ни только мешали думать.
     Но других слов и фраз у него пока не было.


     Изабо предалась весенним хлопотам.
     Она созвала соседок и  устроила  огородный  консилиум.  Вопросы  были
серьезные - где копать новые грядки под клубничник, и если переносить  его
на песчаный склон, то куда девать кусты малины, а  также  будут  ли  расти
огуречная трава с киндзой в тенистом и сыром месте?
     Валька понял, что скульпторше не до него.
     Он приготовил себе глину, стеки, поставил в качестве модели  одну  из
ранних вещичек Изабо и взялся за работу. Дело заладилось. Хотя Изабо почти
не давала ему советов и никогда не критиковала, он чувствовал -  понемногу
начинает видеть так, как увидела бы она. Хорошо это  или  плохо  -  Валька
пока не знал. Но под возню с глиной легко думалось  о  совсем  посторонних
вещах.
     Изабо вошла и присела на подоконник.
     - Устала, - призналась она.  -  Или  это  просто  свежий  воздух?  Не
разберу. Так ты что, был у Пятого?
     - Почему ты до сих пор зовешь его Пятым? И почему он до  сих  пор  не
дал тебе за это по шее? - спросил Валька, прицеливаясь стеком, чтобы снять
корявый слой глины с нужного ему изгиба.
     - Вот если бы дал по шее - я бы поняла, что он  больше  не  Пятый,  -
сказала, фыркнув, Изабо. - Должно же у человека быть самолюбие! Понимаешь,
он весь был как будто сделан из того, что осталось от Чесса.  Тень  Чесса.
Он и тогда ничего из себя, боюсь, не представлял. Не стало Чесса -  и  его
не стало. Решительно все, что он написал за  эти  пять  лет,  неинтересно.
Когда я поняла, что просто  Чеська  пригрел  симпатичного  графомана,  мне
стало очень невесело. Понимаешь, пять лет назад у  них  куда  ни  глянь  -
сплошные оправдания. Период застоя виноват, журнальная  критика  виновата,
КГБ виноват, плохая погода виновата! А теперь нужны новые оправдания...
     - Можно подумать, тебе тогда хорошо работалось, - возразил Валька.
     - Пять и более лет назад? А что? Неплохо! Идеи были. Воевала.  А  вот
теперь довоевалась, огородничаю. Застой и прогресс тут ни при чем.  Просто
я иссякла. Имею я право иссякнуть или не имею?
     - Имеешь! - сразу и бодро согласился  Валька.  -  Но,  между  прочим,
Широков не такой уж безнадежный. В его пьесе не хватает  направления,  что
ли?  Ну,  вот  как  если  бы  надел  Чесс  рюкзак,  набитый  книжками  про
декабристов, и зашагал направо, а Широков взял тот  же  рюкзак  и  зашагал
налево.
     Изабо вдруг сползла с подоконника и подошла совсем близко к Вальке.
     - Ты сам до этого додумался? - спросила она. - Вообрази, у меня  было
то же ощущение.
     Валька вздрогнул - это был голос  той  Изабо,  что  на  берегу  озера
говорила про тайный знак судьбы. И она, похоже, лучше  его  самого  знала,
что с ним творится...
     - Я стал делать  вещи,  которых  сам  от  себя  не  ожидаю,  -  вдруг
признался он. - Знаешь, иногда говорят: "У меня в голове  мысль,  и  я  ее
думаю!" Ну так я теперь думаю какие-то не свои мысли.
     Изабо поправила ему волосы и погладила по щеке. Он посмотрел на нее с
надеждой - вдруг растолкует, вдруг успокоит? Найдет объяснение, ведь  кому
же, как не ей, всю эту чушь понять!
     - Не бойся, - сказала она. - Нормальное явление. Скоро начнешь летать
во сне.
     Слова были совершенно не  те,  но  Валька  благодарно  улыбнулся  ей,
улыбнулась и она - возможно, впервые за всю весну.
     - Я не боюсь, - ответил он. - Мне просто немного странно. Я  не  могу
понять, что там, у меня в голове, должно получиться...
     - Когда я позвала  тебя  в  мастерскую,  помнишь,  я  сперва  в  тебе
разочаровалась. Ты был какой-то плоский... понимаешь? Двухмерный. Не очень
интересный.
     - Зачем же ты меня терпела? - ласково спросил Валька, и ответ уже был
сказан тогда, на берегу, ему  просто  хотелось  услышать  его  заново,  но
другими словами.
     - Выпустила джинна из бутылки, так терпи... И еще, когда ты в  первый
раз показал свои рисунки, мне понравилась та женщина  -  за  пианино  и  у
окна.
     - Анна? - догадался он. - Знаешь "Баркаролу"? Она поет "Баркаролу". А
где-то далеко ее слушает Пушкин. Я хотел рассказать это  Широкову,  но  не
получилось.
     - Она поет, а он где-то далеко слушает... думаешь, это возможно?
     Валька понял, что имеет в виду Изабо.
     - Думаю, что возможно. Если только она этого хочет. Она может петь...
а может лепить распятие.
     Изабо окаменела.
     Окаменел и Валька - про распятие он сказал неожиданно для себя.
     - Изабелла Альбертовна! - позвали со двора.
     Она коротко вздохнула и выбежала из мастерской.
     Вальке же совершенно расхотелось лепить. Он чувствовал  себя  неловко
после этой сцены. Он  угадал,  угадал  -  но  такие  догадки  обязывают...
Пытаясь усмирить смятение, Валька прикоснулся  пальцами  к  пластилиновому
распятию.
     Он  гладил  пыльный  пластилин  и  чувствовал,  что  поза  маленького
Спасителя - промежуточный миг движения, а нужен  окончательный.  Спаситель
замер на первом вздохе воскресшего, а он должен дышать. Валька еще немного
приподнял его скрытое прядью волос лицо, поправил ноги.  Теперь  Спаситель
отталкивался от невидимого креста перед взлетом. И дышал.
     Валька понял, что больше он сегодня уже ничего не сделает - весь ушел
в три движенья большого и указательного пальца. Он вышел из  мастерской  и
бездумно пошел куда глаза глядят -  оказалось,  к  озеру.  Ему  захотелось
увидеть это озерцо и непременно - двух уточек, кротко  и  неторопливо  его
пересекающих, и два веера воды, сверкающие вслед за уточками.
     Было тихо.
     Валька поднялся на  холм,  увидел  озерцо,  а  поблизости  на  склоне
мелькнула другая, такая же тонкая и легкая фигурка - кто-то в  темно-синей
рубашке с короткими рукавами скользнул меж сосен и даже на миг прижался  к
коре щекой. Валька весь подался к тому, исчезнувшему, и  ощутил,  что  это
его удерживает нагретой корой сосна, что это его щеке вдруг стало  шершаво
и хорошо.
     Мир вокруг онемел и стал как стеклянный.
     И Вальке показалось, будто он заключен в сосуд с расписанными изнутри
стенками, а там, за нарисованным озерцом, и  за  соснами,  и  за  небом  -
там-то и есть  подлинный  мир,  откуда  идет  мощный  поток  пронизывающей
тишины.
     Он бесшумно пошел  берегом  назад,  другой  дорогой,  и  звуки  стали
возвращаться  к  нему,  и  в  ложбинке  продолжилась  азартнейшая  игра  в
подкидного дурака, со всевозможными пошлейшими комментариями,  и  красивая
девушка загорала на холмике, и дети отважно лезли в воду.
     Возле  дома  Карлсона  Валька  увидел  парня.  Тот  подкрадывался   к
мастерской. Местность явно была ему знакома.
     Одет был этот разведчик в модные рябые штаны, и  вообще  все  на  нем
было неприлично новое,  даже  бесстыже  новое  и  заграничное  -  бесстыже
потому, что престижное  тряпье  нисколько  не  соответствовало  тонкому  и
умному лицу, тонкой и уже сутуловатой фигуре. Как человек  с  таким  лицом
мог разжиться этими тряпками - Валька и вообразить не пытался.
     Убедившись в чем-то, для него важном, парень решил легализироваться.
     - Добрый день! Хозяйка дома? - обратился он к соседкам на грядках.
     - Изабелла Альбертовна? - переспросила одна из соседок.
     - Гражданка Гронская, - сурово подтвердил парень.
     В окне показалась Изабо, воззрилась на пришельца, всплеснула руками и
воскликнула:
     - Сынок!..
     Валька так и встал.
     О сыне он слышал впервые. Хотя теоретически... возраст  подходящий...
сходства, правда, ни малейшего, одна масть. Но смоляные волосы и  короткая
бородка парня курчавились, был он высок - это верно, и мальчишески  тощ  -
она тоже не из толстых. Тут сходство и кончалось.
     Изабо прыгнула с подоконника прямо в объятия к парню. Первых ее  слов
Валька не расслышал.
     - Таки-да! - ответил ей парень. -  Умудрился!  И  даже  подарок  тебе
привез!
     Он встряхнул импортный объемистый пакет, на  дне  которого  болталось
что-то тяжелое.
     - Таки действительно подарок! - попробовав это на вес,  развеселилась
Изабо. - Таки сынок вспомнил  свою  мамочку!  Таки  сынок  порадовал  свою
мамочку!
     Пока Валька изумлялся совершенно одесскому акценту Изабо, она с  этим
парнем звонко расцеловалась.
     Глаза у него были темные, южные блестящие глазищи, а у Изабо все-таки
стальные, северные. Узкое  лицо,  и  брови,  и  высокий  лоб  -  все  было
непохоже. И Валька понял, что это еще одна игра Изабо. Играет же  она  под
настроение в роман с Карлсоном, и играет же она  в  хозяйку  литературного
салона, когда наезжают Верочка с Широковым, почему  бы  ей  не  сыграть  в
Одессу?
     - Таки ты еще  не  выбрался  из  своей  печальной  весовой  категории
"разденешь - и заплачешь"? - тряся парня за плечи, шумела Изабо. - За  что
только тебя держат эти сумасшедшие Ибрагимовы?
     - Ты чего? Я качаюсь!  -  запротестовал  парень  и  показал,  как  на
согнутой руке якобы шевелится бицепс. - Рустам заставляет! Сказал, иначе к
мерзавцам не пущу, тебя такого любой барбос заломает, а мерзавцам и  вовсе
раз плюнуть! Он из меня настоящего джигита делает!
     - Ва! Джыгыт! - Изабо щелкнула парня по  носу  и  с  дикой  припевкой
"Хоц-тоц-пери-вери-доц,  бабушка  здорова,  хоц-тоц-пери-вери-доц,  кушает
компот!" потащила его за руку в мастерскую.
     Примерно через минуту она высунулась из окна и спросила у соседок, не
появлялся ли тот молодой балбес, который полчаса назад уходил к озеру.
     - Здесь я, - сказал Валька.
     - А чего торчишь, как неродной?  Иди  сюда,  с  интересным  человеком
познакомлю.
     Когда Валька вошел в мастерскую, парень как раз выпрастывал из пакета
продолговатый сверток. Он посмотрел на Вальку с интересом, но  интерес  бы
какой-то странный, тревожный.
     - Знакомься, Валентин,  это  наш  Четвертый,  -  официальным  голосом
сказала Изабо. - Молодой и перспективный.
     Она взглянула на Четвертого так, как если бы спрашивала - ну,  каков?
Одобряешь?
     - Ясно, - ответил тот. - Значит, Валентин...
     И ответил Изабо взглядом, прозвучавшим как - м-да-а...
     - Он самый, - согласился Валька, которому эта немая беседа что-то  не
понравилась. - Тоже молодой и перспективный. И так далее!
     Тут руки его сами, без всякого приказа, совершил  странное  движение:
локти растопырились, пальцы растопырились, ладони повернулись вверх -  вот
так вот! Это уже было с ним однажды  -  когда  накатило  поиздеваться  над
Карлсоном. Но прибавилось резкое, даже судорожное движение шеей  -  голова
набок, подбородок вперед, даже нижняя губа, и та подалась вперед.
     Изабо и Четвертый стремительно переглянулись.
     - Оба перспективные, - сказала Изабо. -  Ну,  так  кто  в  этом  доме
помирал без кофе?
     - Если мне в этом доме не дадут кофе, так  я  повешаюсь!  -  радостно
пообещал Четвертый.
     - Ты не сделаешь это своей мамочке! - и Изабо удалилась на  кухню,  а
гость выпутал из бумаги здоровенный старинный пистолет.
     - Дуэльный? - первым делом  спросил  Валька,  поднабравшийся  аромату
девятнадцатого века.
     - Армейский, кавалерийский. Дуэльные были  изящнее.  А  вообще  можно
было стреляться и из таких. Гляди...
     Четвертый показал выгравированную на меди под самым затвором надпись:
"ТУЛА 1813".
     - Видишь, из него еще по французам стреляли...
     Изабо выглянула с кухни и увидела пистолет. Как была, с кофемолкой  в
руке, она подошла поближе.
     - Дуэльный? - с той же непонятной надеждой, что  и  Валька,  спросила
она.
     - Да нет же, армейский! - удивленно ответил  Четвертый.  -  Ты  лучше
спроси, как он ко мне попал!
     - Спер, не иначе, - разглядывая пистолет, брякнула Изабо.
     - Выменял на арапник у клоунов! - произвел впечатление  Четвертый.  -
Ты знаешь, что такое контейнер с  клоунским  багажом?  Там  у  них  только
батьки с мамкой нет, а остальное все есть. Башмаки восьмидесятого размера,
рожи поролоновые, череп там же завалялся, настоящий, между  прочим.  Я  им
арапник сплел, меня джигиты  научили,  из  ремешков.  Он  им  для  репризы
понадобился, он щелкает эффектно, если умеешь - не хуже  выстрела.  Сперва
они деньгами хотели заплатить. Я говорю - пустите в хламе покопаться.  Вот
-  нашел.  Они  его  тоже  у  кого-то  выменяли,  думали  -  для  клоунады
пригодится, а оказалось, не понадобился. Потом мне  его  ребята  починили.
Были бы пули и порох - хоть сейчас к барьеру!
     - И чего вдруг решил подарить? - осведомилась Изабо.
     - Ты же любишь старинное оружие. Вот - память обо мне останется.  Ну,
не французские духи же тебе дарить!..
     - Тоже иногда не вредно... - проворчала Изабо.
     Пока Четвертый рассказывал про пистолет, Валька приглядывался к нему.
Стало быть, вот он - поэт и циркач, талант из униформы, сгинувший пять лет
назад.
     Видимо, из всех друзей Чесса этот ей нравился больше прочих -  больше
Пятого, во всяком случае. Валька  прямо-таки  слышал  резкий  смех  Изабо,
отвечающей лукавому мальчишке  на  неуклюжий  комплимент:  "Да  я  тебе  в
мамочки гожусь!", он прямо-таки ощущал, как рождалась эта игра в мамочку и
мальчика, как обрастала всякой чушью, и одесскими штучками в том числе.
     Они пошли  искать  место  для  пистолета  -  непременно  на  стене  и
желательно на ковре, хотя такой роскоши в мастерской не водилось. И Валька
съежился, когда, валяя дурака возле этажерки, Четвертый чуть  не  сбил  на
пол пластилиновое распятие.
     - Ишь ты! - поразился Четвертый. - А в этом что-то есть...
     Не может быть, чтобы он ничего не понял, подумал Валька,  у  него  же
глаза умнейшие! Но он выстроил надежные оборонительные укрепления. И  носу
из них не высунет - даже ради Чесса...
     - Кстати, я недавно где-то прочитал интересную штуку, -  и  Четвертый
уважительно прикоснулся кончиками пальцев к распятию. - Оказывается, Иисус
Христос был поэтом! Нет, это не художественный образ,  просто  все  четыре
Евангелия написаны, чтоб не соврать, по гречески, да?
     - Не помню, - призналась Изабо, а Валька - тот и не знал.
     - Ну так один ученый догадался перевести притчи Христа на арамейский,
он же проповедовал как будто на  арамейском?  И  получились  очень  четкие
стихи, коротенькие и четкие, вроде эпиграмм! Представляете?
     - Иуда, стало быть, донес из зависти и от творческий неполноценности?
- поинтересовалась Изабо. Выманивала, выманивала этого зверька  из  норки!
Но он пришел с приятельским визитом, не более того. Он  не  хотел  ничего,
что омрачило бы настроение.
     - Про Иуду там не было. Неплохая статья, вот забыл, в  сборнике  была
или в журнале.
     - Грамотный! - одобрила Изабо. - Книжки читаешь.
     - Рустам дает возможность. Говорит - кому же и учиться, если не тебе,
представляешь? - Четвертый кисло усмехнулся. - Они хотят еще одну  единицу
штатную выбить, чтобы был служащий по уходу, а меня - в ассистенты. Буду в
манеж выходить, костюм сошьют. Мерзавцы меня любят. Когда я перед  выходом
держу их за кулисами, это целая комедия. Они же узнают музыку  и  начинают
выделываться - кто во что горазд. Кто вприсядку,  кто  лапами  аплодирует,
кто на одной лапе  скачет  -  ну,  сумасшедший  дом  вывели  на  прогулку!
Печенье, гады, клянчат. Вот, говорят, лошади - страшные попрошайки. Лошадь
- что! Медведь - всем попрошайкам попрошайка!
     Валька вопросительно глянул на Изабо - что же,  эта  сопля  с  живыми
медведями возится?
     Четвертый перехватил Валькин взгляд.
     - Рустам и Раиса Ибр-р-рагимовы! "Медвежья оперетта"!  -  передразнил
он циркового шпрехшталмейстера. - Слыхали?  Аттракцион  экстра-класса.  За
пять лет побывал  в  Венгрии,  Чехословакии,  Бразилии,  Перу,  Аргентине,
Мексике, Гонконге и Японии!
     - Расхвастался, - покачала головой Изабо.
     - А разве нечем?
     - Ну а что кроме? - в лоб спросила Изабо.
     - А что должно быть?
     - Значит, только мерзавцы? - в этот вопрос Изабо вложила  столько,  и
голосом, и взглядом, что Валька весь  напрягся.  Она  уже  не  намекала  -
требовала!
     Беззаботность Четвертого его  не  обманула.  Он  почувствовал  крутой
поворот в разговоре.
     - В общем, да, - подумав, сказал Четвертый. - Мне это дело  нравится.
Годика через два в ГИТИС  буду  поступать,  на  цирковую  режиссуру.  Буду
режиссером-постановщиком номеров с крупными хищниками. Решено.
     - Тоже дело, - сказала Изабо и пошла на кухню - сварить наконец кофе.
     Четвертый медленно  обошел  мастерскую,  перетрогал  все  на  полках.
Валька взял полистать для приличия книгу,  но  на  самом  деле  следил  за
Четвертым. И оба молчали, избегая встречи взглядов, пока Изабо не принесла
поднос с тремя чашками и тарелкой печенья.
     - Я так понимаю, - сказала она, когда застольная беседа совсем уж  не
заладилась,  -  ты  приехал  сообщить,  что  мировой  литературе  на  тебя
рассчитывать не надо?
     - Есть кому и без меня ее двигать, - спокойно  ответил  Четвертый.  -
Вон Широков.  Наверняка  давно  сдал  книжку  в  издательство.  А  Второй,
говорят, вообще свое дело открыл. Сам себя публикует, не иначе. Так что не
пропадет мировая литература. Перестал я понимать, зачем все это нужно.
     Пока он говорил, Изабо встала и взяла с полки томик Чесса.
     - Держи! - шлепнула она книжку на стол. - Для тебя берегла, не  знала
только, куда послать.
     - Удалось-таки! - восхитился Четвертый.  -  Что  значит  пять  лет  в
городе не был... Спасибо.
     Но к книжке даже не прикоснулся.
     - Ты видел Пятого? - спросила Изабо.
     - Нет, и наверняка не успею, - решительно ответил Четвертый, и Валька
понял, что он не хочет ничего из своей прежней, домедвежьей  жизни.  Кроме
Изабо... зачем бы?
     - Спешишь к матери? - погрустнела Изабо.
     - Я же всего на два дня. Хоть с ней толком наговориться...
     Они явственно затосковали оба, и вместе с ними затосковал  валька,  и
заходил по мастерской, мучаясь и не зная, куда себя девать.
     Изабо с Четвертым встали и прощально обнялись.
     - Ты здорово изменился, - сказала она.
     - Да, отрастил бороду.
     Она потрогала эту курчавую бороду кончиками пальцев. Он потерся щекой
об ее руку. Старая игра в мальчика и мамочку  еще  длилась,  хотя  мелкими
шажками отступала все дальше и дальше в небытие.
     - Вот скажи мне, куда исчезает все то тепло, которое исходит от  нас?
- спросила Изабо. - В какое мировое пространство? Может так быть, что  оно
хоть кого-нибудь когда-нибудь отогреет?
     - Оно рассеется  в  мировом  пространстве,  -  ответил  Четвертый.  -
Пространство большое, а тепло маленькое.
     - А пять лет назад все было иначе - пространство маленькое,  а  тепло
большое, - и Изабо, как обычно, фыркнула.
     - Пять лет назад мне было восемнадцать. Ну, пойду я, что ли?
     - Погоди, я тоже сделаю тебе подарок.
     Изабо взяла со стола свой исторический охотничий нож, вытерла  его  о
штаны и протянула Четвертому.
     - Острое дарить не к добру, - предупредил он.
     - А что теперь у нас к  добру?  Бери,  бери,  пригодится.  Будешь  им
колбасу резать и меня вспоминать.
     Изабо шагнула к Четвертому и они крепко обнялись. Валька  понял  -  в
последний раз.
     - А теперь прощайся с Валентином, - потребовала Изабо. -  Ну,  давай,
давай, прощайся.
     - Прощай, Валентин, - помолчав, очень четко сказал Четвертый.
     - И ты тоже прощай, - не менее четко ответил Валька.
     - Так, - подтвердила Изабо.
     Четвертый улыбнулся ей, подхватил свой пакет и вышел.
     Наступило молчание.
     - Черт, черт, как нелепо все вышло, - вдруг забормотала Изабо.  -  Не
надо было мне его ни о чем спрашивать! Он же - всей душой ко мне, а я...
     - Зачем он приезжал? - недовольно спросил Валька.
     - Меня увидеть. Ну, ему было интересно, как мы без него эти пять  лет
справлялись. И  хотелось  показать,  что  вот  он  тоже  чего-то  в  жизни
достиг... ну, сложно все это.
     - Чего доброго, на днях ваш Третий пожалует, - мрачно предрек Валька.
- Как ты полагаешь?