н и одна женщина.  Но  в
то же время сами по себе пришельцы, должно быть, выглядели для  аборигенов
очень необычно. Все в  них  должно  было  казаться  дикарям  удивительным:
одежда, зловещее оружие, гладко выбритые лица. А больше  всего,  наверное,
завораживала решимость, с которой они  медленно  приближались  к  численно
превосходившим их защитникам стойбища.
     За плечами Грибердсона был опыт долгого общения с дикарями. Он был на
много лет старше, чем казался, и помнил те времена, когда в Азии и  Африке
встречались племена, имевшие слабое представление  о  цивилизации.  Именно
этот опыт придавал ему решимости.  Он  понимал,  что  эти  люди  не  горят
желанием сразиться с неизвестным врагом. Остальные из его группы не  могли
похвастаться опытом личных отношений с примитивными племенами.
     Они родились слишком поздно для этого. Дикари  либо  вымерли  к  тому
времени, либо стали  жить  в  городах.  Лишь  очень  немногие  остались  в
резервациях, но по сравнению со своими предками были слишком цивилизованы.
     Все же туземцы представляли собой реальную  опасность.  Наверняка  им
приходилось уже сталкиваться с врагами - другими первобытными  людьми  или
грозными животными, на которых  они  охотились  -  мамонтами,  носорогами,
пещерными медведями или пещерными львами.
     Грибердсон медленно приближался не сводя глаз с  нацеленных  на  него
копий. Он остановился  и  заговорил  в  мегафон.  При  первых  же  словах,
прозвучавших, как удар грома, туземцы прекратили кричать и махать копьями.
Даже отсюда было видно, как они побледнели.
     Джон выхватил ракетницу и выстрелил в небо. Зеленая ракета  поднялась
на двести футов, потом медленно снизилась и в пятидесяти футах над  землей
с треском разорвалась. Воины стояли  безмолвно.  Возможно  они  хотели  бы
убежать, но это означало оставить на милость победителей женщин  и  детей.
На это они не  могли  пойти.  Грибердсон  в  душе  одобрил  их  поведение.
Испытывая  огромный  ужас  перед  злым  волшебником,  они  нашли  мужество
отстаивать свою землю.
     Улыбаясь, он поднял обе руки. Автомат висел у него за плечами.
     От группы воинов отделился и  вышел  ему  навстречу  высокий  крепкий
мужчина с темно-рыжими волосами. В правой руке он держал большой  каменный
топор с толстым топорищем, в левой - копье. Ростом  он  почти  не  уступал
Грибердсону. В нескольких футах позади него держался человек с каштановыми
волосами, по следу которого они шли.
     Англичанин вновь заговорил, его голос, усиленный мегафоном, остановил
начавших было приближаться темно-рыжего и его спутника. Но  Грибердсон  не
переставал улыбаться. Он отключил громкоговоритель, сделав это  как  можно
медленнее, чтобы не встревожить их, и опустил руку. Затем он вновь  поднял
руку в приветственном жесте  и  заговорил  с  аборигенами  без  применения
технических средств, зная по опыту, что  это  более  верный  способ  найти
общий язык с теми, кого цивилизация  еще  не  коснулась  своей  заботливой
рукой. Глаза парламентеров при этом широко раскрылись:  видимо  не  каждый
день в окрестностях их селения  появлялись  люди,  способные  так  ощутимо
менять свой голос. Но несмотря на свой страх, они, видимо, догадались, что
изменение громкости звука - дружественный знак.
     Грибердсон медленно поднимался, пока не оказался в  десяти  футах  от
дикарей. Отсюда ему было видно, как они дрожат. Но дрожь эта была  вызвана
не перспективой битвы, а лишь страхом перед неизвестностью.
     Грибердсон заговорил и одновременно попытался знаками  пояснять  свои
слова. Он использовал язык жестов бушменов Калахари. Не будучи уверен, что
туземцы имеют собственный язык жестов и  смогут  ответить  ему,  он  хотел
использовать все  возможные  средства,  чтобы  убедить  их  в  его  мирных
намерениях.
     Он говорил, что они пришли из дальних мест,  принесли  дары  и  хотят
дружбы. Вождь наконец улыбнулся и опустил оружие, хотя  все  еще  сохранял
дистанцию. Второй тоже улыбнулся. Вождь обернулся, не переставая  коситься
на Грибердсона, и закричал воинам. Затем он пригласил  Грибердсона  и  его
спутников следовать за ним, и на вершине холма воины взяли в  кольцо  всех
четверых.
     В лицах и движениях воинов уже не  было  ничего  угрожающего.  Теперь
путешественники смогли увидеть большое  стойбище,  укрытое  под  массивным
известняковым карнизом. Северная сторона прикрывалась  стеной  из  крупных
камней, уложенных друг на друга. Такая же стена поднималась с  востока.  В
поселении было около тридцати  вигвамов  из  шкур  на  деревянных  шестах.
Грибердсон насчитал тридцать взрослых женщин,  десять  подростков-девушек,
шесть мальчиков и тридцать восемь совсем маленьких детей.
     Позже, когда вернулись охотники, он  пересчитал  и  мужчин,  их  было
двадцать четыре человека.
     В каждом очаге горел огонь, кое-где на прутьях жарились  освежеванные
и выпотрошенные кролики, сурки, птицы. В углу лагеря находился  деревянный
загон: там жил медвежонок. Перед одним из шатров  стоял  столб  с  черепом
медведя, насаженным на верхушку, основание столба было обложено камнями.
     Во времена Грибердсона череп такой величины,  как  этот,  можно  было
встретить лишь у  кадьякского  медведя.  Грибердсон  решил,  что  череп  и
медвежонок -  это  атрибуты  культа  медведя,  который,  видимо,  является
тотемом племени.
     Воду туземцы носили из реки. Об этом  говорили  кожаные  бурдюки,  во
множестве валявшиеся на земле. Повсюду были разбросаны  кости,  а  сильный
запах с северной стороны говорил о том, что по ту сторону стены  с  обрыва
сбрасываются экскременты. Запах самих дикарей, их всклокоченные  бороды  и
волосы, грязная одежда из  шкур  свидетельствовали,  что  они  не  слишком
заботятся о личной гигиене.
     Грибердсон, не встретив возражений со стороны  туземцев,  заглянул  в
ближайший шатер. Там были  очень  низкие  кровати  -  деревянные  рамы  со
шкурами, брошенными сверху. На одной кровати  лежал  больной  мальчик  лет
десяти. Грибердсон попросил Речел подержать открытым кожаный полог входа и
на четвереньках пробрался внутрь. Мальчик  тусклыми  глазами  взглянул  на
него. Он был очень слаб.
     Снаружи закричала женщина и полезла в шатер.  Она  хотела  убедиться,
что таинственный человек с голосом, подобным грому, не  сделает  вреда  ее
ребенку. Грибердсон улыбнулся ей, но жестом попросил не вмешиваться.
     Он надел на голову рефлектор и направил луч света в  глаза  мальчику,
затем в горло и в уши. Мальчик дрожал от страха, но не сопротивлялся.
     Грибердсон размышлял - следует ли  попытаться  сейчас  взять  анализы
кожной ткани, крови, слюны и мочи. По  собственному  опыту  он  знал,  что
первобытные люди чаще всего отказываются сдавать анализы, опасаясь, что те
будут использованы против них в обрядах черной магии. Если и этому племени
присущи подобные предрассудки, люди, хоть они  сейчас  и  напуганы,  могут
пойти на насилие.
     Джон  задумался.  Плоский  градусник,  который  он  приложил  к  коже
мальчика, показывал сто четыре градуса по Фаренгейту. Кожа  больного  была
горячей и сухой, дыхание учащенным, пульс  -  восемьдесят  пять  ударов  в
минуту. Симптомы подходили для дюжины болезней. Чтобы поставить правильный
диагноз, нужны были анализы.
     Он мог встать и уйти, предоставив местному колдуну  заниматься  своим
делом.
     Грибердсона предупредили, что не следует  вмешиваться  в  медицинские
проблемы прошлого, так как это может как-то повлиять на будущее.  В  конце
концов, каждому, кого он встретит, все равно предстоит  умереть  почти  за
четырнадцать тысяч лет до его рождения. Но в данной ситуации, если  только
он уверен, что может  выходить  больного  дикаря  и  тем  самым  облегчить
выполнение задачи проекта, он должен это сделать. Если же он сомневается в
своих силах, ребенка следует предоставить своей судьбе, не  рискуя  срывом
осуществления Проекта.
     Проблема вмешательства в будущее Грибердсона не тревожила. Что бы они
ни сделали в  прошлом,  события  их  жизни  определились  задолго  до  его
рождения, даже если он сам приложил к этому руку.
     Мать ребенка, оставаясь за спиной Грибердсона, не могла  видеть,  чем
он занят. Она что-то  протестующе  говорила,  но  он  не  обращал  на  это
внимания. Грибердсон прижал инструмент к руке мальчика,  нажал  кнопку,  и
цилиндр  наполнился  кровью.  Открыв  мальчику  рот,  он  взял   небольшое
количество слюны. Получить мочу было бы нетрудно, не пытайся мать помешать
ему.  Все  же  он  сумел  приложить  инструмент   и   нажать   кнопку   на
противоположном  конце  металлической  трубки.  Мочевой  пузырь   больного
оказался полным, и процедура окончилась удачно. Грибердсон снял инструмент
и убрал его.
     Анализы предстояло сделать по возвращении на корабль -  вернее,  этим
займется небольшой медицинский корабельный компьютер, а завтра,  если  все
будет в порядке, компьютер-аналитик можно будет переправить сюда.
     Мать время от времени пыталась вмешаться, затем  выползла  из  шатра:
наверное отправилась за вождем и  шаманом.  Грибердсон  воспользовался  ее
отсутствием, чтобы положить в рот мальчика таблетку.
     Таблетка эта - подлинная  панацея  -  могла  остановить  развитие  по
меньшей мере  десятка  болезней.  Возможно,  она  не  могла  сразу  помочь
ребенку, но и вреда, во всяком случае, ему бы не принесла.
     У входа женщина громко  и  торопливо,  бурно  жестикулируя,  говорила
что-то вождю и низкорослому туземцу, на лбу которого  были  видны  рисунки
охрой, такие же, как на шкурах шатра. Человек этот только что  вернулся  с
охоты. Его женщина  уносила  к  своему  жилью  двух  кроликов  и  большого
барсука. Несколько дальше вверх по обрыву  карабкались  еще  двое  мужчин.
Один, высокий с массивными мускулами и торсом гориллы, нес на плечах часть
туши оленя. Другой, пониже и не такой сильный, нес меньшую  часть  туши  и
сурка. Оба остановились, заметив чужаков. Туша рухнула  на  землю,  громко
стукнувшись рогами, и великан, теперь свободный от ее груза, направился  в
сторону пришельцев.  Его  грозный  вид  явно  не  обещал  путешественникам
приятного знакомства. Но  вождь  что-то  сказал  ему,  и  он  остановился,
нахмурившись.
     Прежде  всего  следовало  представиться.   Грибердсон   заставил   их
произнести или попытаться произнести имена. Имя Джон было для них удобнее,
чем его фамилия.
     Вождя звали Таммаш. Человек с каштановой шевелюрой, художник племени,
носил имя  Шивкет.  Разрисованный  охрой  охотник,  Гламуг,  был  шаманом.
Великана звали Ангрогрим, больной ребенок был Абинал, сын Дубхаба.
     Дубхаб не замедлил появиться. Это  был  невысокого  роста  охотник  с
широкой дружелюбной улыбкой. Он казался самым приветливым из всех. Он же и
представил остальных - дочь Ламинак и жену Амагу.
     Грибердсон сказал своим коллегам, что надо возвращаться  на  корабль.
Оставаться здесь сегодня дольше не  следовало.  Их  неожиданное  появление
слишком  ошеломило  туземцев.  Следовало  оставить  их  в  покое  и   дать
возможность обсудить приход гостей.
     Завтра можно будет вернуться и побыть  здесь  подольше.  Со  временем
дикари к ним привыкнут.
     - Мне будет стоить большого труда  дождаться,  пока  я  смогу  начать
изучать их язык, -  сказал  фон  Биллман.  -  Вы  уловили  эту  синхронную
артикуляцию  согласных,  а  также  эффектные   согласные   с   постоянными
задержками в голосовой щели?
     - Уловил, - сказал Грибердсон.
     Речел, опустив большие синие глаза, произнесла:
     - Кажется, никогда в жизни я не смогу научиться правильно говорить на
этом языке. Многие звуки произнести совершенно невозможно.
     - Роберт, - сказал Драммонд, - вы так возбуждены, словно  собираетесь
вот-вот заняться любовью.
     - Он и впрямь собирается, в своем роде, - сказал Грибердсон.
     Ученые ушли. Племя собралось на краю холма. Люди смотрели  им  вслед,
пока все четверо не скрылись из виду.
     По пути они очень мало говорили. Фон Биллман вставил  в  ухо  динамик
карманного рекордера-плейера и раз за разом прокручивал запись чужой речи.
Речел  и  Драммонд  изредка  обменивались  репликами.  Грибердсон   вообще
предпочитал помалкивать, если обстоятельства позволяли.
     И все же, когда они подошли к "Г.Дж.Уэллсу-1", настроение у всех было
приподнято, возможно потому,  что  нет  ничего  более  радостного,  нежели
возвращение в хотя бы и временный, но дом.
     Эта мрачная серая торпеда  теперь  будет  служить  им  кровом  долгих
четыре года и напоминать о покинутом мире.
     - Сегодня будем спать внутри, - сказал Грибердсон. - Купола  поставим
позже. Видимо, ходить каждый день в деревню и обратно  будет  неудобно,  и
нам придется разбить поблизости от нее лагерь, ведь корабль  мы  не  можем
передвинуть.
     Речел занялась ужином. Вскрытие  упаковок  с  готовыми  продуктами  и
стряпня  заняли  две  минуты.  Она  наполнила  небольшие  бокалы  вином  -
предстоял праздник. Пока она готовила, Грибердсон успел исследовать  пробы
в анализаторе.
     - У мальчика  Абинала  тиф,  -  сказал  он.  -  Причиной  могла  быть
риккетсия, перенесенная телесной вошью. Я не заметил там  других  больных,
поэтому не знаю точно. Хотя Абинал мог быть и первым. В любом  случае  его
собственные вши могут стать разносчиками заразы. Надо будет завтра  начать
лечить Абинала и провести профилактику в племени. Всем  дать  лекарства  и
средство от вшей.
     - Как вы собираетесь дать им лекарство? - спросил фон Биллман.
     - Еще не знаю.
     - От этого вреда может быть больше, чем пользы, - сказал Драммонд.  -
Нет, не подумайте, что я мизантроп,  -  добавил  он,  заметив,  что  Речел
нахмурилась. - Но, в конце концов, мы  хотим  изучать  их  в  естественной
обстановке, насколько это возможно. Предупредив болезнь, как мы  узнаем  о
ее воздействии? Как мы узнаем об их врачевании  и  колдовских  обрядах,  о
церемонии погребения и прочем? Вам известно, что все они со временем умрут
- возможно, не так скоро, но умрут - так какие  же  доводы  вы  приведете,
если помешаете шаману заниматься больным и  сами  его  вылечите?  Наконец,
если вам не удастся спасти его, от вас могут  потребовать  ответа  за  его
смерть.
     - Верно, - сказал Грибердсон. - Но если  племя  вымрет  от  тифа  или
какого-то другого заболевания, нам некого  будет  изучать,  язык  их  тоже
будет для нас потерян, и никто не поможет нам поднять корабль  на  вершину
холма. Поэтому я собираюсь пойти на так называемый риск по расчету.
     Речел с любопытством поглядела на него и сказала:
     - Вновь и вновь я слышу от вас старомодные фразы. Вы  их  произносите
как бы... ну, не знаю. Вы словно в младенчестве к ним привыкли.
     - Я много читал, - сказал он. - К тому же у меня привычка употреблять
старые добрые фразы.
     - Я вас не осуждаю, - сказала она.  -  Мне  нравится  их  слышать.  В
общем, ужин готов. Нужен маленький тост. Джон, вы наш шеф, вам и  карты  в
руки.
     Грибердсон поднял бокал и сказал:
     - За планету, которую мы любим, какой бы она  ни  была.  Они  выпили.
Речел спросила:
     - Что за странный тост, Джон?
     - Джон - странный человек, - сказал Драммонд и засмеялся.  Грибердсон
слегка улыбнулся. Он знал, что  от  Силверстейна  не  укрылось  повышенное
внимание жены к начальнику, но не думал, что это будет действовать ему  на
нервы, четыре года, которые предстояло провести в обществе друг друга,  не
пугали его в этом отношении.
     В период подготовки проекта ученые изучили досье будущих  компаньонов
и были вполне удовлетворены. Никто  в  экспедиции  не  был  психологически
нестабилен - насколько можно было судить по тестам.
     Если  Драммонд  не  соответствовал  нормам,  его   должны   были   бы
отстранить. Но он был рассудительным и уравновешенным человеком.
     Грибердсон знал это наверняка. Как раз перед запуском "Г.Дж.Уэллса-1"
Драммонд  стал  замечать,  что  его  жена  проявляет  излишний  интерес  к
Грибердсону. Тогда это было еще малозаметно.
     Несколько раз он и Речел выглядели так,  словно  плохо  слали  ночью.
Грибердсон собирался потребовать заменить их, пока не поздно.  Но  они  не
позволяли своим взаимоотношениям отрицательно  сказываться  на  выполнении
служебных обязанностей, а Грибердсон понимал,  как  тяжело  они  воспримут
отстранение от работы. Поэтому он ничего не сказал своим руководителям.
     - Завтра рано вставать, - сказал он. - В семь часов  по  корабельному
времени. После завтрака побродим вокруг и соберем образцы.  Затем  посетим
наших дикарей. Но, думаю, если мы прихватим  с  собой  мяса,  нам  удастся
установить с ними более теплые отношения.
     После ужина они вышли наружу. Солнце едва окрашивало  горизонт,  было
холодно.
     У реки паслись животные: стадо оленей примерно в тридцать голов,  два
огромных носорога, дюжина взрослых мамонтов с тремя детенышами  и  десяток
бизонов. Отсюда они казались игрушечными.
     Сегодня ученым впервые  довелось  увидеть  носорогов  и  мамонтов.  В
зоопарках и заповедниках их века еще  встречались  слоны,  но  они  сильно
отличались от мамонтов с жировыми горбами на загривках и кривыми бивнями.
     - Глядите, там волки, - сказала Речел.
     Они увидели с дюжину серых  теней,  выплывавших  из-за  холма.  Олени
подняли головы, послышался приглушенный рев мамонтов. Волки, не обращая на
них внимания, спустились к водопою в шестидесяти  ярдах  от  травоядных  и
стали пить. Пили и остальные звери, беспокойно косясь на хищников.
     Цвет неба из  бледно-голубого  стал  темно-синим.  Выглянули  звезды.
Драммонд Силверстейн установил телескоп и камеру. Речел  осталась  с  ним.
Фон Биллман вернулся на корабль прослушивать записи. Грибердсон  прихватил
скорострельную винтовку и пошел на холм. К тому времени, когда он оказался
на вершине, выглянула луна. Она была точно такой же, как луна его времени,
разве что ни одному человеку не удалось еще  ступить  на  ее  поверхность,
никого не хоронили в ее камнях, и не было на ней ни  куполов  станций,  ни
звездолетов. Джон повернулся к  северо-западу,  лицом  к  ветру,  скорость
которого достигала шести миль в час. Ветер нес с собой звуки: вдали  рычал
лев, неподалеку мяукала кошка, фыркал какой-то крупный  зверь,  на  западе
стучали по камням копыта. Вновь зарычал лев, и наступила тишина.
     Джон улыбнулся. Прошло очень много времени с тех пор, как  он  слышал
такой  рык  в  последний  раз.  Пещерный  лев  по   размерам   превосходил
африканского и рычал  громче,  чем  львы  двадцать  первого  века.  Где-то
поблизости затрубил мамонт. И снова все стихло.
     Затявкала лисица. Грибердсон постоял, впитывая в  себя  свет  луны  и
свежесть воздуха, и стал спускаться к кораблю.  Драммонд  Силверстейн  уже
складывал астрономическое оборудование.
     Речел ушла.
     - Я уже люблю этот мир, - сказал Грибердсон. - Он прост и первобытен,
он не переполнен людьми.
     - Сейчас вы  скажете,  что  хотели  бы  остаться  здесь  навсегда,  -
отозвался Драммонд.
     По лицу Силверстейна нельзя было сказать, что он с ужасом относится к
этой идее.
     - Что ж, если бы человек  хотел  тщательно  изучить  эту  эпоху,  ему
следовало бы посвятить ей всю жизнь, - сказал  Грибердсон.  -  Он  мог  бы
обследовать Европу и затем отправиться в Африку  по  перешейку.  Насколько
мне известно, Сахара сейчас зеленая и  влажная,  а  в  реках  ее  плещутся
гиппопотамы. А Субсахара, давно знакомое мне  место  -  рай  для  животной
жизни.  Возможно  где-нибудь  в  ее  лесах  и  саваннах  сохранились   еще
предшественники первобытного человека.
     - Поддаваться таким порывам эгоистично. И к тому же  самоубийственно,
- ответил Драммонд. - Что толку собирать  данные,  если  некому  будет  их
переправить?
     - Я бы мог оставить записи в заранее установленном месте, а вы бы  их
вырыли по прибытии. Грибердсон рассмеялся  и,  подняв  большую  коробку  с
астрономическими приборами, пошел на корабль сле