не
предполагал, что в женском взгляде может быть такая невыносимая,  окаянная
тоска. Даже когда Изабо хоронила  своих  уродцев,  не  было  у  нее  таких
затравленных глаз.
     Он мог сделать одно лишь - шагнуть ей навстречу.
     Они одновременно сделали этот шаг, и другой, и обнялись, не  поспевая
разумом за взлетом своих рук.
     Изабо прижалась к Вальке и он почувствовал ее дрожь.
     - Ну, что ты, что ты, - гладя ее кончиками пальцев  по  щеке,  сказал
Валька. - Ну, успокойся, я же с тобой...
     - Родной мой, - ответила Изабо.
     А больше она ничего не успела  сказать,  потому  что  Карлсон  рванул
Вальку за плечо, невесомое объятие распалось, и оказался  Валька  в  углу,
между диваном и портьерой.
     - Добром тебя прошу  -  убирайся  домой!  -  приказал  Карлсон.  -  И
прекратите вы все травить ей душу! Вы же ее так подставляете, как  злейший
враг не  подставит!  Вы  же  провокаторы  траханные!  Вы  все  в  сторонке
окажетесь, а она глупостей понаделает и под суд пойдет! Вы же из  нее  все
соки выпили! Сволочи вы вместе с вашим  покойником  Чессом!  Дайте  же  ей
наконец жить нормально! Она же пять лет из-за вас дурака валяла! Пять  лет
из жизни выброшено - можете вы  это  осознать,  идиоты?  Или  все-таки  не
можете?
     Изабо хотела было ответить, но осеклась и лишь  грохнула  кулаком  по
столу.
     Валька отклеился от стенки и вышел из угла.
     - Никакой я не провокатор, - мрачно сказал он. - Я вообще не понимаю,
что здесь происходит. Изабо, разве я тебя подставляю? Я что, тебе работать
мешал? Объясните мне наконец хоть что-нибудь!
     - Вот их попроси, - Карлсон, немного успокоившись, мотнул  головой  в
сторону притихших Верочки и Широкова. - Будь они порядочными людьми, сразу
бы тебе все рассказали. Но это же провокаторы, каких свет не видел! Можешь
мне поверить на слово. Вот эта парочка...
     - Я сама давно совершеннолетняя, - оборвала его Изабо.
     - Знаю, что совершеннолетняя. Но ты нормальный человек, без  дурацких
комплексов. А они  внедрили  в  тебя  какой-то  нелепый  комплекс  вины  и
искупления, вот эти двое кротких ангелов! Так давай однажды  назовем  вещи
своими именами! - Карлсон начал горячиться.  -  Давай  скажем  друг  другу
правду, чтобы больше не устраивать идиотских дуэлей! Валентин! Ты помнишь,
как мы с Широковым просили тебя не приезжать больше в мастерскую?
     - Интересные новости! - воскликнула Изабо.
     - Ну, помню, - ответил Валька.
     - А что мы тебе сказали, помнишь?
     - Да что-то про атомную  бомбу  толковали...  -  с  трудом  припомнил
Валька, и тут в памяти явственно всплыли слова Карлсона о том,  что  из-за
него, Вальки, в мастерской большая каша заварится.
     - Это я тебе  про  критическую  массу  объяснял,  -  некстати  встрял
Широков.
     - Решил сделать ставку на правду? - неприятным  голосом  осведомилась
Изабо.
     - А теперь слушай меня, Валентин, - негромко  сказал  Карлсон,  делая
вид, будто не слышал этих слов. - Когда  я  просил  тебя  не  приезжать  в
мастерскую, я прекрасно знал,  что  может  получиться  из  твоих  невинных
визитов! Знаешь, что эта милая компания затеяла? Воскрешение покойников  и
реанимацию  трупов!  Ты  слушай,  слушай.  Знаешь,  зачем   ты   им   всем
понадобился? В качестве ходячего манекена с физиономией покойного Чесса!
     - С физиономией Чесса? - ошалело повторил Валька.
     - Изабо случайно совершила это открытие и не удержалась от  искушения
увидеть Чесса еще раз. И еще несколько раз. Пойми, ты ни ей,  ни  Верочке,
ни Пятому сам по себе сто лет не нужен! - Карлсон опять начал заводиться и
опять взял себя в руки. - Это у них совесть  нечиста  -  допустили,  чтобы
пьяный поэт вывалился из окошка. Вот они нацепили на тебя его  голубенький
свитерочек, сунули в карман твоих штанов сборник  его  стихов  и  стали  с
нежностью тебя созерцать! Называется, нашли себе игрушку!
     - Так я что, действительно  на  него  похож?  -  обратился  Валька  к
Широкову. Тот вздохнул, кивнул и повесил голову. Валька перевел взгляд  на
Верочку.  Верочка  тоже  вздохнула,  покраснела  и  вдруг,  сорвавшись   с
подлокотника широковского кресла, кинулась к Вальке, обняла его и зарылась
лицом в тот самый свитер. Валька стал гладить ее по  плечам,  а  на  Изабо
посмотреть так и не решился.
     Похоже, Карлсон был доволен  эффектом.  Он  отвел  левой  рукой  полу
куртки и сунул  пистолет  в  плечевую  кобуру.  Валька  посмотрел  на  его
усталое,  резкой  лепки  лицо   -   Карлсон   на   совесть   отыграл   эту
разоблачительную сцену, навел порядок  в  рядах  городских  сумасшедших  и
позволил себе немного расслабиться.
     Нетрудно  было  предсказать,  что  произойдет  дальше.  Если  Валька,
оскорбленный ролью манекена, скинет чужой свитер и  уйдет,  вслед  за  ним
уйдут Широков с Верочкой. Возможно, объединенные печалью вторичной  утраты
Чесса, они поедут прямиком к Широкову,  и  его  деликатная  мама  даже  не
высунется, когда они на цыпочках  прокрадутся  к  нему  в  комнату.  Потом
Карлсон даст Изабо выпить грамм сто коньяка и увезет ее  в  свой  особняк,
где уже готово все, кроме бани. Если ей и придется перебежать через дорогу
в мастерскую, то разве что за зубной  щеткой.  Потому  что  не  Валька,  а
именно  Карлсон  любит  Изабо  и  пытается,  как  может,  уберечь  ее   от
недоразумений и от ненормальных друзей.
     Но Валька вдруг  очень  даже  неплохо  почувствовал  себя  в  голубом
свитере.  Ему  показалось  диким  выскакивать  сейчас  на  шоссе,   ловить
заблудшее такси, обещать  шоферу  тысячу,  молчать  полчаса  до  города  и
пятнадцать минут в квартире, пока не разденется и не ляжет под бочок  к...
к кому, черт бы ее побрал? Как ее звали, эту крашеную блондинку с короткой
стрижкой и роскошной грудью? Надо же, из головы совсем вылетело - ее звали
Татьяна.


     Потрясенный  этим   провалом   в   памяти,   Валька   отключился   от
обличительной речи Карлсона. Она была уже на излете.
     Той же рукой, которая только что держала  пистолет,  Карлсон  широким
жестом указывал на примолкшего Вальку, как бы  призывая  его  в  свидетели
мерзкого  поведения  реаниматоров.  И  присутствие   пистолета   ощущалось
явственно, хотя он уж минут десять как пребывал  у  Карлсона  под  мышкой.
Действительно, получалось  так,  что  из  живого  человека,  простого  как
валенок, незаслуженно сделали куклу, игрушку,  манекен,  и  валяли  вокруг
него дурака. А живой человек не виноват, что родился с  такой  рожей,  что
попался на глаза Изабо, затравленной двумя  провокаторами,  что  натолкнул
всех троих на идиотский план разоблачения Второго!
     - Ты прекрасно знала, что на второй день этой  идиотской  конференции
все будут проспиртованы! И Второй в том числе! И ты ведь нарочно поставила
его у окна, - услышал вдруг Валька. - Интересно бы послушать, как  ты  его
туда заманивала! Ты ведь знала, что он ошалеет от  паники  и  сделает  шаг
назад, в стекло! А Валентину - отвечать, показания давать, по следователям
мотаться. А откуда ему знать, что он может и должен говорить  следователю,
а чего - не может? Некрасиво получилось. Негуманно!
     И еще Карлсон толковал, что в  этакой  ситуации  ни  один  нормальный
человек, а Второй именно и есть нормальный человек, не займется  покаянием
или самобичеванием. Чиста у него совесть  или  нечиста,  он  первым  делом
перепугается, тем более, что вечер у человека выдался веселый, со спиртным
и с женщинами. Выпивший человек легче возбуждается - это  Изабо  правильно
рассчитала, когда выбирала  вечер  для  непринужденной  встречи  Вальки  и
Второго. Но выпивший человек в хорошем  настроении  тем  более  не  станет
падать на колени и каяться.  Он  ошалело  скажет:  "Во,  блин,  до  глюков
допился!" Или просто попятится, напрочь забыв, что за спиной - окно.
     После ошеломительной новости насчет  сходства  с  Чессом  Валька  уже
как-то плохо воспринимал сенсации. Ну,  его  выставили  против  Второго...
разве в этом сейчас дело? Ну, выставили...
     Естественно, и  Верочка,  и  Широков  вмешивались,  лепетали  что-то,
Вальке даже послышались слова "Божий суд". Изабо  со  всей  язвительностью
пыталась оборвать Карлсона, отсылала его в баню, но Карлсон, видно,  решил
сегодня покончить с этой историей раз и навсегда.
     Поскольку в Вальку Карлсон тыкал воображаемым пистолетным дулом,  как
в наглядное пособие, а свидетельских показаний от него не требовал, Валька
и завис где-то между реальным гвалтом в комнате и той странной  внутренней
перетасовкой лиц и понятий, которая происходила внутри. Он видел Верочку с
растрепавшейся  косой,  видел  покрасневшую  от   ярости   Изабо,   и   не
поспевающего за стремительным спором Широкова он тоже видел, но как бы  на
заднем плане.  Две  женщины,  стоя  перед  пистолетом,  требовали  Божьего
суда...
     И тут у Вальки в голове стала складываться картина, и даже не картина
в художественном смысле этого слова, а  вроде  красивой  схемы.  Она  была
похожа на популярное много лет назад изображение внутренности  атома  -  и
Валька мысленной кистью выписал шарики с бликами  на  боках,  чьи  орбиты,
пересекаясь, окружили центральный шарик. Возникшая на фоне  далекой  реки,
схема эта обладала, как он понял, логикой сна - шарики  одновременно  были
людьми.
     Тот, что ближе к  середине,  носил  имя  Марии.  Это  была  невысокая
женщина в черном бархатном платье с белым  большим  воротником,  с  черной
косой за затылке и локонами вдоль висков.  Шарик,  обозначившийся  вторым,
носил имя Анны. Русоволосая Анна с  тяжелым  узлом  на  затылке  стояла  у
далекого окна, а на подоконнике лежали  скомканные  перчатки  и  свернутая
трубочкой записка. Валька узнал их - он сам мгновение  назад  бросил  сюда
перчатки, а записку передал накануне. Но тот, в середке, был  одновременно
и Валькой, и совсем другим человеком, хотя грань отсутствовала.
     Другие шары тоже были людьми, хотя и незнакомыми.  Чье-то  молодое  и
задорное лицо с лихими усиками еще не имело имени но было необходимо.  Это
лицо Валька видел недавно - почему-то  у  себя  на  коленях...  Мужчина  в
небольших круглых очках тоже должен был сказать  что-то  важное.  Одни  из
шариков оказался черной коробкой с дуэльными пистолетами.  И  переплетение
их орбит имело множество  всяких  смыслов,  и  на  пересечениях  возникали
слова, обрывки каких-то разговоров,  сравнения  диковинные,  непереводимые
интонации французских фраз.
     Но эта система была пронизана лучами, соединявшими шары совсем другой
системы. И самыми близкими оказались шар с потешкой заячьей мордой и  лицо
беловолосой кудрявой девочки. Стало быть, вот так смешиваются реальный мир
с нереальным, подумал Валька, смешиваются на мо-ле-ку-ляр-ном уровне...
     Валька понял, что с этого когда-то началось.
     Он ощутил себя другим человеком, которого знал только по имени, -  на
минуточку, поймав в чужой фразе свое дыхание.
     Он сказал, балуясь, несколько слов за того человека -  и  тот  принял
их, не возражал.
     Тогда он понял, как неприятно подбородку от высокого воротничка фрака
- и это сразу же вылилось в забавную фразу и пригодилось.
     И он лепил в себе другого человека, веселясь, наслаждаясь собственной
щедростью, отдав ему лучшие мысли, лучшие куски своей жизни.
     Была женщина, которая любила  его,  ее  звали  Мария.  Была  женщина,
которую любил он сам, - Анна. И сам он между этими женщинами - доступной и
недоступной, преданной ему навеки и не нуждающейся  в  его  преданности...
Вот, вот с чего началось - с этого банального треугольника, только женщин,
которые стали Марией и Анной, изначально звали как-то иначе!
     А треугольник, разумеется, стал обрастать всякими  странными  вещами,
заячьей мордой, скомканными перчатками, обгрызанным гусиным пером, дюжиной
женских профилей на  полях  исчерканного  стихотворения.  Шары  и  шарики,
шарики-слова и шары-вещи, все это  сцепилось  между  собой,  сплавилось  и
возникла совершенно неожиданная реальность. Он создал ее сам, вроде как бы
и по своей воле, но удивился безмерно тому, что получилось.
     - Нельзя же быть такими  безнадежными  фантазерами,  -  тем  временем
горестно  упрекал  всю  компанию  Карлсон.  -  Нашли  время  для  дурацких
фантазий! Широков, я к тебе обращаюсь  -  ты  ведь  нарочно  парню  голову
забивал этим траханным Пушкиным, или как там его, и кассетами  Чесса!  Про
торжество справедливости вещал - ведь  так?  Взрослый  человек,  а  дурака
валяешь. Додумались - свитер Чесса на человека нацепили и вообразили,  что
Чесс вернулся. Вы ему еще гитару Чесса отдайте... Вот уж точно  -  роковое
сходство!
     Валька молча усмехнулся -  кто  же  на  кого  похож?  Он  -  на  того
ошалевшего парня с гуашью и  аршинными  ножницами  для  пластиковых  букв?
Бывает... А гитара? Хм, гитара...
     - Хорошо, парень толковый оказался,  не  очень-то  поддался  на  ваши
провокации, - сочувственно и одобрительно обратился к Вальке Карлсон. -  А
то бы натворили вы все тут дел. Ведь это  что  же  пришло  в  твою  дурную
голову? А?
     - Не твоя печаль, - ответила Изабо.
     -  До  дуэли  додумалась.  Решила  правду  выяснить  в  экстремальной
ситуации! Ну, хочешь, я скажу тебе правду? Сегодня,  пожалуй,  уже  можно.
Да, наверно, и нужно. А то я уеду по делам,  а  вы  тут  опять  Божий  суд
устроите.
     - Почему вдруг сегодня? - спросил Широков.
     - Потому что  с  завтрашнего  дня  в  этой  Богом  обиженной  стране,
возможно, будет  объявлено  чрезвычайное  положение.  И  правдой  этой  вы
воспользоваться попросту не успеете.
     - Откуда такая информация? - мрачно поинтересовался Широков.
     - Перестань, Пятый, у него  всегда  точная  информация,  -  вмешалась
Изабо. - Во всяком случае, по таким вопросам. Ну  так  чем  ты  нас  решил
обрадовать, банный сотрудник? А главное - почему?
     -  Потому,  что  у  меня  нет  времени  вас  всю  ночь  караулить   и
воспитывать, всех четверых, - подумав, отвечал Карлсон, и было  ясно,  что
это - чистая правда. - Время поджимает. Дел  у  меня  этой  ночью  -  выше
крыши. Хорошо хоть, успел за руку удержать от опасной глупости. Ведь  если
я сейчас уеду - вы опять ухватитесь за свой маскарад,  потащите  Валентина
ко Второму, на манер выходца с того света, и очень удивитесь, если  Второй
не рухнет в обморок. А этого делать не надо. Второй все  равно  не  скажет
вам, где рукописи и кассеты Чесса. Хоть об стенку  лбом  его  бейте  -  не
скажет. И поступит вполне разумно. Потому что смотрит дальше  собственного
носа... не то, что некоторые...
     - Он знает? - беззвучно спросил Широков.
     - Он сам их и отдал. Никто, кстати, не заставлял. Просто  спросили  -
Михайловский вам ничего на хранение не  отдавал?  Клянусь  -  деликатно  и
вежливо спросили! На положительный ответ не очень-то и  рассчитывали.  Так
что могу вас обрадовать - пьесы вообще в природе не существовало,  а  была
тетрадка с цитатами и набросками.
     - Откуда такая информация? - надвигаясь  на  Карлсона,  снова  грозно
спросил Широков. Карлсон, даже не подумав доставать пистолет,  отстранился
от этой нависшей глыбы.
     - А ты еще не понял? - яростно набросилась на Широкова  Изабо.  -  Ты
еще не понял? Да он же сам держал в руках эту тетрадку - держал? Да?
     - Было дело, - согласился  Карлсон.  -  И  тетрадку  эту  жеваную,  и
показания Второго. Вот кого мне жалко в этой дурацкой истории  -  так  это
Второго. Очень  даже  неглупый  парень.  Тетрадка,  повторяю,  толщиной  в
полтора миллиметра, а записей в ней, хоть и  мелким  почерком,  с  гулькин
нос. В основном цитаты из всяких историков с сожалениями насчет утраченных
сибирских стихов. Второму тоже нелегко пришлось. И если бы речь шла только
о черновиках Михайловского, он бы их  не  выдал.  Но  тут  было  другое  -
подпольный журнал. Это уже покруче.
     - Какой еще журнал? - не очень искренне удивилась Изабо.
     - Ваш Чесс ввязался в издание подпольного  журнала.  Редакция  у  них
была в Питере, назывался - "Мария". Можно подумать,  ты  не  знала...  Вот
Широков точно не знал! - усмехнулся Карлсон. -  И  Верочке  Чесс  тоже  ни
слова ни сказал. Потому что от них журналу все равно никакого проку бы  не
было, это и поэту ясно.
     - Я перепечатывала стихи  для  этого  журнала,  -  сердито  возразила
Верочка. - А если вы не могли понять, на какой машинке, так это я объясню.
Я к одной бабушке в гости ходила, а у нее такая симпатичная машинка, прямо
как из музея.
     - Еще того не легче... - проворчал Карлсон.  -  Ладно,  я  ничего  не
слышал... Так вот, на квартире Второго думали проводить обыск.  Ну,  нашли
бы кое-какую чушь - карикатуры,  эпиграммы  на  вождей,  и  получилось  бы
неприятное, но банальное дело...  Перенес  бы  его  ваш  Второй  даже  без
валерьянки. Подставил его именно Михайловский. А не наоборот!
     Карлсон  насладился   потрясенным   молчанием   тройки   безумцев   и
постороннего человека, манекена Вальки.
     - Второй очень удивился, получив три толстенные  папки,  -  продолжал
Карлсон. - Он прекрасно знал, что написал и что пишет Михайловский. А  тот
отдал ему на хранение и журнальные бумажки, и свои рукописи. Он-то  думал,
что обыск сперва будут делать у него! А Второй даже не знал, что  такое  в
этих трех папках... Когда у него спросили, что он  знает  о  "Марии",  без
особой надежды спросили...
     - Три сафьяновых портфеля... - ни к селу ни к городу  сказал  Валька.
Он имел в виду те три пропавших без вести портфеля, о которых давным-давно
за чаем толковал ему Широков. Но даже Широков его сейчас не понял,  потому
что смотрел в рот Карлсону.
     - Очевидно, там была и пропавшая  повесть,  -  заметила  Изабо.  -  И
тексты песен.
     - Много там было всякого добра, - согласился Карлсон. - Когда  Второй
понял, что за "Марию" возможны крупные неприятности, он, естественно,  всю
эту мазню отдал и спасибо сказал, что  забрали.  А  потом  пошел  к  Чессу
разбираться. Потому что у них такого уговора  не  было,  чтобы  подпольный
журнал прятать. И еще - он знал, что Чесс за границу намылился,  а  сам-то
он никуда удирать не собирался. В общем, разборка вышла неприятная...
     Карлсон умолк. И прочие тоже молчали. Каждый, видно,  выстраивал  для
себя ход этой неприятной разборки, завершившейся полетом из окошка.
     - Так, значит, не в вызове дело? - осознал Широков.
     - Да не уехал бы он ни за что! - воскликнула Верочка.  -  Ну  как  он
отсюда уедет?..
     - Какие-то вселенские враки... - буркнула Изабо.
     - Так что оставьте вы в покое Второго, - сказал  наконец  Карлсон.  -
Дайте человеку спокойно жить и работать. У него не было другого выхода.  А
теперь... ну, через пару месяцев... ну, в общем, пусть его спокойно  пишет
свои  повести!  Он  ведь  хорошо  пишет,  я  сам  читал,  и  рукописи,   и
опубликованное...
     - Это ты с ним беседовал? - спросила Изабо.
     - Я с ним уже потом побеседовал, перед  тем,  как  комиссовался...  -
лицо Карлсона стало жестким, внезапно он усмехнулся и фыркнул. -  Так  что
трогать его искренне вам не советую.
     - Какое все-таки свинство... - прошептала Верочка.
     - Чего и следовало ожидать, - тупо глядя в пол, ответил  ей  Широков.
Услышанное настолько его ошарашило, что он как-то незаметно осел в  кресло
и наполовину съежился. - Значит, рукописи погибли...
     Валька посмотрел на него - и тут увидел  между  диваном  и  портьерой
едва обозначенный туманной линией силуэт. Сперва он подумал было, что  это
возникает женщина.
     Но когда отбросил тень на стенку  длинный  гриф,  Валька  понял,  что
видит гитару...


     Гостиничные обои были казенные - в мелкий цветочек, желтый и голубой.
Оттого и призрак гитары был в такой же цветочек, будто инструмент обтянули
ситцем. Валька даже развеселился - вот  получилась  бы  у  Чесса  песня  о
ситцевой гитаре! Ничего кроме случайного образа еще  не  было,  но  Валька
знал, что отсюда и стартует песня. О том, что э