очь.
     - А это где? - ошарашенно спросил Валька.
     Скульпторша дала адрес. Валька шепотом повторил его.
     Весь  этот  разговор  произошел  очень  быстро  и   для   посторонних
незаметно. Они могли понять это так,  что  Гронская  вглядывается  в  свою
бронзу и небрежно спрашивает у Вальки, как впечатление.
     А потом она, не прощаясь, направилась обратно к нише.
     Валька же  двинулся  к  выходу  и  налетел  на  Маринку  с  кассиршей
Крутиковой.
     - Ну, ты даешь! - шепотом восхитилась Маринка. - Тут все перед ней на
пузе ползают, а она его на дачу зовет!
     - Тоже нашла сокровище... - брюзгливо  заметила  Крутикова.  -  Гений
непризнанный, художник от слова "худо".
     Удаляясь быстрым шагом от развеселившихся женщин, Валька  услышал  за
спиной и вовсе пренебрежительное:
     - Ни кожи, ни рожи!..
     Конечно, странно было, что - сама  Гронская,  и  вдруг  -  оформитель
Валька, который действительно "ни кожи, ни рожи". Валька  понимал,  что  с
ее-то внешностью и в шестьдесят можно замуж выскочить. И наверняка  вокруг
нее вертелись стаями непризнанные гении, наверняка они  ей  до  полусмерти
надоели.
     Так в чем же дело?
     Этот вопрос не давал Вальке покоя до субботы.


     Дома к его сборам отнеслись с добродушной иронией. В субботу  с  утра
Татьяна повытаскивала из антресолей все его ранние работы, запакованные  в
коробки из-под конфет. Он перебрал их и вздохнул - стыд  и  срам,  старшая
группа детсада... Вот разве что любимые геометрические композиции с шарами
и призмами, да и то - какой в них внутренний смысл? А новых  было  две,  и
обе - позавчерашние.
     Все это время  Валька  мурлыкал  про  себя  ту  утреннюю  песню.  Под
впечатлением он вытащил из-за стекла охапку художественных  альбомов,  над
которыми теща дрожала, потому что - живые деньги, и выяснил, как на  самом
деле выглядит гондола. Естественно, попробовал нарисовать ночной пейзаж  с
водой и гондолой, но вранье получилось страшное, а главное - ничего общего
с песней. Тогда  он  нарисовал  женщину  в  длинном  платье  за  маленьким
пианино, возле вазы с букетом. Тут уж песня хоть чуточку, да зазвучала.
     А когда он обошелся без пианино, когда он просто поставил эту женщину
у окна, возле стола с  вазой,  и  положил  ее  руку  на  подоконник  возле
скомканных перчаток, а тонкая прядь выбилась из узла на  шею  и  грудь,  а
вдали как-то сами собой возникли невысокие плоские холмы и река...  причем
ничего в этих холмах и реке не было итальянского...
     Собираясь к Гронской, Валька обнаружил, что  у  нарисованной  женщины
одна рука короче другой, и вообще  все  сделано  ужасно.  Но  поздно  было
малевать что-то новое. Он запаниковал.
     Татьяна, которая в таких вещах напрочь не разбиралась, в конце концов
ругнула его и отправилась с Илонкой гулять. А Валька еще полчаса сидел  на
тахте и громил вдребезги  свои  вчерашние  мечтания.  Он  уже  видел,  как
разложит перед ней на полу - знаем ваши  богемные  нравы,  знаем!  -  свои
листы, как она, конечно же, забракует  первый,  второй  и  третий,  а  над
четвертым задумается, над пятым тоже. Потом медленно подойдет к  телефону,
накрутит  номер  и  скажет  в  трубку  другой  какой-нибудь  знаменитости:
"Послушай, старик, я тут интересного парня нашла, не возьмешь ли ты его  к
себе осенью на дизайнерские курсы?  Способный,  да..."  Или  что  они  там
говорят друг другу в подобных случаях.
     Кое-что он все  же  отобрал.  Остальное  теща  заставила  вернуть  на
антресоли и только тогда выпустила из дому.
     Дорога к Гронской заняла больше часа.
     Ее дом стоял в дачном поселке среди свеженьких коттеджей, хотя на вид
был  довольно  старый.  Через  дорогу   как   раз   доделывали   очередную
новостройку. На крыше особняка возился коренастый мужичок в спецовке.
     Перед домом Гронской был огород. Снег уже сполз, открыв голые грядки.
За домом и справа от него был старый сад, калитка же находилась в проулке.
И Валька понял, что Гронская и ее друзья - ленивые люди. Им  удобнее  было
проковырять дыру в проволочном заборе и топать к порогу через грядки,  чем
огибать угол и входить в дом приличным образом.
     Валька вошел через калитку,  миновал  заросли  сирени  и  постучал  в
дверь. Гронская громко пригласила вовнутрь.
     Он вошел.
     Из крошечной кухни-прихожей мастерская была видна вся целиком, потому
что дверь между ними отсутствовала.
     Гронская приветливо смотрела на Вальку из-за постамента, над  которым
лежала в воздухе женская зеленая фигура около метра длиной.  Ее,  как  тот
ихтиологический гибрид, поддерживали штыри, только не сбоку, а снизу.
     Валька повесил куртку на вешалку, приткнул к  стене  сумку  и  вошел.
Гронская  вышла  из-за  фигуры  поздороваться.  На  ней   были   майка   и
тренировочные штаны - все облегающее. А тут  еще  Валька  углядел  в  углу
гипсовую обнаженную даму, всей статью сильно похожую на  Гронскую,  и  ему
стало неловко.
     Гронская приказала Вальке быть как дома и ушла на кухню варить  кофе.
Он и стал слоняться по мастерской.
     Эта комната была больше, чем  вся  Валькина  жилплощадь  с  ванной  и
туалетом вместе. Вдоль одной стены  тянулись  пятиэтажные  нары  из  таких
здоровенных досок,  что  хоть  гостей  спать  укладывай  -  предварительно
поснимав бронзовых болванчиков, гипсовые рожи, кривые  кувшины  и  прочие,
очевидно, еще студенческие грехи хозяйки. Напротив стояла этажерка с такой
импортной искусствоведческой литературой, что теще и не снилась.
     Над этажеркой висело маленькое  пыльное  распятие  из  блекло-желтого
пластилина.
     Крест  за  фигуркой  Спасителя  едва  угадывался.  Собственно,  крест
образовали  канонически  расположенное  тельце  и  распростертые   руки...
впрочем,  руками  они  могли  показаться  лишь  издали.   Это   были   два
пригвожденных к кресту крыла.
     Было в этой фигурке что-то такое пронзительное, такое отчаянное,  что
Вальке стало стыдно  разглядывать  ее  с  любопытством,  пусть  даже  и  с
творческим любопытством.
     Увидев на широком подоконнике  наброски,  Валька  ухватился  за  них,
стараясь не возвращаться взглядом к распятию.
     Это  была  обнаженная  лежащая  девушка.  На  чуть  намеченном   лице
выделялись разве что очки, да  еще  толстая  коса  лежала  на  груди.  Эту
девушку и лепила Гронская, видимо,  пользуясь  эскизами,  когда  натурщица
отсутствовала. Только  у  зеленой  пластилиновой  фигуры  короткие  волосы
торчали дикими клочьями, да и лицо тоже было диковатое...
     - Садитесь, - сурово сказала Гронская. - Сейчас попьем  кофе.  Да  не
хватайтесь вы за сумку!
     Валька, подавшийся было к прихожей, окаменел.
     - Совсем не обязательно обливать  ваши  работы  кофеем  и  мазать  их
яблочным повидлом, - пытаясь смягчить оклик, объяснила Гронская. -  Начнем
с моих многочисленных вопросов... Во-первых... вам с сахаром?
     - Да, - ответил Валька. Гронская, сунув руку за  ситцевую  занавеску,
вытянула круглый белый одноногий столик.
     - Там у меня лежбище, - объяснила  она.  -  Когда  ночью  не  спится,
устраиваю себе банкеты.
     Нисколько не смущаясь, Гронская собрала со столика грязную посуду,  в
том числе и коньячную бутылку, и унесла на кухню.
     Валька с интересом посмотрел на этот столик. Где-то что-то похожее он
недавно видел, с такими же  маленькими  нелепыми  лапками,  отходящими  от
основной ноги...
     Гронская принесла с кухни две  огромные  глиняные  кружки  с  горячим
кофе, хлеб, банку с повидлом и здоровенный, на вид очень старый  охотничий
нож.
     - Люблю старое  оружие,  -  ответила  она,  не  дожидаясь  Валькиного
вопроса. - Ну, поехали. Сколько вам лет?
     - Двадцать пять.
     - Намазать повидлом?
     - Пожалуйста...
     - Давно рисуете?
     - Со школы.
     - Лепить не пробовали?
     - Как-то не получалось.
     - Зря вы так нарядились.
     Валька, и без того ошалевший от стремительного допроса, вовсе онемел.
Татьяна же нарочно выдала лучший свитер!
     - А то бы я прямо сейчас вручила вам корыто с глиной и посмотрела бы,
на что вы способны.
     Она так это сказала,  будто  принесенные  работы  не  заслуживали  ее
высочайшего внимания. Хотя - вдруг их Вальке кто-то поправлял и вылизывал?
     - А нет у вас старого халата? - вдруг, обидевшись, потребовал Валька.
- Или рубашки?
     - Точно! Халат я вам дам. А корыто одна  вытащить  не  смогу,  -  без
всякого удивления ответила Гронская.
     - Тяжелое?
     - Тяжелое - ерунда. Оно так стоит, что не  подступишься.  Если  Пятый
что-то сдуру засунет - краном не вытащишь.
     Валька чуть не спросил  -  что  еще  за  Пятый?  Но  слишком  странно
прозвучало слово - он мог и ослышаться.
     - Вытащим, - пообещал он.
     - Да вы допейте сперва кофе, - удержала его за столиком  скульпторша.
- Булку ешьте. Совсем забыла - у меня еще халва осталась. Вы любите халву?
     Странным было, во-первых,  то,  что  при  таких  словах  все  женщины
гостеприимно улыбаются, Гронская же и не пыталась;  во-вторых,  она  вдруг
засуетилась;  в-третьих,  эта  суета  совпала  с   неожиданным   Валькиным
ощущением - будто за ними исподтишка наблюдают.
     Отродясь он не чувствовал  затылком  чужого  взгляда.  Но  тут  сразу
понял, что надо обернуться.
     По ту сторону окна облокотился о подоконник человек.
     Он был фантастически круглолицый, только платочка недоставало,  чтобы
вообразить его улыбчивой деревенской бабулей у окошечка. Да еще стоял не с
той стороны...
     Гронская махнула ему рукой, чтобы заходил. Она сидела лицом к окну  и
наверняка видела, как подкрался этот человек. Но махнула лишь тогда, когда
и Валька его заметил.
     Пришелец, сняв куртку, вошел в мастерскую, и Валька увидел, что он не
просто плотный, а даже толстый, хотя совсем не старый. Снял  он  и  шапку.
Оказалось, что его круглая голова подстрижена смешным  ежиком,  еще  более
почему-то забавным оттого, что пришелец начинал лысеть.
     Небольшие темные глаза  под  красивыми  соболиными  бровями  смотрели
вполне простодушно.
     - Знакомься, Широков, - сказала скульпторша. - Вот, новое дарование я
откопала. Зовут - Валентин. Двадцать пять лет. Будет поступать к  Микитину
на дизайнерские курсы.
     Именно такие слова нафантазировал Валька. Реплика была - в самый  раз
для знакомства, каждое слово - правда, и про курсы  тоже,  Валька  понимал
это. И все же Гронская сейчас лгала - голос был лживый...
     - Анатолий, - сказал Широков и протянул руку.
     - Кофе будешь? - спросила Гронская.
     - Буду. Ты еще для  Карлсона  чашку  поставь,  он  как  раз  с  крыши
слезает.
     - Нашел себе трактир... - пробурчала Гронская. - Ладно, я ему яичницу
пожарю и пусть уматывает, а ты спустись с Валентином  в  погреб  и  вытащи
корыто с глиной. Сам его туда затолкал - сам и извлекай!
     Широков повел Вальку в погреб.
     Он действительно так лихо задвинул корыто за ящики  и  бочки,  что  в
одиночку можно было только вцепиться в край и тянуть до грыжи. Но  Широков
легко и даже изящно сдвинул пирамиду  тяжелых  ящиков,  а  вся  польза  от
Вальки была в том, что он придержал дверь, пока Широков  тащил  корыто  по
лестнице. В мастерскую они внесли его вдвоем.
     Там Гронская ставила на столик сковородку с  яичницей,  а  коренастый
мужичок с крыши вытирал свежевымытые руки.
     - Карлсон, - невозмутимо представился мужичок. -  Поскольку  живу  на
крыше.
     - Очень приятно,  -  ответил,  покосившись  на  Гронскую,  Валька.  -
Валентин.
     - Рад встрече с молодым дарованием! - пижонисто заявил мужичок. - Ибо
уважаю талант в любых его проявлениях.  И  всякий  раз,  как  сталкиваюсь,
чрезвычайно радуюсь. А на днях я и  в  себе  обнаружил  зерно  таланта.  И
сейчас бережно его пестую.
     - Ты его поливай, - посоветовал Широков.
     - Ешь скорее, - мрачно приказала Гронская.  -  Остынет,  сам  фырчать
будешь.
     - Для того, чтобы грамотно построить баню, талант тоже  необходим,  и
даже в большей мере, чем для иных, бесполезных жанров искусства, -  садясь
за стол и не отводя взгляда от Вальки, продолжал ехидный  мужичок.  Нож  и
вилку он нашарил не сразу. - Ибо о таланте можно спорить хоть  сто  лет  и
все равно не прийти к единому мнению, а если баня построена бездарно,  это
видно сразу и на деле.
     - Мы познакомились в той  кафешке,  куда  моих  бронзовых  крокодилов
повесили, - объяснила Гронская. - Сейчас поедим, и Валентин  покажет  свои
работы. Хочешь посмотреть?
     - Я как-нибудь в другой раз, - сказал мужичок, наконец-то взявшись за
яичницу и споро ее уминая. -  Меня  баня  призывает.  Я  еще  на  крыше  с
полчасика поживу, потом баней займусь, потом за трубами ехать  надо.  Если
есть желающие  попасть  в  зоосад  -  подавайте  заявки,  охотно  подкину.
Говорят, туда экзотических зайцев привезли.
     Он одним движением вытер сразу всю тарелку корочкой  и  отправил  эту
корочку в рот.
     - Спасибо, все было безумно вкусно. Расплачусь натурой. Спинку в бане
потру!
     Улыбнувшись Гронской, скорчив рожу Широкову и еще раз быстро взглянув
на Вальку, мужичок раскланялся и вышел.
     Валька видел в окно, как этот ладный мужичок непонятного возраста,  в
ловко сидящей спецовке, протопал к дыре через грядки и  вышел  на  дорогу.
Обернувшись  же,  он  заметил,  что  Гронская  и  Широков  как-то  странно
переглянулись.
     -  Доставайте  работы,  -  видно,  решившись  вытерпеть  это   тяжкое
испытание, приказала Гронская.  -  Пятый,  тащи  на  кухню  посуду.  Потом
помоем.
     - Изабо! Изабо! - раздалось за окном. Гронская повернулась.
     Мужичок стоял посреди дороги. Гронская сделала два шага  к  окну,  он
увидел ее, притопнул, раскинул руки и заплясал цыганочку, колотя каблуками
в  утоптанную  землю.  Блеснув  диковинным  вывертом,  он   замер,   чинно
раскланялся и исчез, как привидение.
     - Ему о душе подумать пора, - сказала Гронская, - а он рожи корчит.
     - Это он так к тебе сватается, - прокомментировал Широков.
     Гронская покосилась  на  Вальку.  Ему  стало  неловко.  И  именно  от
неловкости он задал совершенно ненужный вопрос.
     - Как это он вас назвал?..
     - Изабо, - ответила Гронская. - Меня все друзья так зовут. И этот вот
тоже...
     - Имя какое странное...  Откуда  такое  взялось?  -  спросил  Валька,
которому пришло на ум, что это была бы неплохая собачья кличка.
     - Старофранцузское  имя.  Из  средневековой  литературы,  -  объяснил
Широков со вздохом. - Ну, так где же ваши работы?
     Валька неторопливо раскидал листы по полу, сам отошел  в  сторонку  и
сделал вид, будто его все это не касается. Он заранее решил быть  в  такой
момент исключительно сдержанным и независимым.
     Это  были  портреты,  гипсы,  несколько  давних  натюрмортов  и   две
последние работы, с той женщиной.
     Именно их и поднял Широков. Посмотрел на женщину, потом покосился  на
Вальку и вернул листы на пол.
     - По  цвету  я  не  специалист,  -  проворчала  Гронская,  прицельным
взглядом оценив все сразу, - а что касается вот этого - враки, враки и еще
раз враки!
     Она потыкала пальцем в рисунки. Валька сник.
     - Да сойдет для дизайнерских курсов! - вступился добродушный Широков,
и это было самое обидное.
     - Он с такой подготовкой и до творческого задания не дойдет.  Знаешь,
как там Микитин мудрит?
     Гронская взяла с подоконника чистый лист и карандаш.
     - Вот, рисую букву "бе" - "береза". В три  приема  преврати  букву  в
дерево. Важны именно промежуточные стадии. И нарисуй  свои  инициалы  так,
чтобы через них выразить себя. Свой характер. Понял? Действуй.
     Валька взял из ее руки карандаш, а  сама  она  села  с  Широковым  за
неубранный стол,  отодвинув  кружки.  Широков  достал  из  кейса  папку  с
бумажками и стал их показывать Гронской, а она молча кивала.
     - А если бы ты позвонила главному  в  декабре,  -  вдруг  сказал  он,
подняв за угол одну бумажку, - всей этой мерзости бы не случилось.
     - Я не могу по три раза на дню звонить  в  издательство,  -  отрезала
Гронская. - Полагаю, что все от меня зависящее я  сделала  и  моя  совесть
чиста.
     - Извини, - буркнул Широков и стал раскладывать листки по стопочкам.
     - Ну, что я могу поделать,  если  они  привыкли  мариновать  сборники
стихов по семь лет? - спросила Гронская. - Это просто такая  привычка.  Ты
знаешь что-нибудь сильнее привычки?
     - Да, ничего ты не могла поделать. Хорошо хоть так получилось.  Всего
четыре года...
     - Да, чуть больше четырех лет, друг мой Пятый.
     Валька навострил уши. Да, точно, Пятый.
     А Гронская взяла одну из  готовых  стопочек  и  прочитала  наугад  из
середины:
     - ...не мог спасти ты от купцов, фанатиков и подлецов, как не была во
все века защитой голая рука, спасеньем не был лист бумаги...
     И Валька понял, что первые слова она прочитала по листку, но дальше -
наизусть.
     Губы Широкова зашевелились - он сперва продолжил эти стихи про  себя,
а потом заговорил вслух:
     - ...ну, а потом свалить уродства на тех, кто  не  терпел  холопства,
так просто было. Русь - сильна. Протянет без стихов она, поскольку  гимнов
хватит всем. Кремлевских горец Мандельштама  ссылает  в  лагерь  насовсем,
чтоб злой поэт стал глух и нем...
     - Вот за эти стихи его и вызывали, - заметила Гронская.
     - А теперь такие штуки публикует каждый уважающий себя  журнал,  если
не хочет растерять читателей.
     - Мода... - проворчала скульпторша. - И скоро кончится.  Когда  запас
покойников иссякнет. Не веришь - спроси у Карлсона.
     - Все не так и все не вовремя, - подвел итог  Широков.  -  Ну,  будем
считать это последней корректурой, и завтра же я отдам ее Верочке,  а  она
отвезет в издательство.
     - Сам не можешь?
     - Пусть лучше Верочка. Она другого мнения обо всем этом деле.
     - По мне, главное, чтобы обложку не попортили, - сказала Гронская.  -
Я ведь узкий специалист.
     Широков стал укладывать листки в кейс. Гронская подошла к Вальке.
     - Странно, но у него действительно есть фантазия,  по  работам  я  бы
этого не сказала...
     Она схватила карандаш, одной точной  линией  наметила  более  изящный
вариант,  задумалась  и...  стала  рисовать.  Валька  вытянул  шею,  чтобы
наблюдать. Он ждал от такого мастера, как Гронская, гениальных  прозрений,
но ей сходу далась только первая, основополагающая линия, дальше  она  уже
просто мучала рисунок.
     - Поеду, - объявил Широков. - Карлсон до зоосада подбросит.
     - Опять твой заяц? - фыркнула  скульпторша.  -  Тот,  который  дорогу
перебежал? Все-таки?..
     - Все-таки... - глядя в пол, подтвердил Широков.  -  Ведь  мог  же  в
тайге у кого-то жить ручной заяц? Ну, подобрали в лесу сироту,  выкормили,
стал домашний. Я про такие случаи в газетах читал. А?
     - В газетах начала девятнадцатого века? - осведомилась Гронская. -  И
с чего ты решил, что там была именно тайга? И как  ты  себе  представляешь
живого  зайца  на  сцене?  Он  же  скачет!  И  вообще  животное  на  сцене
непредсказуемо.
     - Заяц нужен, - решительно сказал Широков. - Про зайца я точно помню.
Ну, побежал... Спасибо за вкусный кофе.
     - Позвони завтра и все расскажи, - потеплевшим ради прощания  голосом
напомнила Гронская.
     - Само собой. Всего хорошего... Валентин.
     Но Валька видел, что Широков не забыл его имя и насилу вспомнил.  Это
было, как будто Широков что-то сказал ему без слов. А что - не понять.
     Гронская, стоя  у  окна  и  опираясь  на  круглый  одноногий  столик,
следила, как Широков  заворачивал  за  угол  Карлсонова  дома.  Потом  она
решительно направилась  к  этажерке.  Вытащив  штук  шесть  альбомов,  она
уселась с ними в продавленное кресло и,  не  обращая  больше  внимания  на
Вальку, стала в них копаться.
     Он понуро собрал с пола работы.
     "Странно,  но  у  него  действительно  есть  фантазия".  Вот  и   все
комплименты. Похоже, курсы накрылись. Претензии предъ