ом импрессионистов,  про  концерт  органной  музыки,  еще
какие-то девичьи развлечения приплела, и Валька никак не мог взять в толк,
зачем он здесь сидит и что из этой светской беседы должно получиться.
     Верочка предложила поставить пластинку со старинной музыкой.  Слушать
еще и это у Вальки не было никакого желания, он взял конверт с  пластинкой
и сказал что-то этакое, шибко профессиональное, про рисунок.
     - А вы интереснее говорите, чем рисуете,  -  заметила  Верочка.  -  Я
видела у Изабо ваши работы.
     Начало было малообещающее.
     - Ну и как?
     - А вы не обидитесь?
     Этот вопрос был сразу и ответом.
     - Изабо считает, что вам все-таки стоит поступать в академию.  А  раз
Изабо взялась вам помочь, то  обязательно  поможет,  -  подумав,  добавила
Верочка.
     - А зачем ей вдруг понадобилась эта  благотворительность?  -  в  упор
спросил уязвленный Валька.
     Он не ожидал, что так смутит своим вопросом Верочку.
     - Изабо - очень добрый, очень чуткий человек,  -  сказала  она  после
довольно долгой паузы, в течение которой и  глаза  опускала,  и  ладони  к
щекам прижимала, сгоняя внезапный  румянец.  -  Она  никому  в  помощи  не
откажет. У меня было такое трудное  время...  со  здоровьем  стало  плохо,
точнее, вышло резкое ухудшение... Вот вы почему-то не спрашиваете,  где  я
работаю или учусь, а я нигде не работаю и не учусь, потому  что  не  могу.
Деньги себе на пропитание, правда, зарабатываю. Я печатаю на машинке, беру
заказы. Сама решаю, когда мне работать, когда отдыхать. Немножко  рисую  в
свободное время. Потому я и поселилась  в  мейдхенциммер,  это  по-немецки
девичья комната,  здесь  раньше  полагалось  спать  кухарке,  чтобы  ночью
печатать, если срочный заказ. Я не хочу мешать своим и братику... Вот так.
А Изабо тогда для меня очень много сделала. У меня не было человека  ближе
нее. Если бы не она, я не знаю, что бы со мной стало. Вот так я и живу...
     Верочка разволновалась, выскочила на кухню,  и  Валька  услышал,  как
льется вода из крана - то ли Верочка просто успокаивалась холодной  водой,
то ли запивала таблетку.
     - И давно это было? - спросил он, когда девушка вернулась.
     - Пять лет назад. Я еще училась в университете. Вот так я  и  прожила
эти пять лет...
     Она показала рукой на книги, на машинку, на кактусы,  и  тут  впервые
посмотрела Вальке в глаза.
     - Ладно, - вдруг строго сказала она и  села  на  диван.  -  Я  совсем
разболталась.
     И разлила остатки коньяка поровну в Валькину рюмку  и  свою  кофейную
чашку.
     - А вам можно? - удивился Валька.
     - Мне теперь все можно... На брудершафт?
     Он удивился, но поднял рюмку, их руки переплелись,  а  потом  Верочка
быстро поцеловала его в губы и взяла с книжной полки магнитофон.
     - Здесь так светло, и здесь покой такой живой, песок  здесь  мягче  и
теплей, чем взгляд людей, - запел высокий  мужской  голос.  -  Как  сладко
видеть тишину, обняв сосну,  как  странно,  слыша  гладь  воды,  не  ждать
беды...
     Валька устроился поудобнее.
     Он любил эту  песню.  Два  года  назад  он  впервые  услышал  кассету
безымянного  певца  в  гостях,  потом  выпросил  на  денек  и   переписал.
Понравилось ему в этих песнях под гитару  именно  то,  что  голос  был  не
вылизанный,  не  зарепетированный,  очень  выразительный,  то  отдающий  в
хрипотцу, то вибрирующий на высоких нотах. Да и слова...
     - Гремит водоворот игры,  круша  миры,  ничтожны  правила  игры,  как
комары. Я - пас мне ставки не к лицу, как шнапс -  жрецу.  Чудесно  видеть
тишину, обняв сосну, - песня окончилась, а Валька вдруг вспомнил крошечное
озерцо по дороге к Изабо, и лодки, и уточек, и камыш,  и  старые  сосны  -
действительно,  здорово  бы  обнять  сосну,  ощущая,  что  все  хорошо,  и
выстругать кораблик из коры, как в те  времена,  когда  все  действительно
было хорошо, и пустить его в плаванье...
     Магнитофон тихо шипел. Верочка сидела, привалившись к спинке дивана и
закрыв глаза. Валька испугался - не стало ли ей плохо.  Он  склонился  над
ней и позвал.
     Тут магнитофон завел другую песню. Верочка  открыла  глаза.  Глядя  в
Валькино лицо, она слабо  улыбнулась  и,  не  освобождаясь  от  нечаянного
полуобъятия, выгнулась, чтобы приникнуть к Вальке потеснее.
     Песня длилась, Валька обнимал Верочку, и  вдруг  обнаружил,  что  его
пальцы уже вплелись в ее пальцы.  Их  взгляды  опять  встретились,  Вальке
стало бездумно-хорошо, он решил - будь что будет. И сразу  же  понял,  что
ему сегодня позволено все...
     Диван был потрясающе узок. Если один человек лежал на  спине,  другой
мог жаться рядом лишь на боку.  Валька  раскинулся,  глядя  в  потолок,  а
Верочка сбоку молча глядела ему в лицо. Музыка давно кончилась.
     Оба  молчали.  Валька  представления  не  имел,  что  теперь  следует
сказать, и только норовил, чтобы Верочке не попалась на глаза правая  рука
с обручальным кольцом - ей это, наверно, было бы неприятно.
     Верочка провела тонким пальцем по его щеке, по губам, по краю  ямочки
на подбородке, потом улыбнулась  -  так  улыбаются,  осознав  роковую,  но
неизбежную ошибку.
     Валька взял с тарелки последний натюрморт и съел.
     - Сварить еще кофе? - отрешенно спросила Верочка, выкладывая  у  него
на лбу прядь светлорусых волос. - Или чаю?
     - Лучше чаю, - подумав, решил Валька. - И еще я бы умылся... можно?
     -   Конечно,   можно...   -   Верочка   понемногу   возвращалась    к
действительности. - Пока я заварю чай, ты примешь душ. Пошли, я  дам  тебе
полотенце и вообще все, что надо.
     За дверью девичьей висел халатик. Она накинула его и повела Вальку  в
ванную. Пока он там располагался, она поставила на плиту чайник и вошла  к
нему. Он уже стоял мокрый.
     - Вер, ты чего? - Вальке вдруг стало неловко. Он уже  начал  отходить
после  неожиданных  сегодняшних  страстей,  уже  начал  настраиваться   на
домашний лад.
     - Помогу тебе, - Верочка словно не замечала его смущения. - Я  знаешь
что - я тебе голову помою.
     - Это еще зачем? - ошарашенно спросил Валька.
     - Совсем ты у меня глупый, - каким-то  не  своим,  сделанным  голосом
сказала Верочка. - Волосы сразу схватывают любой запах и долго держат его.
А если ты унесешь домой запах моих духов? А, миленький?
     - А запах шампуня? - сердито спросил  Валька,  понимая,  что  Татьяну
чужие духи не обрадуют.
     - Запах шампуня устроен так, что он через полчаса выветривается. Пока
доедешь домой, его уже не будет, - успокоила Верочка, и в руке у нее сразу
оказалась банка с  импортной  наклейкой.  Не  успел  Валька  усомниться  и
воспротивиться, как Верочка ловко нагнула его и выплеснула с  полбанки  на
его мокрую голову. Отступать было некуда.
     - Это очень хороший шампунь, лечебный, укрепляет волосы, -  объясняла
Верочка, втирая пену в Валькину шевелюру. - Вы, мужчины, сперва лысеете, а
потом над волосами дрожать начинаете. Валь, ну, не смывай  сразу,  подержи
хоть десять минут, это же полезно!
     Десять минут роли уже не играли.
     Пока пили чай и продолжали разговор об  искусстве,  волосы  подсохли.
Верочка отпустила Вальку не раньше, чем он пообещал в субботу  приехать  к
Изабо. А о том, что можно бы им и встретиться вдвоем до субботы,  даже  не
намекнула.
     Разумеется, они провели вместе не час  и  не  два.  По  дороге  домой
Валька придумал связную версию - как ходил к Мишке Косаренку за пластиком,
чтобы вырезать трафаретные буквы, как пластик в сарае оказался, как  Мишка
заставил его ждать. Тем более, что  Валька  прихватил  полную  сумку  этих
пластиковых листов на заводе - хотел вырезать буквы дома.
     Версия сошла безукоризненно. Мишку домашние знали.  Вальку  покормили
ужином - настоящим, без  натюрмортов,  -  подержали  перед  телевизором  и
отпустили спать около одиннадцати.
     Утром же его ждал диковинный сюрприз.
     Привычно перебравшись через его бок, Татьяна не поспешила в ванную, а
осталась сидеть на краю постели. Потом она растормошила Вальку.
     Он сел, протер глаза кулаками, и голова  его  оказалась  в  солнечном
луче из окна.
     - Точно! А я думала - мерещится! Валь, чего  это  с  тобой?  Выгореть
успел, что ли? - изумлялась Татьяна, вглядываясь  в  странно  посветлевшие
волосы мужа. - Вроде не время, еще и солнца толком не было. Что у  тебя  с
волосами?
     Валька  сперва  обмер,  потом  сорвался  с  постели  и  подскочил   к
настольному Татьяниному зеркалу. Действительно, волосы  прямо  золотились.
Наверно, Верочка сгоряча схватила не ту банку с шампунем.
     - Да это... этот Мишка, будь он  неладен!..  -  начал  Валька  клеить
вранье. - Мы же с Мишкой вчера за пластиком лазили, пластик у него в сарае
лежал, в чемодане. Пришли, а все ржут - у нас головы в паутине и в пылище,
рожи - как  у  трубочистов,  руки  черные.  Вот,  залезли  вдвоем  в  душ,
быстренько ополоснулись, я башку постирал. Это мы,  наверно,  шампунь  его
жены сдуру схватили. Они же все там импортные, черт их разберет!
     Татьяна расхохоталась.
     - Ты смотри мне!  -  сквозь  смех  выкрикнула  она.  -  Ты  это...  в
следующий раз... рыжий шампунь не схвати! Или рубиновый! А то еще  красное
дерево есть!..
     - При чем тут красное дерево? - не понял Валька.
     - Ну, шампунь так называется, оттенок то есть!..
     - Развеселилась! - проворчал он, стараясь, чтобы вышло покомичнее.  -
Мужа оболванили, а она веселится!
     Но Татьяна еще пуще захохотала, повалилась на постель и ее голые ноги
взлетели в воздух.
     Валька совершенно естественно сделал два  шага  к  постели  и  обмер.
Поскольку понял, почему Верочка заставила его продержать  столько  времени
на голове шампунную пену.
     И эта мысль совершенно его не обрадовала.
     Все  поведение  Верочки  было  странным,  начиная   с   обморока.   И
подозрительные нежности с Изабо.  И  вчерашнее  торчание  у  проходной.  И
голосок наивной детки... и события в мейдхенциммер... и вот, наконец, это.
Полный  комплект!  А  загадочная  болезнь,  несовместимая   с   учебой   в
университете? Все одно к одному...
     - Ну, будет, будет... - остывшим голосом сказал Татьяне Валька. - Раз
уж встали, идем завтракать. Пусть родители  порадуются  на  мое  уродство.
Только что же вы все вчера молчали?
     - При электрическом свете не сообразили, - и Татьяна, совсем не  этих
слов ожидавшая, поспешно вылезла из постели, одернула ночнушку и  накинула
халат.
     Валька влез в тренировочные штаны и побрел вслед за ней на кухню.


     Наступила суббота.
     Просомневавшись с полнедели, Валька все же поехал в мастерскую.
     Когда он подходил к дыре в заборе, из-за угла своего особнячка  вышел
Карлсон.
     - Явился все-таки, - хмуро сказал он.
     - Явился вот.
     Оба помолчали.
     - Медом тебе, что ли, тут намазано?
     - Меня нашла Верочка,  -  честно  ответил  Валька.  -  Очень  просила
приехать. Отказать я не мог.
     - И как же это она тебя нашла?
     - Пришла к проходной и встретила.
     Вальке  стало  весело  -  он  осознал   силу   сумасбродной   правды.
Действительно - пришла, встретила и позвала, не дурак  же  Карлсон,  чтобы
подозревать тут вранье.
     - Мог же я сообразить, что она обязательно выкинет что-нибудь в  этом
духе, - проворчал Карлсон. - Заходи ко  мне.  Гронская  за  хлебом  пошла.
Заработалась - хлеб, и тот кончился.
     Они вошли в дом. Он был практически построен, оставалось  довести  до
ума крышу, наладить  воду  и  газ.  В  комнатах  первого  этажа  уже  были
застеклены окна, стояли табуретки и раскладушка.
     - Уже пробовал ночевать. Ничего, не мерзну, - сообщил Карлсон.
     - Вы действительно построили этот дом на пари?
     - Изабо проболталась? Ну, не совсем чтобы. Интересно стало  -  раньше
мужик мог сам дом срубить, и никого это не удивляло. А теперь нельзя,  что
ли, вот так  взять  и  построить  себе  дом?  Время  у  меня  теперь,  как
комиссовался, есть, навалом! Деньги  поднакопились.  Как  кончил  алименты
выплачивать, так вообще не  знаю,  куда  их  девать.  Вот,  рассердился  и
построил. Чего и тебе желаю.
     - И все - сам?
     - Кое-где мастеров нанимал. Но баня -  мое  детище,  плоть  от  плоти
моей. Я в нее столько души вложил, что уже за родную считаю.
     - Не знаете, когда придет Верочка? - живо спросил Валька, чтобы сбить
Карлсона с банной темы.
     - А Бог ее душу ведает.  Она  у  нас  с  фантазиями.  Может  и  ночью
прискакать, пешком из центра. Послушай, если ты сюда ради  нее  примчался,
то сперва головой подумай... да.
     - Насколько мне известно, она не замужем, - отрубил Валька.
     - И не выйдет, - усмехнулся Карлсон. - Потому что малость с приветом.
Да ты садись, покурим. Потому-то с ней  Изабо  и  нянчится,  что  -  Богом
обиженная.
     - Верочка?  -  Вальке  стало  не  по  себе,  Карлсон  подтвердил  его
собственную нехорошую догадку.
     - А то кто же! Изабо пока  в  своем  уме.  Вот  что,  друг  пернатый,
давай-ка я тебе объясню наконец ситуевину, чтобы  ты  и  на  меня  зла  не
держал, и чего-нибудь тут по простоте не натворил.
     Карлсон выставил на пустую табуретку  бутылку  "Киндзмараули"  и  два
стакана.
     - Ну, значит, так, - начал он, отхлебнув и  проследив,  чтобы  Валька
тоже отхлебнул. - Помнишь, как они тут втроем носились с  такой  тоненькой
книжонкой?
     - Которую из типографии привезли?
     - Это книжка поэта Чеслава Михайловского. Слыхал про такого?
     - Не-а...
     - Его песни в записях по городу бродят. Их теперь все  слушают,  и  я
тоже. Такой высокий голос, первое  впечатление  -  коту  хвост  прищемили.
Песенки такие, не от мира сего... Ну, сообразил? "Чудесно  видеть  тишину,
обняв сосну"?..
     - Так это Михайловский! -  обрадовался  Валька.  -  Конечно,  слышал!
"Истерику", "Императорскую гвардию"!.. Классные песни!
     И сразу же  у  него  возник  в  голове  маршевый  ритм  "Гвардии",  с
отчаянными и резкими, не очень понятными, но красивыми словами  -  па-рам,
па-рам, па-рам, пам-пам, капрал сказал: кто раз  узнал  дурман  один,  тот
вечный раб его среди саванн и льдин, дурманы вместе не сведешь,  хоть  рой
апрош, когда попробуешь, тогда с ума сойдешь!..
     - Ну так вот, здесь его называют Чесс, Чеська.
     Карлсон немного помолчал.
     - Вообще-то их было пятеро, - сказал он. - Изабо их так и прозвала  -
Первый, Второй и так далее. Первый был Чесс. Второй -  дай  Бог  памяти...
тоже молодое дарование, но у того хоть голова на плечах имеется, работал в
одном издательстве, теперь возглавил другое, зарабатывает неплохо.  Третий
давно еще за границу умотал. Четвертый -  не  поверишь,  ушел  работать  в
цирк! Тоже где-то пропадает.  Пятый  -  Широков,  он  самый  старший.  Ну,
сосчитала их Изабо по степени убывания таланта. Чесс, видимо, был самый из
них гениальный. Второй - рангом пониже. А Пятый - ну,  сам  видишь,  какой
творец... Собственно, как они здесь оказались? Чесс влюбился в Изабо, стал
ездить и их притащил. А Верочка была влюблена в Чесса.
     - А Изабо? - поймав себя на ревности, спросил Валька.
     - Кто ее разберет. Конечно, можно понять, почему она его так гоняла -
пятнадцать лет  разницы.  Пожалела  свои  нервы.  Когда  взрослая  женщина
связывается с мальчишкой, расхлебывать кашу приходится женщине. Вот она  и
послала его поискать ветра в поле... Все это было лет пять назад.
     - Ясно, - сказал Валька, еще не понимая, зачем Карлсон  ему  все  это
рассказывает.
     - У Михайловского, кроме Изабо,  были  еще  неприятности  -  с  одной
власть имущей организацией. Там его стихи  не  понравились,  а  еще  роман
дурацкий - он его до конца не дописал, но давал читать  всем  желающим.  С
работой у этого Чесса тоже были недоразумения. Поднакопилось всего. В одну
прекрасную ночь Чесс выпрыгнул в окошко. Этаж был  пятый,  не  то  шестой.
Тогда Верочка и угодила в больницу. Вышла малость не в  себе.  Ты  заметь,
как у нее иногда глазки бегают.
     Валька задумался, вспоминая.
     - Широков, по-моему, тоже спятил, хоть и не гений. А самое обидное  -
через год после смерти Михайловского как закрутилась  перестройка!  Валяй,
пиши, что душе угодно! Издавай чьи хошь творения!  У  него  уже  был  один
дохленький сборничек стихов.  Верочка,  Второй,  Широков  поднатужились  -
записали песни с кассет, он ведь иногда на бумаге даже не писал, прямо пел
на кассету, извлекли все возможное из черновиков, Изабо позвонила каким-то
своим приятелям  в  издательство,  обложку  нарисовала,  Верочка  рукопись
перепечатала, и пошло... Вот эту самую книжку они теперь и получили.
     Валька затосковал. Человек, спевший такие хорошие  песни,  оказалось,
пять лет как мертв.
     - А теперь самое пикантное, своего рода детектив, - неожиданно сказал
Карлсон. - Изабо, Верочка и Широков вообразили, во-первых, будто  это  они
во всем виноваты, не стояли рядом и не держали за шиворот... А  во-вторых,
будто это не простое самоубийство, как было признано официально. Вообще  я
их понимаю. Когда видишь такую несправедливость  судьбы,  возникает  чисто
физиологическая потребность - найти реального виновника и покарать! А  тут
подходящая кандидатура наметилась - Второй.
     - Почему вдруг?
     - Потому, что в ночь самоубийства он пил коньяк вместе  с  Чессом.  И
последний видел  его  живым.  Второй  утверждает,  что  они  простились  в
коридоре, он вышел на лестницу и оттуда услышал крик. У  Чесса  в  комнате
было окно от пола до потолка. Опять же, оба были выпивши.
     - Но зачем Второму убивать Михайловского? Они же дружили?..
     -  Дружили.  Но  Широков  тебе  и  под  это  базу  подведет.  Ты  еще
наслушаешься жутких рассказов про  украденные  рукописи,  про  исчезнувшие
кассеты, про похищенную пьесу, про издательские  интриги.  Если  будешь  и
дальше встречаться с этой компанией. У  них  такой  пунктик.  Широков  вон
пьесу Чесса реконструирует. Чесс, может, просто однажды брякнул  -  а  вот
неплохо бы пьесу написать про этого, Пушкина, что ли, как он там в  Сибири
маялся. А они уже целый детектив сочинили про  то,  как  Второй  черновики
пьесы утащил. И, главное, работают эти два шизика, Широков  и  Верочка,  в
противофазе! Один угомонится - другой начинает капать Изабо  на  мозги.  В
итоге у нее на свои дела времени и настроения уже  не  остается.  Думаешь,
зачем Верочка тебя искала? Чтобы  еще  один  слушатель  был  у  всех  этих
бредней!
     - А если не бредни? - и тут Валька вспомнил, что  тогда,  на  диване,
они слушали именно песни Чесса.
     - Зуб даю, что Второй в смерти Михайловского виноват так же,  как  я!
Оказалось, я знал этого Чесса, - спокойно  сказал  Карлсон.  -  Истеричка,
царствие ему небесное. Но основания имелись. Крах на всех фронтах. Да  еще
Изабо потеряла терпение и выставила его из мастерской - они там со  Вторым
напились до поросячьего визга.  Второму  она  оплеуху  залепила,  а  Чессу
сказала, что когда ей понадобится истерика, она сама ее  закатит.  В  этом
смысле она баба правильная - не любит, когда мужики пищат.
     - А Второй?
     - Второй - без заскоков. Нетрудно догадаться, что за разговор  был  у
них ночью. Второй совершенно искренне просил его одуматься. Наверно,  даже
что-то реальное предлагал. А Чесс завелся - мол, не хочу  быть  умненьким,
благоразумненьким! И - тудыть, в окошко! Потом из-за  этой  певчей  пташки
целое следствие было, всех таскали. Ну, ничего, разобрались, закрыли дело.
Ты, пойми, это просто  поиски  несуществующего  виновника.  Если  бы  Чесс
выпрыгнул при Верочке - Широков ополчился бы против Верочки.
     Валька встал и выглянул в окно. Изабо еще не пришла.
     - Будь моя воля, выгнал бы я и Верочку, и Широкова к  соответствующей
матери, - сказал Карлсон. - И дал бы Изабо  возможность  жить  и  работать
по-человечески.
     - А разве она сама не видит, что они ей мешают?
     - Видит. Но ей  иногда  нужна  свита  -  кем  командовать.  Маленькие
женские радости... Они же ей в рот смотрят -