я пытался застрелить вас!
     - Или ее. Или нас обоих, - сказал Грибердсон.
     - Драммонд, вы больны, - сказала Речел. - Только сейчас я поняла, что
вы и впрямь способны на убийство. Я никогда не замечала, что  вы  ревнивы.
Во всяком случае, до  такой  степени.  С  вами  что-то  случилось,  и  это
причиняет мне боль. Но...
     - Иди к черту! Идите к черту оба!
     Он посмотрел на  фон  Биллмана,  который  сидел,  опустив  голову,  и
потягивал кофе.
     - Вы тоже можете отправляться к черту!
     - Что я вам сделал? - осведомился Биллман.
     - Вы верите им, а не мне! - бросил Драммонд и шагнул во тьму.
     Остальные молчали. Они сидели вокруг костра на  эластичных  подушках.
Пламя освещало два белых конуса хижин. Чуть подальше,  ярдах  в  тридцати,
раздавались голоса. Люди племени  разговаривали  и  смеялись  шуткам  друг
друга. Они были довольны. Никто не болел, и мяса было вдоволь.
     Ученые поставили свой лагерь в стороне от других жилищ,  так  как  не
хотели, чтобы им  мешали  во  время  вечерних  совещаний.  Они  собирались
остаться здесь на три дня,  чтобы  как  следует  изучить  район.  Но  уход
Драммонда нарушил их планы.
     Речел посмотрела в беззвездное безлунное небо и произнесла:
     - Скорей бы он вернулся. Сейчас опасно бродить одному. У него с собой
только пистолет.
     -  Я   предлагаю   подвергнуть   его   физическому   и   психическому
обследованию, - сказал Грибердсон. - Но если он  откажется,  нам  придется
смириться с этим. Не знаю, смогу ли я быть объективным при обследовании.
     - Вы полагаете, что это темпоральный шок? - спросила Речел.
     - Полагаю, что это именно шок, - подал голос фон Биллман.  -  Ко  мне
только сейчас вернулось ощущение реальности.  Долгое  время  все  казалось
расплывчатым, словно вне фокуса, каким-то неестественным. Я просто не  мог
поверить,  что  все  происходит  в  действительности.  Джон,  вы  испытали
что-нибудь подобное?
     - Первые три-четыре дня, - ответил Грибердсон. - Хотя не  скажу,  что
это было очень уж сильное чувство.
     Фон Биллман отправился спать, люди разбрелись по  шатрам  и  завязали
пологи, а Речел и Грибердсон сидели у костра  и  смотрели  в  огонь,  лишь
изредка поднимая головы, чтобы взглянуть  в  темноту  снежной  ночи.  Лишь
потрескивание хвороста, глухой волчий вой, да  отдаленное  мычание  зубров
нарушали тишину. Речел посмотрела на Грибердсона сквозь пламя  костра.  По
щекам ее текли слезы.
     - Мы с Драммондом могли быть так счастливы, - сказала она. - По  сути
дела, у нас не могло быть никаких причин для трений. Нас  связывали  общие
интересы, и часто он бывал  со  мной  очень  мил,  хотя  обычно  оставался
серьезен. И, потом, нас выбрали для участия в экспедиции - одно это  могло
сделать его счастливым. Но... - она всхлипнула. - Но что-то случилось.  Он
стал таким печальным. И все это калечит наши души. Прежнее никогда уже  не
вернется. Если так будет продолжаться, он попытается убить меня  или  вас,
или нас обоих, или, может быть, покончит с собой. Мне кажется...
     - Очень многие люди изначально идут не тем путем. Люди гораздо  более
нестабильны, чем животные. И эта нестабильность - цена  знаний  и  сложной
эмоциональной  системы.  Самосознание  и  владение  речью  необходимы  для
прогресса и  развития.  Но  за  свой  огромный  потенциал  человек  платит
тенденцией к дисбалансу. И ваш  Драммонд  -  всего  лишь  один  из  десяти
биллионов неуравновешенных двадцать первого века.
     - Эта теория относит и  меня  к  десяти  биллионам  неуравновешенных,
верно? Видит Бог, я сама это знаю. А как насчет вас, Джон?
     - Я тоже - человек, к сожалению, слишком человек, - сказал он и  чуть
заметно улыбнулся. - Но в начале своей жизни, в период формирования, я был
несколько иным. Не уверен, что тогда  я  смотрел  на  мир  сквозь  призму,
которая во всем была  человеческой.  Впрочем,  заметного  влияния  на  мое
отношение к миру это не оказало.
     Неустойчивость,  о  которой  я  только  что   говорил,   в   основном
генетическая.  Сложная  природа  нервной   системы   заставляет   человека
оступаться.  Он  делает  ошибки,  промахи,  реагирует  на  происходящее  в
уникальной эгоистической манере и заболевает. Болезнь разума -  это  образ
жизни мыслящих, можно сказать так.  Думаю,  что  мне  повезло.  Я  обладаю
необычной стабильностью. Но и за это, конечно, я должен платить.  Что  это
за цена...
     - Вы так загадочны, - сказала Речел.  -  Вы  много  говорили,  но  не
сказали ничего существенного. Что  же  насчет  юности?  Вырастили  ли  вас
человеческие существа? Или вы какой-нибудь Маугли,  Ромул  или  Рем?  Будь
так, все знали бы об этом. Но мне  довелось  узнать,  что  вы  родились  в
Кенийском заповеднике и были воспитаны родителями и черными туземцами.  Об
этом говорят метрики. Я понимаю, зачем вы  затеяли  этот  бессмысленный  и
загадочный разговор. Вы хотите, чтобы я не думала о  Драммонде.  Вы  очень
умны. Но достаточно. Благодарю за участие. Что он  делает  там,  бродя  по
снегу? Он может заблудиться, встретиться с медведем или львом...
     - В этой местности нет гор, так что медведи здесь не водятся. К  тому
же у них сейчас спячка, - сказал Грибердсон. - Советую вам  лечь  спать  и
выбросить все из головы, если получится. Ваш муж скоро вернется,  а  утром
посмотрим, как он будет себя чувствовать. Работы у нас много и...
     Он попытался встать, но Речел остановила его:
     - Сядьте, Джон! Пожалуйста, только на минуту. Не оставляйте меня!
     Он опустился на подушку.
     - Хорошо. Я останусь ненадолго, если вам это поможет. Она наклонилась
к нему и спросила:
     - Джон, вы меня любите?
     Он чуть заметно улыбнулся, и она спросила:
     - Вы смеетесь надо мной?
     - Ни в коем случае, - сказал он. - Я лишь подумал...  А,  пустяки!  Я
знавал смелых женщин даже в молодости. Ни одна из них могла бы задать этот
вопрос, если бы чувствовала необходимость знать ответ. Но порой я забываю,
сколь свободны современные женщины. Впрочем, это к делу не  относится.  Вы
спросили, и я должен ответить. Я нахожу вас очень привлекательной,  Речел,
и будь вы свободны, я просил бы вашей руки. Но вы замужем, а я старомоден.
Я против адюльтера и не буду пытаться воспользоваться  тем,  что...  Я  не
люблю вас с той  страстью  и  пылом,  которые  вам  нужны.  Вы  мне  очень
нравитесь, но я не люблю вас.
     Наступила тишина. Что-то белое, вероятно большая птица,  промелькнула
меж пушистых от снегов ветвей там, куда почти не доставал свет костра.
     Наконец Речел сказала:
     - Мне казалось, что вы любите меня, но стесняетесь признаться, потому
что я замужем. Но вы меня не любите, и я благодарна,  что  вы  сказали  об
этом с такой прямотой. Хоть это и больно.
     - Я редко раскаиваюсь, - сказал он. - Потому что раскаяние  не  стоит
ничего. Но мне жаль, что все  зашло  так  далеко.  Это  не  только  делает
несчастными Драммонда и вас, это не только унижает  Роберта  и  доставляет
неудобство мне, но и мешает нашей работе.
     - Мы несем ответственность перед теми, кто послал нас, - сказала она.
- Я знаю. Но что я могу сделать, чтобы все изменилось к лучшему?
     - Позовите меня, когда Драммонд вернется, - сказал он. - Я встану,  и
мы постараемся уладить все до завтрака, если, конечно, он придет.
     - Не думаю, что он поддастся на уговоры.
     - Если нет, то нынешняя ситуация получит дальнейшее развитие.
     - Вы так практичны, - сказала она. - И так владеете собой.
     - У меня большой опыт.
     Он встал и направился к своей хижине, но по пути обернулся.
     - Мне не хочется оставлять вас  одну,  -  сказал  он,  -  но  никаких
причин, чтобы остаться, нет. Если Драммонд к утру не вернется, я пойду  за
ним. Он взрослый человек, и нечего с ним нянчиться, как с младенцем. Но  я
- начальник экспедиции и отвечаю за своих людей.
     Речел просидела у огня еще десять минут, а затем ушла в свою хижину.



                                    6

     На воташимгов  первые  проблески  зари  действовали,  как  будильник.
Стоило лучам света просочиться сквозь шкуры шатра, их  глаза  открывались.
Люди выползали на свежевыпавший снег или в кусты и  облегчались,  а  затем
женщины выкапывали угли из золы, подкладывали наструганную лучину, сучья и
в очаге - две стенки из камня и крыша - разгорался огонь.
     Мужчины  соб