ных  документов,  запаха  просиженных  штанов  и  грохота   водопада
льющейся грязи на компрометируемых объектов. Стены  глухо  вибрировали  от
частой  дроби  дал„ких  ожесточенных  кулачных  ударов.  Лязг   отточенной
гильотины вызывал болезненные  сжимания  вдоль  всего  спинного  мозга  до
самого копчика. Пахло свежеотпечатанными деньгами. Директор повел  нас  по
рекреации с низким потолком, с решетками на окнах, с  раскачивающимися  от
сквозняка  голыми  слепящими  лампами,  со  скрипящими  от   ничтожнейшего
прикосновения досками пола и открыл дверь в спортивный  зал.  От  стены  к
стене катались и бряцали вместо мячей отполированные человеческие  черепа.
Молчаливые ребята в отвисших на коленках трико обернули к нам угрюмые лица
и застыли, вопросительно глядя на директора.
     - Продолжайте,  господа,  -  кивнул  им  директор,  а  нас  пригласил
усесться на бревно вдоль стены с зеркалами.
     -  Сейчас,  -  гипнотически  сказал  он,   плавно   жестикулируя,   -
воспитанники учатся ходить по головам, как видите. В Школе мы  их  обучаем
всему, что только может пригодиться для ведения  войны  в  верхах:  и  для
держания затяжной осады, и для стремительной атаки. Власть должна состоять
из профессионалов, поэтому в программе обучения есть искусство красноречия
- вплоть до манипулирования аудиторией, искусство одеваться так, чтобы  на
вас смотрели как на главную фигуру  на  сцене,  мы  да„м  ясное  мышление,
стальные нервы,  молниеносную  ответную  реакцию.  Каждый  из  выпускников
сможет командовать армией или разобраться в  психологии  замкнутейшего  из
людей. Они пишут стихи,  сочиняют  музыку,  философствуют,  разбираются  в
науках. Они приучены  поддерживать  собственное  достоинство,  знают  цену
деньгам, они способны постоять и за себя и за других.  И  не  последнее  в
этом списке их умение любить, дружить, прощать...
     Я  посмотрел  на  мальчиков.  Они  были  такие  умилительные.   Один,
веснушчато-рыжий, с зам„рзшей злостью на  желваках,  с  жидкими  волосами,
снял ч„рный потный носок и наступил  ногой  на  череп,  попав  пальцами  в
глубокие  пустые  глазницы.  Так   он   довольно   продолжительное   время
балансировал на одной ноге, а когда закончил,  я  позвал  его  и  спросил,
стараясь выдержать равенство:
     - Как тебя зовут?
     - А чего о погоде разговаривать! - громко ответил он. -  Сегодня  она
такая, завтра  другая.  -  и  резко  отош„л,  будто  отрезал  все  пути  к
отступлению.
     ... - Они приучены ч„тко ставить условия проблемы  и  последовательно
решать ее, не бояться никакой опасности и  ответственности,  они  навсегда
побороли лень...
     Прочитав пылкую речь, директор пов„л нас по  пустым  гулким  классам,
где занимались будущие президенты и вс„ также мистически  улыбаясь,  вывел
через ч„рный ход на улицу.
     - Уф, - вздохнул Гурвиц.
     - Я  слышал,  -  сказал  негоциант,  -  они  собираются  выносить  на
обсуждение Парламента поправку к Закону о Выборах: каждый избиратель имеет
право одновременно не только отдать свой голос ЗА своего кандидата,  но  и
проголосовать ПРОТИВ какого-то одного кандидата...
     Тут Крошка О'Буреллен поднял руку и негоциант оборвал  на  полуслове,
не договорив мысль.
     - Судари, - обратился Крошка, -  мы  видим  перед  собою  двухэтажное
здание из красного кирпича.
     Мы его заверили, что да-де, видим, и очень даже ясно.
     - По центру фасада, - продолжил он, - мы можем заметить обитую златом
дверь.
     Да, и это мы могли  наблюдать,  и  снова  подтвердили  положительными
кивками.
     - Справа от двери вывеска. О ч„м она? Я подслеповат и отсюда не вижу.
     - Так... "Комиссия по Изобретениям", - прочитал Гурвиц.
     - Ага! - обрадовался Квартирмейстер. - А разве нам  не  дано  задание
познакомить уважаемого Князя Блюмбеля с передним фронтом нашего жития?
     - Даже приказано! - выскочил  негоциант  и  все  на  него  пристально
посмотрели. Он смутился.
     - А разве не здесь проходит передний фронт нашего жития?  -  закончил
Крошка.
     - Здесь! - хором воскликнули Гурвиц и негоциант, да  так  смело,  что
даже не поверили самим себе.
     - Я не прочь посмотреть, - сказал я, - но... вечер уже.
     - Утро! - крикнули они и мы ринулись на новый бастион.
     В этот раз никто не встречал. В тесном холле затхло пахло  и,  пуржа,
взвивались  ураганчики  бумажной  пыли,  нанося  по  углам  барханы.   Над
пустующей   вахтой   бормотал   громкоговоритель.   Запустение   задумчиво
перебирало струны скоробленного  от  старости  тюля  на  окнах  и  ш„потом
повторяло возмущенные крики и  дикий  топот,  просачивавшиеся  со  второго
этажа. По спиральной железной лестнице мы тяжко взобрались наверх и  нашли
кабинет, из которого исходил шум. Гурвиц резко распахнул дверь и, выбросив
впер„д руку, сжимающую красное удостоверение, ужасным голосом заклокотал:
     -  Продолжать  работать!..  Орден  Кольца   Молотила!   Не   обращать
внимания!!
     Пять человек - а столько их было в комнате - испуганно  взглянули  на
нас и быстро отвернулись, словно ничего-то и не заметили.  У  четверых  из
них  на  макушке  лежала  красная  тряпочка  с  привязанными   к   уголкам
бубенчиками - при резких телодвижениях эти бубенчики заливисто надрывались
звоном. Эти четверо и назывались Комиссией по Изобретениям,  а  возглавлял
е„ председатель - ссутуловатый,  шаркающий  подошвами  по  полу,  в  синем
пиджачке, с картофельным носом мужчина средних лет, назовем  его  А.  Даже
встретившись с ним  в  темноте  можно  было  догадаться,  что  он  и  есть
председатель своих коллег, хотя, по-видимому, и не  самый  председательный
из всех председателей такого рода.
     - Га-га-га, - хохотнул он, - и эта штука пашет?
     - Я только... объяснял, - начал было пятый в комнате, Изобретатель, и
речь  его  от  неуверенности  была  лакуничной.  -   Аппарат   работает!..
Чертежи... Опытный экземпляр...
     - Так, - сказал Б.,  второй  из  Комиссии,  маленький  ростом,  ладно
скроенный,  чернявый,   с   просединоватой   бородкой.   И   после   этого
"затормозил". Девятнадцать минут шестьдесят две секунды молчания.
     - Эо-о-о, - отозвался возмущенно В., показав всем  подбородок  бычьей
морды, - но ещ„ же н...не должно бы-ыть п...перерыва! - его  циклопический
рост и телосложение указывали не то на борца, не то на баскетболиста.
     Теперь гости ждали что скажет четв„ртый. Слой жира  под  щеками  и  в
других местах под кожей того передвигался, следуя неизвестным  течениям  -
мощная прослойка,  которую,  не  опасаясь  безработицы,  могли  изучать  и
описывать в кипах до смешного серь„зных научных журналах  и  академических
программных фолиантах два-три молодых института  и  с  десяток  шарашкиных
контор.
     Г. ошарашенно похлопал глазами.
     - Аппарат?! А давайте посмотрим на него с другой стороны!
     Комиссия переглянулась. Комиссия подняла указательные пальцы вверх  и
вразнобой нестройно встала. Комиссия с  мелодичным  звоном  построилась  в
колонну. Колонна,  растянувшись  в  безумно  длинного  червя  во  главе  с
председателем, обогнула объ„мистое изобретение Изобретателя, поведшее было
усатым пеленгатором, и встала неровной шеренгой с другого его боку.
     - Га-га-га, - вдруг загоготал председатель и даже  прослезился:  -  А
вчера помнишь? Анекдот Опять Заливайко рассказывал! Гы-гы-гы! Смешно было.
     - Умоляю! - чуть не рыдал Изобретатель.
     - Ну и ну, - буркнул В.
     - Да, так вот... - это снова Б. и "погружение".
     Теперь снова все ждали мыслей Г.
     - По скромному моему мнению, - начал тот издалека, но из такого,  что
не просматривался и в подзорную  трубу,  -  величайшим  изобретением  всех
времен и народов была техника безопасности...
     Увы, его заоблачную мысль никто  не  понял.  Непонимать  таких  людей
считалось обычным делом.
     - Го-го-гоо, - ещ„ повыл председатель, прекратил и вытер сл„зы  краем
платочка с собственной макушки. Потом взмахнул рукой: -  Да...ется  минута
на созерцание издели с другой стороны...
     Я подумал про себя: "Это халявщики! Люди, вместо того,  чтобы  делать
просто, делающие сложно. Люди, относящиеся к работе с халтурой, без  искры
творчества. Часто другим они кажутся смешными, но до  той  поры,  пока  не
приходится расплачиваться".
     Вдруг со стороны  Комиссии  послышались  одиночные  хлопки,  а  потом
бурные  рукоплескания.  Не  медля,  Изобретатель  схватил  изобретение  за
антенну и с воплем: "Зарезали!" ринулся прочь,  но,  кажется,  с  железной
винтовой лестницей ему не  удалось  справиться  и  мы  ещ„  долго  слышали
дребезжащие металлические раскаты грома.


                               Глава пятая

     Послушайте же теперь о дне, считаемом мной поворотным  во  всей  этой
истории. Ибо именно тогда отверзлись  очи  и  шелк  розовый  спал  наземь,
допрежь обволакивавший ровно коконом пушистым тело мое и душу.
     ...Стоим это мы в кухне, помню, и кое-кто из приятелей тоже, беседуем
о насущном. Я активно вовлечен  в  разговор  и  вдруг  получается,  что  я
замечаю исчезновение моего куратора Князя  Гурвица.  Это  сразу  несколько
смущает, потому что с остальными  собеседниками  меня  познакомили  только
что, это все хорошие знакомые Гурвица, но не  мои.  Неторопливый  разговор
продолжается, но с каждой минутой  мои  ответные  реплики  становятся  все
рассеяннее, я думаю о другом и досадно  пропускаю  очередную  смену  темы.
Внезапно оказывается, что приятели бурно обсуждают некие  неизвестные  мне
политические    аспекты,    и    так    как    я    не    припоминаю    их
предварительнопричинного  развития,  то  понимаю,  что  попал   в   полосу
кратковременных выпадений из времени и пространства.
     Они ведут себя так, будто ничего не происходит!
     Но может так оно и есть? Ведь нечасто  услышишь  случайно  оброненные
признания в непонимании мира (здесь не в  счет  частные  недоразумения)  и
наоборот, зачастую раздаются презрительные крики: "Не морочьте голову!  Не
толките воду в ступе! Хочешь  быть  счастливым  -  будь  им!"  Нет,  видно
принадлежу я к той бедной группе больных, которые из-за нерешительности  и
слабости своей не в силах уберечь росток изящества тонкой души, и погибает
он в корчах, зажатый хищными тисками небытия прошлого и небытия будущего.
     Именно такие мысли возникают у меня в  голове,  а  затем  я  фиксирую
взрывоподобное расхождение собеседников по своим делам.  Каждый  жмет  мне
руку, благодарит за красивое знакомство, а сам бочком, бочком и  исчезает.
Проходит мгновение и кроме меня остается лишь один-единственный человек.
     - Ну а как у тебя-то жизнь? - спрашивает он.
     - Да так, - отвечаю, - помаленьку.
     И он тоже намеревается исчезнуть, но  тут  в  комнату  протискивается
немой юродивый в замызганном, заношенном до лохмотьев драпе, становится на
колени посреди прохода, нарочно загораживая выход, и умоляюще вглядывается
в простодушные наши лица, тщетно силясь что-то произнести. Что  ему  надо!
Чем мы поможем ему? Иди, иди отсюда! Тот,  кто  стоит  ступенькой  ниже  -
безумно низок; до тех, кто стоит ступенькой выше  -  рукой  подать.  Он  -
ниже. Чем мы ему поможем?!
     Тогда приятель спрашивает:
     - Чего тебе, милый?
     Юродивый расцветает в улыбке, радуясь  что  его  заметили  наконец  и
принимается отчаянно жестикулировать. Но, к сожалению, мы его не понимаем.
     - Да ну чего тебе! - спрашивает приятель. - Не знаешь что делать? - и
берет его за рукав, брезгливо подводит к водопроводному  крану,  до  упора
затягивает вентильную головку и восклицает: - Что-то вот  воду  отключили,
сам не знаю. Не течет и все тут. Ты, милый, сядь рядышком, и  как  потечет
вода из этой вот трубки, так немедленно сообщи  мне  или  Князю  Блюмбелю.
Ясно?
     Юродивый тупо вертит башкой, а приятель тем временем живо ретируется.
Остаемся мы вдвоем. Я  жду  Гурвица,  а  он  садится  на  пол,  по-турецки
скрещивает голени и ждет появления прозрачной струи. Время от  времени  он
бросает на меня мучительные взгляды и я отвожу глаза, я жду  Гурвица.  Кто
мне этот нищий и чего ради я должен ему помогать?
     Тишина. Он сопит тяжко, а так тишина. Где же Гурвиц - ах я  бедолага!
И тут вдруг так тоскливо вспоминается родная Земля,  где  в  любой  момент
купаешься в счастливой общности, где чувствуешь  себя  своим,  и  дома,  и
принимаешь какими есть эти удивительно близкие семейные мелочи. А ты в это
время чрезвычайно далек, ты силишься открыть для себя  мир  новых  друзей,
освоить второй дом, но это никак не получается. Потому что просто-напросто
ты один и в темноте не замечаешь ступеньки, на которой толпятся остальные,
и не с кем сравниться, и нет руки помощи, и нет ответа  к  задаче.  Ты  не
знаешь где та ступенька с остальными: вверху или внизу? Вверх  подниматься
невероятно трудно, вниз спускаться довольно  легко,  но  если  ты  станешь
спускаться,  а  они  наверху  -  ты  пропал,  и  если   станешь   медленно
подниматься, а они окажутся внизу - тоже пропал, а твоя преглавная  задача
- НЕ ПРОПАСТЬ.
     Вдруг я вздрогнул. Это средь тишины звук  заработавшего  холодильника
вывел из оцепенения. Нога одеревенела.  Взглянул  на  юродивого  -  сидит.
Тогда я неловко встал, произведя скрипучий стон металлической ножки  стула
по бетону, и поразминал ступню. Сидит. Сидит. Гурвица нет. Я  обозлился  и
вышел из комнаты - на улицу.
     А на улице жуть, паника, все с тревогой бегут куда-то, или я снова их
не понял. И тут как дунет мокрый ветер и срывает с меня шляпу, она катится
по лужистому асфальту и тогда я недовольно бегу вслед за ней,  а  рядом  в
том же направлении бегут невзрачные серые  плащи,  зонты,  летят,  трепеща
крылышками, грязные бумажки, и все кувырком, вперемежку. Кое-как я догоняю
унесенца, останавливаюсь и как раз тут меня сшибают.
     Это уже слишком!
     Толпа угрюмо охает и бежит дальше, а  я,  будто  оплеванный,  лежу  и
намокаю. И только одна девушка (подумать только!) протягивает мне белейшую
ладонь.
     - Спасибо, - бормочу, встаю и отряхиваюсь.
     - Князь, поспешите укрыться! - и пропадает. Ну и ну!
     Ласково манят огни ресторана обещанием тепла. Тяну за ручку витражной
двери и попадаю в открытое море музыки и света.
     - Первая дверь по коридору - уборная, - вежливо роняет швейцар.
     Чищусь и  прихожу  в  себя.  Вторая  попытка  проникнуть  в  ресторан
оборачивается успехом. Мягко иду по ковровой дорожке  в  длинном  проходе.
Если, думаю, дойду до пальмы у последнего столика и  не  растает  паршивое
настроение, то... то слаб я все-таки оказался и зря поехал сюда, когда мог
сидеть на своем окладе советника.
     - Феодосушка!..
     Еще шаг.
     - Блюмбель!
     Окликнули как стеганули бичом. Не может быть!
     - Поль! А ты как здесь очутился! - я подбежал  к  Дуреману,  не  веря
своим глазам (впрочем, глазам я и раньше не очень-то доверял), растроганно
пощупал его костюм.
     - Ты сядь, не елозь, - притянул он меня к себе. - Не надо  привлекать
внимания,  люди  пришли  отдохнуть,  люди  оборачиваются.  Зачем  приучать
организмы впрыскивать адреналин в кровь безумными порциями.
     - Я соскучился! - сердце стучало как  амортизаторы  без  масла,  ноги
подкашивались, я почти упал на стул.
     - Выпьешь?
     - Поль, я один был, один, я умер, я хочу домой...
     - Ничего. Почти всегда это проходит. Выпей. Иллюзии тоже вещь.
     Я прижался к нему и повертел рюмку в пальцах. Человек,  я  знал,  был
белой стеной, освещаемой светом  тусклых  лампад,  между  которыми  и  ней
бесились фантомы в дикой первобытной пляске. Каждый из фантомов отбрасывал
на стену тень. Каждая из теней делала человека немножко черным. И  я  тоже
стена, но я хочу быть небесно белым.
     - Не хочу, - поставил рюмку на стол, -  это  препятствие  на  пути  к
белизне.
     - Ну и зря, - сказал Поль, - жить надо проще.
     Я закрыл глаза и с силой потер лицо. Казалось,  будто  не  спал  двое
суток.  Казалось,  будто  ускорение  10g  рвало  и  топтало  внутренности.
Казалось, будто смерч ввинчивал шурупом в неисчислимую бездну тартара...
     - Дос, очнись! - Поль похлопал по щекам.
     Я очнулся. Да, надобно проще. Буду проще.
     - Почему ты здесь?!
     -  Ох,  мир  теснее  лампы  Алладина.  Но  ты  знаешь,  попал   я   в
пренеприятную историю. То, что я сижу здесь, еще не говорит о том, что вот
мне просто захотелось посидеть в ресторане где-нибудь на другой планете  и
сижу; скорее, я бы сказал, мое пространственное  местоположение  полностью
задали действия других, реально существующих лиц, которые, в свою очередь,
частично обеспечил я сам, движимый жизненным запалом, а остальное - третьи
лица, приводимые к активности еще  кем-то.  Обобщая,  заключаем,  что  мир
является множеством, всякое подмножество  которого  детально  определяется
остальными членами данного множества. Следовательно, ничто  составлено  из
всего, все составлено из ничего...
     Это меня доконало, ненавижу, когда любовь  к  мудрости  оборачивается
любовью к мудрствованию. Я ему все высказал. И тогда  -  о,  чудо!  -  все
встало на свои места,  все  заговорило  доступным  языком.  И  вот  что  я
услышал.
     Пока Поль готовил речь ко дню вручения  Нобелевской  премии,  комитет
успел усомниться  в  верности  своего  решения  и  направил  на  Дуремонию
повторную комиссию для заключительного освидетельствования, сплошь набитую
седовласыми  академиками.  Волей-неволей,  он  полетел  с   ними,   а   та
осмотрелась и напыщенно заявила что и  не  планета  это  вовсе,  а  другая
сторона Земли. И улетела.
     Дуреман остался.
     Чтобы выяснить.
     Другая сторона Земли!  Широко  известно,  что  вероятность  появления
кирпича без человека  равна  нулю,  с  человеком  -  единице.  Вероятность
появления когда-либо  кирпича  равна  вероятности  появления  человека,  а
вероятность появления последнего стоит в прямой зависимости от вероятности
появления Природы. В  последнем  случае  имеется  в  виду  не  обязательно
Человек в теле человеческом.
     Честно говоря, что было до Природы я не знаю, как не знаю и то,  была
ли она в действительности Первоисточником. Во всяком случае, ее, с хаосом,
богами и фортуной назвали первичным миром. Вселенная породила  цивилизации
и людей, все что  мы  называем  жизнью.  Это  был  вторичный  мир  -  мир,
созданный первичным. Мы не утверждаем,  что  он  появился  в  единственном
числе. Всякое "рождение", о которых идет речь, являло собой долговременный
эволюционный   процесс,   почти   случайный,   так   как    "дети"    были
непреднамеренными  продуктами  жизнедеятельности  "родителей",  которые  и
узнавали-то о их существовании чуть не в последний момент.
     Итак, люди появились и,  конечно,  стали  возникать  третичные  миры,
которых к настоящему моменту известно пока  три:  техносфера,  ноосфера  и
фантасфера. Техносфера - это мир, созданный мастерством, руками;  ноосфера
- мышлением, разумом; фантасфера - мечтами и мощью  воображения  Человека.
Первые два стали связующим звеном между Человеком  и  Природой,  а  третий
пошел вглубь,  чтобы  стать  по-настоящему  "третичным"  -  третьим  шагом
Эволюции. Каждый из миров умел влиять на любой другой и каждый считал себя
единственным, заслуживающим истинное признание. Фантасфера,  или  как  уже
известно, Дуремония стремительно развивалась  и  вскоре  достигла  высокой
стадии  разумности,   когда   дуремонцы   всерьез   задумались   о   своем
происхождении. Дело  казалось  прозрачным,  но  к  людям  у  них  возникла
своеобразная неприязнь, какая бывает у детей  к  родителям,  когда  они  в
мыслях ставят себя выше взрослых, на деле пасуют перед опытом,  а  в  душе
чувствуют себя им обязанными, не имея сил расплатиться. И тут, как  назло,
их обнаруживают сами люди. Что делать? Прибывает Блюмбель, а дуремонцы еще
не решили как к нему относиться и тогда каждый, кому поручают  быть  гидом
при нем, не принимая полноты  ответственнос