рнуть пистолет, он, де, казенный, стребуют потом.
Вест не спрашивал, чей казенный, и кто стребует. Он изо всех сил искал и
не находил знакомое, виденное раньше, к чему можно было бы примериться.
Все было обыденным и все - невероятным. Дома, похожие на разбросанные
спичечные коробки, горы - далеко, судя по солнцу, на севере. Не те горы.
Огромные, на полпанорамы, тысяч десять-двенадцать - где такие есть? Пыль
была желтая и теплая от желтого солнца на голубом небе, и редкие кустики
по обочине что-то там напоминали, но горы-то, горы...
  - Нет, Пятьдесят четвертый, или как тебя, я не передумал. И между прочим,
тебя не звали, ты сам увязался. Так что не ной и веди к воротам. Где здесь
ворота?
  Еще вначале Вест поразился безлюдью и спросил Ткача. Ткач ответил
непонятно: до гудка час, а то поболе. Разъяснил: все, мол, на фабрике.
Хорошо, сказал Вест, веди на фабрику. Ткач опять заплевался и забожился,
что погибель эта верная, и туда не можно. А куда можно? А никуда не-можно,
ни-куда, понял, чучело ты лесное, слушай, когда тебе говорят, ежели сам
тупой, а ты и есть тупой, ежели ничего не усвоил, а про "гадюк" тебе
ведомо? - а, то-то,, что не ведомо, не можешь ты этого знать, а ежели не
знаешь... Вест про гадюк знал, ^хотя, видимо, не про тех, и пришлось снова
показать пистолет. Ткач скис и поплелся вперед.
  В правой створине глухих железных ворот болталась на петлях крохотная
калитка. Таким калиткам полагается скрипеть, и эта, наверное, не была
исключением, но здесь грохотало много сильнее, и не слышно было даже
собственного голоса. Внутри стало совершенно невыносимо, но не от грохота,
а от того, что он увидел. Станки уходили вглубь четырьмя рядами, и за
каждым нелепым пауком торчал Ткач. Их было много, сотни две или больше,
руками и развернувшимися этими своими щупальцами они проворно, не
по-человечески, шарили в нитях перед собой, дергали, запуская, рамки,
меняли шпульки, все сплеталось и грохотало. Душно, плотно висела пыль,
клубясь в мелко-мелко дрожащем свете длинных светильников, укрепленных на
поперечных рейках вверху, Ткачи стояли, как вкопанные, - по крайне мере,
каких он мог рассмотреть,- и от одного вида их позы делалось тяжело ногам
и ныла спина.
  - Хе-хе, - булькнул Ткач, когда Вест вылетел, чуть не своротив калитку, -
поглядел?
  Вест дышал.
  - Гляди, гляди. Это тебе не .твои виллы-парки, это тебе Край, не думал,
небось, что здесь - такое? Гляди, если уж полез, тут тебе жить, вкалывать,
и станочек определят, место рабочее. Не креслице тебе у столика, у
стеллажика, у книжечек, - тут будешь гнить, пылью перхать. Не статейки
тебе о росте производства... Молчишь?
  Вест всхлипнул, очень долго доставал пистолет, начал поднимать.
  - Отдай, - Ткач, спокойно взявшись за дуло, вырвал. - Ты меня, - он
постучал пистолетом себе в грудь, - теперь береги, понял? Я теперь тебе
нужен.
  - По-че-му?..
  - А это я тебе после расскажу, не здесь.
  - Ткач, где я?
  - Пошли, пошли, сейчас смена кончится, нечего им глазеть, рано. Ну-ка,
давай-ка вставай, одну вещь я тебе теперь покажу, все равно...
  До самой Третьей улицы они молчали, и вокруг было то же, нелепое и чужое.
Ткач не повернул в дом, довел его до Поля. Смотри, сказал Ткач, и Вест
стал смотреть. Пыль обрывалась в шаге от него. Дальше начиналось то, что
издали можно было принять за блеклую траву. На самом деле оно представляло
собой ровный ежик щетины, густой, желто-зеленый. Внимательно, сказал Ткач,
выскреб из кармана несколько обрывков и крошек, и бросил это все щепотью.
Фыркнуло, взвился и растаял клубочек пара, пахнуло незнакомым, неприятным.
Видал? - сказал Ткач. Что это? - сказал Вест. Поле, веско сказал Ткач.
Чтобы вроде тебя в даль светлую не заглядывались, думаешь, не заметил? Он
опустился на корточки, стал водить пальцем по пыли. Вот это весь Квартал,
понял? Вот это поле. Понял теперь?
  По рисунку, Квартал был сектором неровного круга. Поле охватывало его
внешнюю сторону, заходя за радиальные и смыкаясь в точке центра. Центром
была Чертова Щель. А там? - Вест ткнул в "молоко" за краем Поля. Ткач
поднялся, отряхивая ладони друг об друга.
  - Гудок, - сказал он. - Смена. - Он прищурился на Веста: - Ты и впрямь
ничего не чувствуешь?
  - Что я должен чувствовать? - и не дождавшись ответа, сказал: - Я поброжу.
  - Он побродит! - в сердцах плюнул Ткач.- Ну поброди, поброди, сделай
милость. Стараешься, стараешься...
  - Ткач, ты человек?
  - Дурак! - рявкнул Ткач. - Человек ты! А я Ткач, номер Полсотни четыре,
вокер соизволением божьим! А из тебя идиота-Уборщика не получится...
Парень, - продолжал он просительно, - послушайся ты меня. Ведь ежели ты не
врешь, то с Усвоением у тебя туговато. Нет, я не обидеть хочу, по-всякому
бывает, ты, может, вообще замедленный, ты мне сразу как-то показался. Ну
так зачем себе все портить, бродить тут, смотреть тут? Ты ж
неподготовленный, у тебя, небось, и заморозка не отошла, а? Потом труднее
будет, потом такой комплекс разовьется, ого! Тебе же сейчас противно, я
знаю.
  Вест помотал головой. Голова гудела.
  - Пистолет отдай, - сказал он.
  - Эх, парень, не о том речь...
  - Ладно,- сказал Вест, поворачиваясь.
  Его так шатнуло, что он чуть было не оступился на жуткий покров Поля.
Сейчас главное - не сойти с ума, подумал он. Ткач поддерживал его,
некоторое время семенил рядом, потом отстал. Улица все еще оставалась
пустынной.
  Да, главное - не сойти с ума. Это очень трудно, но мы постараемся.
Незабвенной памяти психоаналитики в таких случаях советуют следующее: вы
ничего не понимаете, ну и пусть, попробуйте узнать как можно больше, не
вдумываясь, после разберетесь. Представьте, что вам невероятно любопытен
иллюзорный мир, окружающий вас... Что, значит, мы имеем? Имеем резервацию
нелюдей, имеем невозможной высоты горы,- вон они, вполне явственные, -
имеем, наконец, несомненное лето - и это сразу после октября... Впрочем,
последнее ничего не доказывает, завезти могли куда угодно. Факт еще
любопытнее: фабрика. Фабрика, годков которой уже немало, следовательно,
живут здесь давно, живут налаженной жизнью. Мне на фабрике, говорят,
предстоит работать... Но я же не ткач, я ничего этого не умею... Ничего,
научат. Или заставят... Однако личные переживания лучше пока отбросить
ввиду их полной бесполезности и бесплодности. Тем более, что заставить нас
трудно, мы же все-таки человек, которого, кажется, тоже следует
произносить здесь с большой буквы...
  Смутный шум, но не от фабрики, там теперь стихло, а скорее гомон толпы
приближался сбоку, и резонно было предположить, что это идет смена.
"Нечего им на тебя глазеть, - вспомнил Вест Ткача, - рано". Это мудро,
подумал он. Он побежал, достигнув холма, как раз когда Ткачи выплеснулись
на улицу. У подножья росли огромные лопухи, и он спрятался в них, почти не
пригибаясь. Справа чудом держались остатки заборчика, опутанные вьющимся
растением с ядовито-зелеными цветками. Насколько можно было судить,
заборчик отделял одни лопухи от других. Слева начиналась узенькая тропочка
вверх. Вест добрался почти до середины, когда от вершины принеслись
голоса. Он сразу свернул, присев возле кучи земли.
  - ...ничего. Я сегодня с ним поругался. Дай, говорю, Шпиндель, а он -
свои, говорит, надо держать в запасе, а у самого...
  Голос был гнусавый, резкий, обиженный. Другой - глуше, отвечал
неразборчиво, бубнил.
  - Ага. Оба. Прямо оттуда, смазка не снятая, клейма, картинки разные.
Пишут, я тебе скажу. ("Бу-бу-бу...") А упаковка? У рамочного впереди
направляющие две, знаешь? Завернуты в чего-то такое беленькое, ворсистое,
я и не понял сперва. ("Бу-бу-бу..."). А мне плевать, хоть кто, а не тобой
положено, - не трожь! Как я работать на своем старье буду, как? Сегодня
ушел, думаешь, ленту мне включат? Во-кося, считается неполный день.
("Бу-бу-бу...") Кура, проснись ты, разлегся! Ну, сколько ждать еще, когда
он обещал?.. ("Бу-бу-бу...")
Вест на всякий случай оглянулся на улицу, по которой пришел. Собственно,
видна была не одна улица, а целых три, фигурки Ткачей двигались по ним,
заходили в дома, выходили из домов, собирались группками, рассеивались.
Сюда никто не направлялся. Фабрику загораживали крыши, но фермы моста были
видны из-за них.
  - ...сам слышал. Наум трепался, что он в леса ушел. Возрождение, мол, и
Воздавание. Знает, знает Наум, он не простой, я тебе... ("Бу-бу-бу...")
Да? А ты его в цеху видел? А-а, вот. Еще: Полсотенный он. Как не знаешь?
Тю, балда, это всем известно, тоже секрет. ("Бу-бу-бу...") А чего, может,
и есть. У него много чего может быть, мы с ребятами к нему давно
подбираемся. Со Стражей дружбу водить - это не два пальца...
  Наверху произошло движение, между стеблями покатились камешки. Вест
воспользовался этим и прилег. У него кружилась голова.
  - Сидите, сморчки? - весело гавкнул новый голос.
  - Лак! Лак пришел! ("Бу-бу-бу...") Кура, проснись ты!
  - Закисли, чай, ожидаючи? - У вновь прибывшего голос был с хрипотцой.
Ухнуло - должно быть, он сел.- Вам тут, чтоб я сдох, не позавидуешь с этим
делом.
  - И не говори, Лакки, - гнусавый явно заискивал, - насмехательство одно, а
не разговление. У них там все время ломается, брак и брак сплошняком. Мне
в этот раз пришкандыбала. Местами какая-то. Там холодно, тут жжет. И
дергается... На Лакки, думаю, вся надежда.
  - Бу-бу-бу...
  - Да ты не вяжись, Слепой, гундишь, гундишь, а толку чуть,- хриплый Лакки
издал неясный звук. - Видал я вашего Большого Дэна - смерть стара машинка.
Этих, в халатиках, чуть не роту запрягли ручки крутить. Плотность потока
им не годится... По всему, жизнь ваша веселая вскорости кончается.
  - Я и говорю, одна на тебя и надежда. Ты в эти вон, в самые закулисы
вхожий... Лакушка, дружок, уж не томи, дай хоть глянуть, я ни разу и не
видал вблизи...
  Наверху примолкли, потом голос гнусавого восторженно протянул:
  - Со-онник! - И опять: - Со-онник!
  - Бу-бу-бу...
  - Цыть, зараза! - гнусавый дошел до самых верхних нот. - Это что же тут...
а-а, понятно, понятно... А набирать тут, да? Ой, чего-то кнопочки
погнутые, Лакки, чего они погнутые-то?
  - Э, синь бестолковая, то программы другие. Тебе-то другие программы на
кой? Тебе одна требуется. - Хриплый хохотнул. - Да, синенький? Вот чтоб ты
не баловался, умные дяди это дело маленько подсократили, понял, нет?
  Сонник, подумал Вест. Сонник - это... "И Цзин", например, сонник. В другом
смысле это - "шниффер", "щипач", "балаганщик". И - "сонник". Такое тоже
верно. Но здесь, по-видимому, не то. Прибор, наверное, какой-то. Сны,
может быть, показывать? Затем Вест рассердился на себя. Опять гадаю! К
черту любые "по-видимому", "кажется", "вероятно". Надо просто слушать.
Если нельзя увидеть, надо хотя бы услышать. Что они там?
  - ...значит, как договорились.
  - Ну, еще бы, спрашиваешь! Только зачем?
  - Хамишь, синенький. Твоего ли умишка дело. Свое получил? Чем недоволен?
  - Прости, прости, Дакки,- забормотал гнусавый,- прости, с дурня какой
спрос?
  - Пошли.
  - Пошли, пошли, конечно, пошли, Куру вот заберем... вставай, Кура, слышь,
развалился, ну, кому говорят.
  - Бу-бу-бу...
  Вест поспешно задвигался, уползая с тропинки, замер в гуще. Они прошли
гуськом, головы и плечи были над лопухами. Первый, в высоких сапогах,
шагал твердо, у второго горбушкой оттопыривалась куртка на животе, третий
постоянно спотыкался, последний сильно косолапил. Руки первый держал
наверху, будто входил в воду или одевался. Весту очень хотелось увидеть
его руки, но он их так и не опустил. У остальных руки были синими. Где? -
послышалось уже за поворотом. А вон, Третья улица...- и стихло.
  Переждав, он все-таки решил посмотреть, что -там, наверху. Оттуда пришел
хриплый Дакки и принес сонник, явную, чем бы он ни был, в Квартале
редкость. И видел Дакки какого-то Большого Дэна, и вхож Дакки за какие-то
кулисы и, продолжая ряд, в кулуары. Что и говорить, значительная личность
Дакки, и впрямь на него одного надежда... Вест миновал пятачок сломанных,
потоптанных лопухов (ну и лопухи здесь!), и вдруг, совершенно неожиданно,
оказался на вершине. Плоская, неровная, вытянутая площадка - шагов сорок
на двадцать - делилась наискость черной веретенообразной полосой. То есть
это Вест сначала подумал о полосе, а потом понял, что это провал. Вид у
провала был весьма странный и неестественный. У него, например, невозможно
было разглядеть стенки... У него, казалось, отсутствовало третье
измерение, словно на каменистую почву положили ровный непокоробленный лист
черной бумаги, или во впадине до самого края скопилась тяжелая, как смола,
жидкость. С опаской Вест придвинулся ближе. Вот она, Чертова Щель. Стала
заметна глубину. Вест швырнул комочек слежавшейся глины. Комочек пропал из
виду, едва пересек границу тьмы. Просто пропал, без дыма и запаха.
  Хватит. Пусть его. Щель так щель. Чертова так Чертова. Первая тебе
разгадка, что, как и почему. Тепло от нее легонько струится, да?.. Вест
протянул ладонь над чернотой. Да, поднимается тоненькими такими струйками,
как вода в душе. Может, полезное тепло, может, зловредное, но ведь не за
этим ты сюда пришел, верно? Он обогнул Щель, переступил осторожно ее узкий
левый конец, вышел на другую сторону.
  И увидел город.
  Город лежал в кольце холмов, в чаще, уровень которой был гораздо ниже
уровня Джутового Квартала, и потому холмы представлялись настоящими
горами. С этого расстояния улицы различались плохо, они темными черточками
делили чуть более светлый фон. Вест никогда не видел этого города, более
того, он никогда не видел такого города. На северо-западе курились желтым
в красноту дымом четыре или пять тонких и сравнительно высоких труб. Он
сделал еще несколько шагов, из-под ноги, больно задев пальцы, выворотился
и покатился камень. Подскочив раз-другой, скрылся за обрывом. Тогда только
Вест осознал, что эта сторона холма - сплошной обрыв, обрезанно нависающий
по всей ширине верхнего края.

  ...Солнце садилось за холмы, слепя, высвечивая редкие облака розовым и
золотым. Оно еще грело, но босиком на остывающей земле становилось зябко,
ступни болели, исколотые и сбитые за день. Вест уселся по-турецки, чтобы
меньше кружилась голова. Голод вполне можно было терпеть, но во рту после
хождений и блужданий пересохло и не глоталось. (В халупе Ткача на лавке
стояло всегда полное ведро; откуда бралась вода, он узнать так и не
удосужился. Ткач бы и не сказал.) Пить хотелось ужасно, но нужно было
дождаться Лакки. Как он пришел, неизвестно, но вернется он сюда
обязательно, если только не умеет летать. Еще Весту пришла мысль о
подземных ходах. Господи, подумал он, где же я, где? Он хотел помолиться,
но не успел - так и заснул сидя.
  Вскинулся от того, что по нему зашарили, "Я это, я, Ткач, я".- зашептали
из темноты. Лежать было очень холодно, жестко, тут же начала бить дрожь.
"Обыскался,- бормотал Ткач,- думал, случилось чего. Ты давай обопрись, вот
сюда, вот, не упади смотри..." - "Ткач. - позвал он,- это ты, Ткач?" Он не
мог стоять. "Ну а кто же еще-то, я. кто ж еще. кому быть-то, больше и не
было никого, да? Не было никого, да? Ну-ну, не было, конечно, конечно, не
видал ведь ты, да? А я уж думал, чего... А сейчас домой, вот пошли,
осторожней, осторожней, дойти надо в целости. А дома-то, знаешь, углядел я
ее, углядел! Ты как пошел, так я себе поголовный шмон учинил, да, а он ее,
стервец..."
Если бы не Ткач, он десять раз сломал бы себе шею. Наверняка. Спуск был
неимоверно длинным, тропинке давно следовало кончиться, а они все шли, и
это был путь вниз. Веста колотило уже поменьше, он немного привык,
проснулся и теперь старательно смотрел под ноги. Под ногами было темно, и
время от времени он смаху натыкался на неровности и камни. "Ты меня
слушай,- жарко дышал в плечо Ткач,- я один тебе советчик верный, только
меня слушай, больше никого не слушай. Мы с тобой ого-го чего натворим, мы
с тобой такие дела завернем, мы с тобой до Побережья... мы не лесные, мы с
головой... и с тобой..." Наконец Вест сообразил посмотреть на звезды,
чтобы узнать хоть, в каком он полушарии, но звезд в небе было мало, а тех,
что светились, не набиралось ни на одно порядочное созвездие.
  Бесконечный спуск вдруг кончился. По левую руку остался темным пятном
никчемушный завалившийся штакетник, они с Ткачом утонули в темном тумане
Квартала и тоже очень-очень долго добирались по улице, и всю дорогу Вест
думал о ведре " водой. Дома - он и вправду почувствовал себя почти дома -
на столе лежало нечто растерзанное, бесформенное, блестящее долгими
лоскутками, рассыпавшееся кристалликами, крупинками и частичками. Бона! -
заревел Ткач,- вона она проклятущая, это через нее я с тобой пень пнем..."
Но Вест ничего не слышал. Он упал на колени, сначала окунулся всем лицом,
но подавился, закашлялся и стал пить с ободка, обхватив ведро ладонями и
наклоняя. "Воду-то! Воду-то зря не лей! - воскликнул Ткач.- Э-эх..."
Он махнул рукой и полез на полати. Студень успел слегка заветрить. Ткач
поставил миску на край стола и сказал сердито:
  - Ешь давай, ну.
  Город. Перекресток пятой и шестнадцатой. Утро
И это первый из рассказов о Маугли, подумал Вест.
  Он лежал животом на широченном подоконнике, разглядывая четырехэтажное
здание в конце Пятой улицы. Дом господствовал над суриковыми и серыми
крышами суриковых и серых коттеджей и длинных бараков. Первые лучи играли
на оцинкованном листе, одиноко новом на пирамидальной крыше, столь .же
суриковой, как другие. Вест поворочался, высовываясь подальше, чтобы
оглядеть, пока можно, улицу и дома, которые станут для него не улицей и
домами, а сектором обстрела и ориентирами, и ему придется поливать
очередями фигурки, и все это будет до вечера, или пока молодчики Гаты не
подгонят танк, или пока не решит вмешаться Стража. Под локтями захрустело
стекло. Осколки были, будто раздавили леденцового петушка, разноцветные и
тоненькие, как первый ледок. Хорошо, что у них тут везде очень тонкое
стекло, подумал Вест. И что комбинезон хорошо.
  Раму высадил Ларик. Они ввалились сюда полчаса назад, запыхавшиеся,
шатающиеся от усталости. Вест еще снизу заметил красивый витраж, и войдя
первым, остановился завороженно в столбе цветного света. На лестнице шумно
засопел Ален, и Дьюги застучал своей деревяшкой, и заклацали оружием
остальные, а потом подошел белый, без обычной своей ухмылки, Ларик,
бормотнул недовольно: "Ну, чо стоишь-то",- и ударил дважды прикладом
пулемета по брызнувшим стеклышкам, выломал раму, грохнувшуюся на мостовую,
и Вест подумал: как же так, ведь наверняка засекут, но спохватился, что
теперь, наверное, все равно.
  Вест еще раз посмотрел на дом. Да, местечко ничего себе. Так и зовет
посадить туда троих-четырех с пулеметами или с этими, как их, чудными
трехствольными ружьями (а вообще-то дьявольская игрушка, особенно третий
ствол, реактивный...), а лучше поставить на верхнем этаже орудие, да
только как его туда вкатишь по лестнице, узкой, крутой, мрачной, воняющей
кошками. Не в том, конечно, дело, что мрачная и воняет, а в том, что
крутая и узкая. И наверху там наверняка не просторный зал, а крохотные
каморки, сообщающиеся стиснутыми - не разойтись - коридорчиками, окошки
низехонько, по одному на каморку, и перила - выщербленные грубые бруски на
расшатанных железках - качаются, скрипят и того гляди отвалятся совсем...
И хотя домик, несмотря на все, привлекателен, лезть туда никому не
следует, потому что рядом, двести метров всего, и рамку не поднимать,
стоит домик другой, в три, правда, но высоких этажа, с прекрасными
пологими пролетами и широкими дверьми, и местечко здесь уже занято -
ребята выправляют станины, корябая голубые изразцы пола.
  Красивый особняк. Растрескавшийся зеленелый мрамор и стершаяся позолота, и
цветные полукруглые витражи, и высокие сводчатые потолки... Остатки,
подумал Вест. Вот именно, остатки, а никакие не "памятники раннего
зодчества Края", как толковал Крейн-самоучка. Ажурные полуобвалившиеся
мостки над заболотившимися канальцами, сгнившие беседки, похожие на
па