ти,  желает  поскорее  от  него
отвязаться. Да и сам Король  Тарантландский  Руслан  не  ахти  в  вопросах
дипломатии, хоть и Миротворец. И на это накладывается проблема престижа  в
политическом соревновании  меж  Тарантландией  и  Сколопентеррой  и  посол
последней, решаясь на свой страх  и  риск,  в  пылу  суматохи  выкрадывает
Блюмбеля и... ошибается, потому что Феодос первопроходец, а  первопроходцы
в новых местах, независимо от того  кто  они  и  где  это,  всегда  чуждые
элементы.
     - Феодосушка, - сказал Дуреман, - сейчас я лечу на  Землю  и  милости
прошу лететь со мной, это я, дурак, заманил тебя сюда.
     - Ты совсем ни при чем! А  я...  совершенно  еще  ничего  не  сделал.
Останусь. Я уже вижу цель и добьюсь своего - мы с  Дуремонией  расстанемся
только друзьями. У меня больше нет  мыслей  что-либо  корректировать,  ибо
правы все - каждый со своей точки зрения.
     - Бог судья! Но я за тобой вернусь.
     - Поль, прощай. Нет, до встречи.


                               Глава шестая

     И вот позади все треволнения. Я уже не  грозный  боец  Ордена  Кольца
Молотила, а  снова  свой,  миленький  Феодос  Блюмбель,  еще  так  недавно
прилетевший с Земли. И нет, конечно же я совсем не тот Блюмбель,  что  был
раньше, решительный,  непосредственный,  парящий  беркутом  над  облаками;
естественно, отложили отпечаток  на  характер  те  события,  которые  меня
коснулись. Ведь, когда любой кто узнает, что мир шире  его  представлений,
становится  осторожнее,  затаеннее.  И  все-таки,  несмотря   на   широкие
удручающие обстоятельства, сопровождавшие события  тех  дней,  иногда  мне
хочется вернуться в земли Сколопентерры и досмотреть, поглубже вникнуть  в
ее жизнь, что я побоялся сделать тогда, потому что пребывал  как  будто  в
состоянии оцепенения. Надеюсь, Читатель простит  мне  упоминание  об  этой
моей слабости, ведь слабости невольно некоторое количество раз  в  течение
жизни всплывают из памяти, раздвигая любые заслоны.
     Но довольно. Лучше для искупления вины  приведу  одну  черту...  даже
свойство  характера  моего,  которое  может  показаться   любопытным   для
Читателя,  заинтересовавшегося  моей  судьбой  чрез   сию   продолжающуюся
исповедь. Оно заключается в том, что мне неинтересно дважды  проходить  по
одной тропе. Или, другими словами, почти всегда  становится  скучно,  если
вдруг приходится вторично бывать хоть даже и в интересном месте. А посему,
зная, что от свойства характера никуда не денешься, всеми силами  стараюсь
по  первому  приезду  осмотреть  как  можно  больше   того,   что   всегда
осматривают, чтобы второй приезд был обоснованно бессмыслен.
     Теперь же я достаточно утомил Вас пустяками,  что  легко  перехожу  к
дальнейшему повествованию.
     Как  только  я  твердо  решил  покинуть  темную  для   меня   столицу
Сколопентерры, сразу объявилось немало доброжелателей, а иные назывались и
друзьями, которые стали советовать как мне  далее  быть.  Одни  предлагали
немедля отправляться на поклон к Королю  Руслану;  другие  во  весь  голос
сожалели о том, что я отказался лететь восвояси,  считая,  что  я  упустил
немыслимую возможность махом разбить гордиев узел противоречий, и сожалели
так, что доходило и до стычек даже; но  хорошо,  что  остальные  отчетливо
понимали, что под жалостью их кроется гордыня,  а  не  сердечное  участие.
Третьи же, не вникнув в то, о чем идет  речь,  мгновенно  приводили  массу
примеров, когда путник, оказывавшийся перед выбором, в конце концов  ходил
"и налево, и направо, и прямо".
     Единственно по-деловому и в своем роде оригинально  поступил  Гурвиц,
живехонько добывший туристическую путевку по странам ближнего зарубежья  и
вручивший ее мне со словами:
     -  Поезжайте,  Князь,  развейтесь,  осмотритесь  и  совершеннейше  не
думайте ни о чем, что вас беспокоило - за этим еще станется. Да отдохните,
пока дают - что ли мне вас наставлять как ребенка.
     - Вы правы, - ответил я, - это именно то, что мне сейчас нужно.  Долг
с моей стороны.
     - Езжайте, полноте! Поднимем в честь отъезда бокал с мускатом.
     Ехать предстояло на автобусе. На  огромной  площади,  возвышаясь  над
другим транспортом, он уже поджидал нас, великолепный сверкающий красавец,
подмигивая прохожим отсветами солнца в фарах.
     Перед самым отправлением всю туристическую группу  пригласил  к  себе
некто в кепи, каких обыкновенно называют  "человек  в  штатском".  Звонким
голосом он расставил всех полукругом от себя и начал с того, что, дескать,
не собирается  читать  нам  морали,  что  наша  любимая  страна  настолько
могущественна и величава, что как бы ни вел себя  ваш  брат  в  ущельях  и
джунглях прочего мира, он  будет  неизменно  ставится  в  пример,достойный
высочайшего подражания. И хоть мне в ум не лезет  как-либо  сомневаться  в
достоинствах сыновей моей матушки родины, все  же  я  не  понимаю,  почему
иногда-таки случаются оглушающе неприятные прецеденты, наводящие на  мысль
о том, что ваш брат вбирает в голову, будто ему  все  дозволено,  ну  там:
оставлять дома голову, подставлять грудь под  шальные  пули,  распродавать
налево и направо еще  не  распроданные  до  конца  государственные  тайны,
раздавать незнакомым, но примелькавшимся  в  иных  видеодокументах,  лицам
чаевые и подаяния, иной раз в размерах  своих  превышающих  годовой  доход
некоторых государствишек, или что еще непонятнее, проигрывать такие  суммы
в казино. Знайте, что родина  не  беспросветно  завязывает  глаза  на  эти
извращения.
     Впрочем, что это я. У всех у вас такие милые приятные  лица,  вы  так
наряжены и опрятно одеты, что и думать противно о...
     - Знайте, - заорал он, - что и изменники родины не уродские  хари,  а
такие же милые приятные лица! А посему вам строго предписывается несколько
НЕ и ДА. НЕ удаляться от экскурсовода до потери его из виду,  без  особого
на то разрешения. НЕ вступать с иностранцами в сношения, порочащие кого бы
то ни было, помимо этого иностранца. ДАвать информацию экскурсоводу о всех
выходящих из ряда вон происшествиях с собой самим  или  с  кем  другим  из
вашей же группы. ДАкладывать о любых ваших неверных действиях,  которые  в
будущем могут быть обращены супротив вас или вашей родины.  А  теперь  вне
зависимости    появились    ли    у    кого    вопросы,    считаю     всех
проинструктированными.
     - Но никто не уходит! - громко  остановил  он.  -  Не  толкаясь,  все
расписываемся в этом журнале.
     Наконец, формальность была окончена и мы направились к автобусу.
     - Внучиньки, - вдруг заскрипел  рядышком  протяжный  голос,  -  ми...
лаймаи...ии
     Я оглянулся и увидел, как за нами телепалась,  еле  волоча  ноги  под
подолом,  ветхая  суковатая  старуха.  Казалось,  что  она  бежит,  правда
значительно медленнее, чем шли мы, но и это ей давалось невыразимо трудно.
     - Бох видит все... Ни распотничайте, внучиньки...
     Голос становился тише и глуше - старуха отставала.
     - Я ста...ра стала, а вы ма...лодыньки, неопытны и про бока забывайти
и перемейтевайтесь, а... вернасть хра...анить Моло...
     "Ик", - что-то визгнуло и старухин  голос  затих.  Вокруг  зашептали:
"Агент". Мы уж  подошли  к  автобусу  и  там  только  мне  удачно  удалось
обернуться, не вызывая подозрений, пока все столпились у дверей -  древняя
мать стояла на корточках и замысловато молилась за нас, грешных,  воздевая
к небу попеременно то нос, то руки.
     Тут пришла моя очередь вбежать в  автобус  и  пробираться  по  узкому
проходу между рядами, выставив вперед мой старенький чемодан, а в зад меня
пихало нечто чрезвычайно громоздкое и угловатое и я все пытался обернуться
посмотреть, но не доставал туда взглядом, а из-за этого чуть  не  пронесся
мимо своего места. Ведь если б мимо, то как  мы  потом  разминались  бы  с
последующими - понятия не имею.
     - Ой же пошевеливайтесь! - бурчали сзади. - Ну растяпа!
     Я забросил чемодан на полку, застегнул сеткой и,  переволочась  через
коленки моего будущего соседа по турне, с  которым  еще  не  познакомился,
плюхнулся в кресло.
     - Простите, - буркнул я ему извинение, устроился поудобнее  и  только
тут взглянул в его лицо.
     - Ничего, все нормально, - кивнула она. Ее личико было  белее  белого
мрамора. Я смутился, зарделся, еще и еще раз  принес  извинения,  а  потом
назвался.
     Ее звали Эолой и она ехала по настоянию родителей повидать мир,  пока
в колледже длились каникулы.
     - В чем-то мы с вами схожи, согласитесь, - засмеялся я, - может  быть
и подружимся.
     - Господа, мороженое! - прервал  нас  громкий  баритон.  -  Эскимо  в
шоколаде,  в  вафельных  стаканчиках,  с  ванилином,   клубничное.   Берем
мороженое!
     С огромной картонной  коробкой,  перехваченной  жгутом  он  пошел  по
проходу. Я вспомнил, что такое уже видел когда-то в электричках.
     - Вам какое? - громко спрашивал он  и  все  в  салоне  притихли,  все
уставились на него, а он невозмутимо приближался.
     - Нам тоже, - попросил я. - Эолочка, угощайтесь.
     - Что выбираете, господа?
     - Какое вам, Эолочка?
     - Любое, - капризно сказала она.
     - Два клубничных, - сказал я парню.
     Мы приняли по стаканчику, стали неторопливо лизать, а парень  чего-то
продолжал стоять.
     - А деньги?
     Я обернулся на задние кресла - не у них ли он что спрашивает.
     - Я к вам обращаюсь. Деньги?
     - Деньги? Ах, деньги! Ну разумеется, ну какие могут быть вопросы, - я
перекладывал мороженое из руки в руку, а свободной рукой судорожно шарил в
карманах.
     - Возьмите, - сказала Эола. Она достала свой кошелек и расплатилась с
парнем. - Да не ищите, бог мой,  я  заплатила,  ну  какой  вы  смешной,  -
сказала она мне, все еще шарившему пыль по  карманным  швам.  Я  покраснел
наверное  больше,  чем  вареная  креветка  и   изо-всех   сил   постарался
стушеваться. Случайно  я  сунул  руку  в  нагрудный  карман  и  совсем  уж
неожиданно нащупал что-то круглое, могущее оказаться и монетой. Я поскорее
извлек ее на свет - и действительно это оказалась монета  номиналом  в  50
(чего?),  на  обороте  которой   рельефно   выступало   что-то   отдаленно
напоминающее штурвал парусника.
     - Возьмите, Эол, - смятущийся, протянул я монету и  тут  же  проворно
добавил: - а остальное, если не хватает, я малость попозже отдам, ладно?
     - Спрячьте, - посерьезнев, проговорила девушка. - Ох, да спрячьте же,
наконец, бог ты мой.
     - Но почему вы не хотите взять! - обиделся я.  -  Говорю  ж,  угощаю.
Возьмите, - я сунул монету ей в карман.
     - Да что вы ко мне лезете! - взвизгнула.  Она  испуганно  вытащила  и
поскорее отдала монету мне. - Вы что, дурачок? Это ж пятьдесят империалов.
     - Это... мало? много?
     - Вы что, дурачок? - повторила она. - Мороженое стоит  ...  в  десять
тысяч раз меньше.
     Ее испуг передался мне.
     - Извиняюсь, не знал, - пробормотал я сконфуженно.
     - Откуда ж вы... такой?
     - С Земли.
     - Откуда, откуда? - и тут, будто поняв все,  она  рассмеялась  чистым
звонким голосом. - Ой, у вас мороженое течет.
     Я приподнял стаканчик и вдруг со дна его сорвалась  большая  молочная
капля и - прямо на штаны. Я сразу бросился  к  опасному  месту,  высасывая
ставшую неприятной сладость. Теперь  тающая  жидкость  грозила  перелиться
через край, впрочем, набухая и на дне Я опять высосал, и  опять,  и  тогда
только обвел глазами окружение. Не заметил  ли  кто  происшедшую  со  мной
неловкость?
     Эола тоже мучилась. Глубокая  трещина  ее  стаканчика  протекала  вся
разом, и Эола с повлажневшим личиком внимательно следила за  неуправляемым
процессом таяния. Я снова  высосал  сгруппировавшуюся  на  моем  мороженом
каплю. Насколько я мог видеть, половина автобуса была в нашем положении.
     -  Горячие  мясные  беляшики!!  -  пронеслась  по   проходу   горячая
полногрудая женщина с алюминиевым коробом.
     -  Покупайте  газеты!  Интересные  -  жуть!  Программа   телепередач.
Анекдоты. Криминал. Людоеды. Маньяки. Новости. Газетки, пожалуйста.
     - Внучиньки-и!.. Бога!  Бога  неза...  бутти-и,  -  опять  заголосила
дорвавшаяся до аудитории бабка.
     Мимо нас неспеша пробрался дед с газетами и вышел через заднюю дверь.
Автобус заурчал.
     Тронулись! Я и забыл про мороженое и  еще  одна  капля  шмякнулась  в
шнуровку туфли.  Начало  поездки  выдавалось  катастрофическое.  Последний
глоток льдом обжег горло. Я откинул голову  на  высокую  спинку  кресла  и
посидел немного спокойно, приходя в  себя.  Оставались  пальцы.  Они  были
запачканы подсыхающим молоком и липли ко всему - и не только липли,  но  и
просто мешали. Рядом сидела девушка,  а  подальше  другие  люди,  так  что
облизывать было неприлично, но еще стыдливее было  осознавать,  что  забыл
захватить с собою носовой платок. Душа моя то краснела, то леденела.
     Когда все мучения кончились (с подачи Эолы я вытерся ее  платком),  я
вновь откинул голову и почти с оргазменным восторгом наблюдал,  как  через
проход наискось респектабельный мужчина кусал беляш и из него струйкой  во
все стороны брызжал сок.
     А тем временем мы уже вовсю мчались. Гид принялся нараспев  описывать
памятники, которые мы проезжали и историю этих мест. Все у него получалось
замечательно и складно, а каждое событие, о котором он упоминал - чуть  не
знаменательней  всех  историй  на  свете.  "Обратите  внимание,  судари  и
сударыни, СПРАВА... по ходу нашего лайнера располагается КАМЕНЬ, на  месте
которого... Вот сейчас он особенно хорошо  виден...  На  его  месте  будет
воздвигнута СТЕЛЛА памяти всех... погибших... в Свободной ВОЙНЕ..!"
     - У вас были войны! - повернулся я к спутнице  и  с  трудом  сглотнул
подступивший к горлу комок. Правда дохнула омертвляющим перегаром.
     - Да. Была одна - несколько раз.
     "...  и  превысит  по  высоте,  -  продолжал  гид,  -  все  обелиски,
расположенные по  пути  нашего  следования  по  Чудному  Брегу  Лукоморья,
пограничный пост которого... мы сейчас минуем."
     Мы обогнули полосатый красно-белый шлагбаум и  углубились  в  страну,
чьи  люди  издавна  славились  открытостью  души,  немыслимым  количеством
оригинальных  народных  ремесел  и  всеми  этими   плясками,   частушками,
гуляниями. Во всяком закутке здесь обязательно играл оркестрик с звенящими
медными трубами или играл баян - и оттого было радостно мне, что история у
них на месте, что предания старины  глубокой  находятся  в  одном  ряду  с
новейшими шедеврами мысли и никогда не оплетаются паутиной забвения.
     Нас высадили неподалеку от исторического  центра  их  славного  Града
Стольного, раскинувшегося  на  трех  холмах,  вместе  зовущихся  Кудыкиной
горой, сплошь  поросших  дубравами  и  бесчисленными  пылающими  златом  и
сребром маковками церквей. Городок, укутанный зеленью, спускался к  самому
морю, синевой уходящему к горизонту. Домики были и из камня, и из  дерева,
и все с любовью выделанные - как можно было не подивиться этакой красотище
рук человеческих.
     Ради удовлетворения неизменного  туристского  желания  "пощупать  все
руками", нам объяснили где будет стоять автобус и на час отпустили  совсем
- прогуляться, полюбоваться  иным  диковинам,  посетить  магазинчики.  Что
касается магазинов, то все они  давно  были  пристроены  к  предприимчивым
купеческим рукам и внутри все блистали современной безукоризненностью.
     Обедали и ночевали мы в четырехзвездочной гостинице на окраине  Града
Стольного, построенной в стиле средневекового замка на  скале  близ  моря.
Скалу  паутиной  опутывали  каменные  спускающиеся  ступени  с   каменными
перилами, площадки у гротов, с которых открывался пугающий вид на бьющиеся
в припадке до розовой пены волны, а со двора замка под кроны дубов  веером
расходились пунцовые терренкуры.
     Все дни я ухаживал за чудной девушкой Эолой, по вечерам мы  танцевали
на сказочных дискотеках, рано утром, с самым восходом солнца прогуливались
в рощах, слушали  неумолкающих  птиц,  семечками  кормили  полуприрученных
белок, а днем  плескались  и  нежились  в  лучах  солнца  на  великолепных
золотистых пляжах Лукоморья.
     Через несколько дней нас  на  пароме  свозили  на  заповедные  фьорды
Буянского   архипелага.   Название   это   совершенно   неправильное,   но
прижившееся; Буян, огромный,  известный  дурной  славой  остров,  которому
архипелаг был обязан наименованием, лежал к юго-западу от  него  далеко  в
открытом море. Буян являл собой останки страшной деятельности  вырвавшейся
из-под земной коры магмы, он был верхушкой горы-локалита, а архипелаг же -
верхушкой мощного Срединного хребта, когда-то  давным-давно  ушедшего  под
воду. Бесчисленные островки архипелага не  принадлежали  какому-то  одному
народу - по Шемаханстанскому договору от две тысячи ...того года они  были
объявлены биосферным заповедником, благодаря чему в их лесах и джунглях до
сих пор сохранились чрезвычайно редкие виды животных. Я лично там наблюдал
в естественном состоянии  грязного  тупорылого  единорога,  а  уж  сколько
гнездится птиц в иссохшихся расщелинах  -  не  описать  никакими  словами.
Наверное, мне на всю жизнь врезался в память момент, когда птицы с дружным
криком взмыли в небо, и заслонили своими крылами свет  солнца.  Гид  также
утверждал, что еще  салтанские  мореходы  неоднократно  наблюдали  пыльные
стада туров, вытаптывавших тучные пастбища, а Вторая Гвидонская экспедиция
подробнейше описала таких птиц, как грифоны и фениксы, которых, увы, с тех
пор больше никто не видел.
     Вернувшись из этих диких мест мы направились автобусом по  территории
грандиозного Союза Светских  Республик,  ныряли  по  сопкам,  наслаждались
открытыми следами  цивилизации,  махинами  электростанций,  разбегающимися
опорами ЛЭП и видами приближающихся небоскребов Сьюпе-Фьюче. Правда, в тот
день палило нещадное солнце, а у  окна  как  раз  сидел  я  (как  истинный
джентльмен, я усаживал Эолу на лучшее из  двух  мест,  поэтому  мы  иногда
менялись креслами), и от того  мне  сильно  напекло  голову,  поэтому  все
прелести  цветущей  нации  воспринимались  с  величайшим  трудом.  Одно  и
запомнил, что заезжали на космодром, да проехались по  главному  проспекту
города, где что ни здание, то коммерческий банк, фондовая биржа  или  офис
какой-нибудь корпорации.
     Ну и еще  мы  прокатились  по  Уйской  долине,  лежащей  между  двумя
полосами  хребтов  Верхнего  и  Нижнего  Каргаза,  затем   продолжительным
рискованным серпантином  поднялись  до  Седьмонебесного  перевала,  откуда
обозрели как на раскрытой ладони все  забеленные  вершины  пятитысячников,
подивились на свергающийся с  девяностометровой  высоты  водопад  Коварной
Молодости, обозрели грязный, притаившийся  до  времени,  Барский  Подол  -
ледник с шириной до 6-ти километров и длиной около 15-ти.  Снизу  от  него
щетинились полосы поваленных деревьев, словно  там  обитала  сама  смерть.
Облаков в тот день почти не было, но  Высокий  Дух  -  высочайшая  вершина
Верхнего Каргаза все равно был покрыт ядовито-хмурыми вертикально-слоеными
тучами, так что легендарной макушки его мы так и не увидели.
     Таким же опасным, и воспринимаемым с такой необычной смесью  восторга
и страха одновременно, что непременно хотелось есть,  серпантином  автобус
бодренько  спустился  по  ту  сторону  перевала,  что   уже   принадлежала
Сколопентерре, перемахнул по висячему мосту через Шустр и уже  совсем  без
остановок помчался в Золотодали - столицу Сколопентерры.


                              Глава седьмая

     Электричка докатилась до тупика и с глухим  шипением,  будто  вздыхая
устало, остановилась. Я схватил чемодан  и  поспешил  втиснуться  в  толпу
людей, выходящих из вагона. Я хоть и  не  торопился,  однако  ж  время  не
стояло, а мне еще надлежало устроиться. В прошлый раз я заходил в город  с
космодрома, а теперь с железнодорожного вокзала, так  что  снова  не  знал
дороги. Некоторые с тревогой огля