т разглядел, что парень сидит, пригнув голову в шлеме со
звездой, между рук у него болтается тупорылый автомат с длинным магазином;
девице, обхватившей парня, автомат бьет по пальцам, а на лице ее сияет
какой-то восторженный ужас. Лица парня Вест не различил из-за дымчатого
стекла в шлеме.
  - Ч-чокнутый,- процедил рыжий, кладя поперек перевернутого шлема точно
такой автомат.
  - Ерунда, - сказал кадыкастый, но руку за пазуху сунул. Белокурая потянула
из-за спины его шлем, готовая подать; по сидящим вокруг костра прошло
движение. Мотоцикл тарахтел на площади. Все ждали.
  И ничего не произошло. Сделав круг, пара вернулась.
  - Я ж говорил, - сказал кадыкастый, вынимая руку из-за пазухи.
  - Все-о равно,- сказал рыжий.
  - Ничего не все равно, - сказали из-за костра девичьим голосом. - Геран
прав, а ты, Прыщ, дурак, понял?
  Вест не видел за пламенем, кто именно говорит. Белокурая ревниво
посмотрела туда. Появился потный парень со шлемом на ремешке.
  - Видали? - сказал он торжествующе.
  - Видали, - коротко отозвался рыжий.
  - А тебе-то что, слабо?
  - Гер, - сказала белокурая, кадыкастый отмахнулся.
  - И-я не чокнутый,- сказал рыжий.
  - Готово! Готово! - пропела толстушка, выгребая палочкой дымящиеся
кругляши. Было странно видеть угли на голой брусчатке.
  Что они жгут, подумал Вест.
  По ту сторону костра тоже выгребали. Все взяли по кругляшу, Пэлу с Вестом
толстушка откатила несколько штук. Вест обжегся. Осторожнее, сказала
толстушка. Она казалась приветливей других. Пэл молча разломил кругляши и
начал есть. Печеный банан, подумал Вест, откусив. Но в форме картофелины и
без кожуры.
  - Ну так чего? - сказал потный парень, который все еще стоял перед
костром. - Трухаешь? - Все посмотрели на кадыкастого.
  - Гер! - потребовала белокурая, - сам говорил, а сам... - Тот сплюнул,
швырнул недоеденный кусок в огонь, вскочил.
  - Не х-ходи, - лениво сказал рыжий. - Раз на раз не приходится.
  - Тогда зачем вообще все?! - заорал кадыкастый. - Пойду, - сказал он
деловито,- все правильно, я и должен был первым...
  - Нику-да ты не пойдешь,- рыжий так же лениво снял автомат с
предохранителя.- Ш-шины поды-ырявлю,- пообещал он.- И сидеть тут, я
говорил, нечего. Разойтись по-тихому, и все д-дела.
  Кадыкастый растерялся. В шлеме, который ему блондиночка так-таки подала,
растопырив руки и ноги, он был похож на ис-сохлое чучело. Подруга его
отпрянула, кто-то встал. Рыжий открыл рот, чтобы сказать еще, дернулся да
так и повалился. Позади глыбой возвышался Пэл, вертя в ладонях автомат,
как ненастоящий.
  - Спокойно, мальчики и девочки, - сказал он. - Играйте во что хотите, но
не пуляйте здесь. Мы не любим. Узнали меня? По глазам вижу, что узнали. Ну
и не ерепеньтесь... Прыщик ваш очухается через пару минут, у него здоровье
крепкое. - И сел, отбросив автомат рыжего. Автомат звякнул невдалеке.
  Все зашептались, заоглядывались на них с Пэлом. Не враждебно, скорее
уважающе. Рядом с толстушкой теперь сидела бледная до синевы девушка, она
обхватывала свои плечи, будто мерзла. Толстушка успокаивала ее: ну все
уже, все, - одной рукой гладя по голове. В другой у нее был печеный плод.
В бледной девушке Вест узнал ту, что только что ездила на мотоцикле с
парнем. Ее трясло. Мотоцикл с кадыкастым и блондиночкой проехал на площадь.
  Выстрелы раздались с противоположной стороны. Все попадали, только бледная
девушка растерялась, но толстушка повалила ее рядом с собой. Мотор на
площади обиженно рявкнул полным газом, заскрежетало железо - и тонко-тонко
закричали. Еще очередь - свистнуло над головами - и все стихло. Тогда
вскочили парни, они уже были в шлемах, боевые звезды рдели, будто
подсвеченные изнутри, кинулись к мотоциклам. Со всей площади, со всех
сторон слышались звуки заводимых моторов. Что-то замычал, приходя в себя,
рыжий. Смотрите, смотрите, всхлипывала девушка, которая была бледной. На
руках она держала голову привалившейся толстушки, из головы била кровь, и
заливала черным ей живот и колени. Да, сказал Пэл (он все это время
пролежал без движения, закрываясь руками), это на излете. Приличные
сморкалки себе добыть не могут. Эй, Прыщ, крикнула подскочившая красивая
девица, ты давай с нами, одним нам не уйти! Правильно сказал Пэл, сейчас
здесь будет Стража, надо уходить.

  И это ты называешь скучным?
  - А что, очень весело? Что это у тебя?
  - Я автомат подобрал того, рыжего. Прыща, кажется. Неспокойно я себя
чувствую без оружия.
  - Ну-ну. Вот оружие, - Пэл продемонстрировал мощный кулак.
  - Вот!.. Слышишь? Базука?
  - Базука, базука.
  - Детки. Между прочим, не двинь ты рыжего, может, все бы и обошлось.
  - Не сегодня, так завтра. Я вообще поражаюсь, откуда у нас прирост
населения берется. Только что эти сучки плодят без счета... И почему это -
я? Мы. Нас потому и пустили, что вдвоем, а тебя еще и не знает никто.
  - Да? Странная какая-то логика... Ну, все равно, Пэл, бери меня в свою
команду. Тебе Крейн про меня проболтался?
  - Не греши на старика. А в команду... Тебе же подавай, небось, подвиги,
перевороты, с ног на голову поставь. А мы тут живем в общем-то тихо.
  - Тихо.
  - Ну, это редкость, чтоб как сегодня. От Города бы давно ничего не
осталось. Что же касаемо команды... Нет у меня никакой своей команды, я,
знаешь ли, волк-одиночка. Привык. Да и надежнее.
  О многом Весту надо было бы подумать сейчас, но вертелись в голове совсем
никчемушные мысли о сущности и природе Усвоения. Да, разновидность
гипнопедии, но настолько глубокая, что подсознание выдает уже аналогии и
тождества. Вот - "волк-одиночка". Ведь Пэл сказал совсем не то и совсем не
так. а ближайшая аналогия - вот она, пожалуйста... Неисправимый
материалист, усмехнулся он. Дремучий и пещерный. Он подкинул и поймал
тяжело лязгнувший автомат. Ну материалист, так материалист...
  Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой. Утро. (Окончание)
И слишком много другого, подумал Вест. Слишком.
  Он переменил позу: затекла нога. Цветные зайчики на полу переползали от
полосы, выложенной шашечкой, на полосу, выложенную елочкой, и подбирались
к опорной блямбе правой станины. Вот что солнце на дворе, это нехорошо,
подумал Вест. Две ракеты зеленые и две ракеты красные. Красные еще можно
будет различить, а зеленые вряд ли, говорил я ему... Хотя, с другой
стороны, кому еще палить из ракетницы...
  Самое страшное, что все течет сквозь пальцы, как пыль, как песок. Сначала
ты ничего не знаешь и просто-напросто нет смысла лезть. Потом ты еще
ничего не умеешь, и надо учиться. Потом, узнав и научившись, ты лезешь и
лезешь и после многих-многих обманов выясняется, что знание твое всем
известно, а умение никому не нужно, а нужно то, чего ты не можешь...
Информационное бесправие - вот вам эффективнейший рычаг власти, что там
танки. Чтобы что-то знать, я сперва должен сделаться своим. Но если я не
хочу быть своим, если все мое существо против ежечасной самолжи, если не
противно?
  Смешно, подумал он, я воюю против объективных законов. Но эраре гуманум
эст, а объективные законы, оказывается, справедливы для всех миров во
Вселенной, вот что действительно забавно. Впрочем, на то они и
объективные. Как сила тяжести.
  Батюшки! - спохватился он. Прозеваю же! Он задвигал ногами по полу,
поднимаясь из ниши, где присел, когда утомился маячить у окна. Но на улице
было по-прежнему пустынно, и тени крыш едва отошли от обочины к середине.
Еще только утро, подумал он, возвращаясь. Ребята, не прерывая игры,
перекусывали. Вест принял от Алены кусок сыра с куском хлеба, оглядел -
да, снабжение Наум наладил по первому классу,- от фляжки отказался. Во
фляжке был спирт, чуть подразведенный водой, а Вест его не любил, потому
что он отдавал синтетикой. Конечно, ничем другим он и не мог отдавать.
Вина бы глоток, подумал Вест, черт с ним, хоть какого-нибудь
синтетического, а то что же они пьют-то всегда одну эту гадость.
  Итак, о смешном,- он откусил сразу половину,- об объективных законах. В
сущности, мы похожи на детей, мы до сих пор не научились набираться
терпения. Мы вышли на порог космоса, проползли над атмосферой и закричали,
что сейчас же найдем разумных братьев. Мы прошли чуть дальше, всего на
шажок, прослушали окружающую нас пустоту, всего пятачок, и не найдя их,
закричали о своем одиночестве и уникальности. И так во всем. А в чьих-то
головах в это время зреют замыслы, и в каких-то лабораториях варятся
зелья, и кто-то дает этим замыслам "добро", и вот вам, пожалуйста,
братья...
  Может, и так. Может, тут было так. Или по-другому как-то, не теперь же
выяснять. Страшная наука история. Самая беспощадная.
  Он резко встал, передернул затвор. Затвор-то кто такой выдумал уроде кий:
снизу справа - под какую руку, спрашивается.
  - Что? - вскинулся Ален.- Уже?
  Как обычно, он отреагировал первым. Очень он Весту напоминал Пэла. Эх,
Пэл, Пэл, где ты, что ты?
  - Нет,- сказал он.- Сидите, рано еще.
  - А,- только и сказал Дьюги.
  - Поня-атно,- проворчал Ларик. Он не одобрял чужой паники, ему собственной
хватало. Угрюмый Литейщик промолчал.
  Спустившись на пролет, Вест прижался лбом к стеклу, закрыл глаза и
некоторое время побыл так, спрашивая себя, что ему мешает бросить всю эту
затею. Прямо сейчас. Уйти прямо отсюда и не оглянуться, и пусть потом
ищут, пусть находят далее, плевать... Надежда, подумал он. Наверное,
все-таки надежда.
  С улицы донеслись выстрелы. Две длинные очереди и несколько одиночных.
Начинается, подумал Вест, и вытер ладони о комбинезон. Ладони у него
вспотели, и он усмехнулся тому, что все-таки боится. Остальные надеются на
него, конечно, потому и спокойны. А он? Как же все-таки ему быть, он же до
сих пор ничего не решил. Одно несомненно: их надежды сегодня будут
обмануты. И похоже, Наум что-то еще затевает, что-то совсем свое, но с
ним, Вестом, не прочь поделиться, он намекал ...Выстрелы повторились
ближе, ахнул небольшой разрыв. Вест вбежал обратно в зал. Ребята уже были
на местах. Он осторожно выглянул, стоя чуть сбоку. Ну вот и все, подумал
он.
  Уже танки. Уже. Не один - три. Со всех сторон. Невиданные какие-то, серые,
ползут, еле помещаясь между домами, задевая выступами, траками, ломая и
кроша. Идущий в лоб приподнял орудие, и страшный гром потряс стены.
  Управление Стражи. (Месторасположение неизвестно)
У выхода из кабинета маялся все тот же придурковатый Страж. Ткачу он
чем-то напоминал Дживви-уборщика. Молодой, решил Ткач, спит и видит
внеочередное присвоение, пятиканальный сонник и офицерский плащ. И "плюс"
в индексе.
  - Велено тебя препроводить,- ухмыляясь, сказал сиреневый.
  Он был явно настроен дружелюбно, и тычков, пинков и прочих радостей
ожидать больше не приходилось. Еще бы, от самого Крота клиент выходит, на
молокососа должно действовать. От одного имени, небось, все нутро зудеть
начинает, и его, бедного, аж пополам рвет - то ли во фрунт и глаза
навыкате, то ли утечь от греха.
  Ткач нервничал. Прежде всего он нервничал от того, каким оказался Крот -
вежливым, интеллигентным, обходительным. Сидя в кресле перед фальшивыми
книжными полками, в которых был сейф (сразу вспомнился Папашка), Крот
вежливо, интеллигентно и обходительно расточал Ткачу похвалы, извинившись
мимоходом за бесцеремонный вызов и хамство сиреневых, явившихся за Ткачом
в Квартал. Крот помянул все удачные дела Ткача - каждое в отдельности - и
чем дальше, тем больше Ткач нервничал, незаметно разглядывая нового
хозяина кабинета, где последний раз был пять лет назад. Изложив, наконец,
суть задания, Крот опять прошелся о заслугах, пообещал в самом скором
времени "решить вопрос" и отпустил, пожелав удачи. Последнее Ткачу
особенно не понравилось.
  Молодой провел его и усадил на узенькую длинную скамью вдоль стены в
караулке, битком набитой сиреневыми. Доска оказалась выпакощена липким,
расшатана, Ткач поминутно соскальзывал и вытирал ладони друг о друга и о
штаны. Сиреневых все это страшно веселило. От занятой разговором группки
часто отходил кто-нибудь, чтобы врезать по тому концу скамьи. Тогда все
оборачивались на падающего Ткача и гоготали, Ткача, впрочем, положение
пока устраивало.
  В рот вам лысого, думал он, но я потерплю. Уж немножечко, уж самый чуток
мне осталось. Эх! - подумал он, сейчас бы поразмыслить как следует,
мозгами подраскинуть, как и что, да разве дадут, гады, посмеяться им
приспичило. Ну, смейтесь, смейтесь, не трогали бы лишь... Туда дальше,
если не забыл, у них малая казарма, а с другой стороны, значит, всякие
мелкие помещения. Да, здесь безопасно, здесь не станут они машинки свои
рассовывать, у них все больше и больше прижимают с матчастью, оно и
понятно, не вечное ж все, а новых поступлений - жди. И ведь казалось бы,
сам Бог велел, где-где, а Управление должно вдоль и поперек, ни одного
чтоб укромного уголка... куда там. Дуболомы эти сами такое плетут, что
ежели их начать жестко к ногтю брать, то через месяц либо весь личный
состав под корень извести, либо внутренние Уложения в сортир спустить. Вот
так и живем, Стражи, ревнители...
  Ткача опять спихнули. Громыхнув всеми костями на потребу публике, он отер
ладони и примостился обратно. Точно, подумал он со всею мрачностью,
убирать он меня собрался. Вот тебе и юбилей, вот и... Мог бы, кстати, и
сам допереть, на кой ему старые-то кадры? Много помним, много знаем. Я
издаля, из болота своего, и то слыхивал, как он по черепушкам наверх
карабкался. И по чьим. Вест, Вест, ты уж не подведи, брат, ты моя ниточка
последняя... Вновь неудачно пошевелившись, так что дернулась доска, он
сполз вниз. Все, плюнул он, буду сидеть на полу.
  - Эй-эй, - позвал один из сиреневых,- ты, синее чувыр-ло, ну-ка на место!
Кому говорят?
  До чего ж погано смотреть-то на него, когда он гавкает. Будто кто-то ему
по темечку кулаком ударяет, забалдевает сиреневый на минутку, зенки
стекленеют, подбородок выезжает до невозможности, а этот кто-то дергает
ниточки, пальцами у него внутри шевелит, и выплевывается очередная дрянь,
либо кулаками, гад, махать начинает. А ведь так-то они вполне даже ничего,
Клешня вот, например, отличный мужик был, кабы не дурак, анекдоты все про
баб травил, анекдоты у них!..
  Ткач еще раз съехал, еще раз шлепнулся, еще раз сел обратно, решив больше
ни о чем не думать, а слушать разговор Стражей - может, и выслушает себе
чего полезное. Почти все они были ветераны, у некоторых по две лычки и, в
соответствии с рангом, плащи изнутри белые. Они предавались воспоминаниям.
  - ...на позиции тихо-тихо. И только он, милый, высунется - раз на педаль!
два! - серия, и - воронка на воронке, дымком ушел...
  - ...а нас в самое это самое кинули. Левый фланг, прорыв "лемюэль" за
плечи - и айда, я да Седой, боле и не осталось никого...
  - ...после маневра им надо было разворачиваться сразу, не плюхаться, как
беременным тараканам, а броском! Я еще тогда говорил...
  - Кому ты говорил?
  - Старшине. Оба парня с ним сгинули, молодые ребятишки...
  - ...так и не вышел приказ. Я сам видел, как Зон под гусеницу лег. Что? Да
были у них танки, все у них было! Я за мостиком сижу, все выстрелил, до
упора, и ни шашки, ни хрена. А у Зона в окопчике упаковка едва початая...
И так и не вышел приказ. Посчитали - на старое гнездо нарвался, им начхать
было, остановили - и ладно.
  - И не ушел он?
  - Как уйдешь? Это вам сейчас - дунул, плюнул, готово дело, а мы тогда у
стационара как привязанные. Десять шагов в сторону, ящичек цук-чук, а
толку чуть...
  - ...в Уложение о званиях поправка вводится.
  - Еще Дополнение! Давно не было! Опять что ли сроки представлений будут
дробить? Полнашивки есть, третьнашивки есть, теперича осьмушки пойдут. Ну
сморчки сидят в канцелярии!
  - Дашь сказать?
  - Действительно, дайте послушать. И что, прибавка в довольствии будет,
льготы или как?
  - Повторяю: вводится Поправка. Какая - дело десятое, но Поправка, понятно?
  - А и верно, кто ж Уложения-то правит.
  - Вот и думайте.
  - Нет, что ни говори, времена пошли тяжкие.
  - Н-ну, сморкачи! Мы в ваши годы дрались, себя, понимаешь, не щадя, а вы
бумажки-промокашки сортируете, ловите, куда ветер подует!
  - Ты, господин, бога-душу-мать, ныне старшина, скажи лучше, и за что это
тебе обе лычки сорвали?
  - За полковничиху его!
  - А-ха-ха!..
  - Дубье, так вашу и разэтак...
  Ткач поехал-поехал вниз, липко отдираясь штанами. На него уже никто не
глядел - надоело. Поднявшись, он примостился так, чтобы больше не падать.
Собственно, он и с самого начала мог так сесть.
  Все это была скука. Рутина. Немножко опасная, а больше привычная, и он уже
привык, и привык давно. Обманутым себя чувствуешь лишь первое время, а
потом находится дело, находятся заботы и оправдания. И некогда вспоминать
и сопоставлять, и мир приходит как данность, а что там плелось в учебниках
и читалось спецкурсами - это все отпадает сразу, махом. И уже не думаешь,
чем оказалась "процветающая промышленная зона", и чем оказался в ней ты,
"приглашаемый специалист". Уже забываешь седенькие бородки любимых
профессоров и оголтело-веселое братство сокурсников, их зависть: ого,
поедешь, увидишь, узнаешь, привезешь... Уже отбрасываешь бессмысленные
попытки разобраться: как же так, ведь никто не возвращается, а едут не
единицы, но шума никакого, нет, наоборот, слышишь постоянно про
"поддерживаемые контакты" и "крепнущие связи", и про неведомые встречи
неведомых групп деловых представителей неведомо чего; и в отеле
выясняется, что буквально за неделю до вас выехал господин из Края,
весьма, весьма солидный такой инженер,- и портье протянет грушу с ключом,
кинув невзначай для чаевых "за престиж": да, да, тот самый номер... И
перестанешь горько усмехаться, поминая обязательную помпу, с которой
собирается и отправляется сюда, в Край, очередная Посылка, этот "наш
вклад", эта "квинтэссенция трудового года лучших умов", эта "законная
гордость". И даже жалеть перестаешь миллионы, ежегодно собирающиеся в
исполинской воронке Аэропорта, которые задирают головы, провожая
вертикальный взлет одиннадцати легендарных "Коршунов-стратосфера", несущих
Посылку, и верят, что это праздник, и размахивают розданными вымпелами, и
встречают криками выпускаемых через строго рассчитанные неравные
промежутки размалеванных змеев, а потом полмесяца ждут, ждут известий о
приеме Посылки, о немедленно последовавших новых внедрениях и достижениях,
и расхватывают утренние газеты, и обсуждают в гостиных, на собраниях, на
террасах за ужином, на уроках и семинарах. И ни ненависти нет, ни ярости,
ни страха, а одна невероятная готовность вытерпеть и приспособиться ко
всему, только бы забраться на богом забытую ферму, ранчо, домишко в горах,
в лесу (в Крае-то и ферм ведь нет, и леса после Инцидента повывели);
только бы не объяснять никому, зачем тебе нужно знать - не мочь даже, а
просто знать, что можешь! - можешь собраться, сняться с места в один день
и поехать, пойти, побежать, куда глаза глядят, и не искать лазеек, чтобы
выбраться из собственного Города, да чтобы проверили номер по картотеке,
да чтобы разрешили... не подлизывать задницы, не закладывать за себя
Людей, просто жить, жить, жить, вылезти, в конце концов, хоть из этой
синей шкуры, забыть все, пятнадцать лет тоски муки, пятнадцать лет вранья,
я же тоже Человек, я же был Человеком, я ведь так все, все позабуду...
  Из оцепенелого состояния его вывела затрещина, от которой он мигом слетел
со скамьи и вытянулся перед дюжинным.
  - Пошли,- коротко проскрипел тот и повернулся к выходу.
  Сразу за дверью их ожидали еще две тройки, экипированные по-походному, и
все они гуськом - Ткач вторым - запетляли по длинным голым коридорам.
Сперва Ткач думал, что они идут к Западным воротам, но тогда обязательно
надо было миновать коридор, куда выходят двери отделов, всегда снует
множество народу, попадается случайный номер, и вообще не протолкнуться, а
они шли совсем одни, и под зарешеченными лампами четко отдается эхо, будто
никого нет и в помине. Когда коридор уперся в литую дверцу, перед которой
неподвижно стояли двое ста