Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Фантастика. Фэнтези
   Фэнтази
      Пелевин Виктор. Омон Ра -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  -
делать нечего - боевых летчиков с фронта отзывать... Но когда этот самолет увидел - дева Мария! Сразу... Да что вы, бригаденфюрер, просто жил в детстве в Италии. Да. Сколько летаю, а такой красоты не видел. Потом только разобрался, что это собственно, Ме-109, только с другим мотором и с длинными крыльями... Черт, ленту перекосило... Да ладно, сам... В общем, только в ангар вошел, и сразу дух захватило. Белый, легкий такой, и словно светится в темноте. Но что удивило - это подготовка. Я думал, матчасть учить буду, а вместо этого к вам в "Анэнербе" возили, череп мерили, и все под Вагнера. А спросишь о чем - молчат. В общем, когда меня той ночью разбудили, я решил, что опять череп мерить будут. Нет, смотрю - под окнами два "мерседеса" стоят, урчат моторами... Отлично, бригаденфюрер! Прямо под башню. Где это вы так наловчились из этой штуки... Ну сели, значит, поехали. Потом... Да, оцепление стояло, эсэсовцы с факелами. Проехали, потом лес кончился, здание какое-то с колоннами и аэродром. Ни души кругом, только ветерок такой легкий, и луна в небе. Я-то думал, что все аэродромы под Берлином знаю, а этого никогда не видел. И самолет мой стоит, прямо на полосе, и что-то такое под фюзеляжем у него, тоже белое, вроде бомбы. Но мне рядом даже остановиться не дали, а сразу повели в это здание... Нет, не помню. Помню только, Вагнер играл. Велели раздеться, вымыли, как ребенка... Нет, гранаты потом... Масло в кожу втирали - знаете, чем-то древним пахнет, приятный запах такой. И дали летную форму, только всю белую. И все мои награды на груди. Да, думаю, Фогель, вот оно... Ведь всю жизнь о чем-то таком и мечтал. Потом эти, из "Анэнербе", говорят: ступайте, капитан, к самолету. Там вам все скажут. Руку пожали, все по очереди. Ну, я и пошел. А сапоги тоже белые, в пыль боишься наступить... сейчас. Подхожу к самолету, а там... Так это ведь вы и были, бригаденфюрер, только не в каску этой, а в таком черном колпаке... И, значит, стали вы мне все это объяснять - взлететь на одиннадцать тысяч, курс на луну кнопка на левой панели... А, черт. Чуть-чуть не достал... Ну и планшет этот белый мне дали, а потом - кофе с коньяком из термоса. Я говорю - не надо, не пью перед вылетом, а вы мне так строго - да ты хоть знаешь, Фогель, от кого этот кофе? Тут я оборачиваюсь и вижу - никогда бы не поверил... Да. Как в хронике, и китель тот самый, двубортный. Только колпак на голове, и бинокль на груди. И усы чуть пошире, чем на портретах. Или из-за лунного света так показалось. Рукой так помахал, прямо как на стадионе... В общем, выпил я кофе, сел в самолет, надел сразу кислородную маску и взлетел. И так мне сразу легко стало - будто в две груди задышал. Поднялся на одиннадцать тысяч, курс на луну - она огромная была, в полнеба, и вниз поглядел. А там все зеленоватое такое, река какая-то блеснула... Тут кнопку и нажал. И чего-то вправо стало заносить, а как сел - даже не помню... Расписаться? И вы мне черкните что-нибудь на память. Спасибо... А много их к Берлину прорвалось? Да это-то понятно... Ерунда, кирпичной крошкой, наверно. Переносица цела... Ага, вижу - ерунда. С этим портсигаром бриться можно, и зеркало не нужно... - ... - Нет, больше не нужно, я ведь и не просил. Это вы сами поставили, товарищ полковник, когда свечу зажгли... Ну, чего дальше - книги читал, а потом телескоп себе сделал маленький. В основном луну изучал. Даже на утренник в школе один раз луноходом нарядился... Отлично этот вечер помню... Да нет, у нас всегда утренники вечером были, а тогда еще субботу на понедельник перенесли... Все ребята в актовом зале собрались - у них костюмы простые были, танцевать можно было. А на мне такое надето было - встанешь на карачки, и действительно, как луноход. В зале музыка играет, раскраснелись все... А я постоял у дверей, и пошел по пустой школе. Коридоры темные, нет никого... Вот так я на карачках к окну подползаю, а за ним в небе - луна, и даже не желтая, а зеленая какая-то, как у Куинджи на картине - знаете? У меня над койкой висит, из "Работницы". И вот тогда я себе слово и дал на луну попасть... Ха-ха-ха... Ну если вы, товарищ полковник, все возможное сделаете, тогда точно попаду... Ну что дальше - после школы в Зарайское летное, оттуда сразу сюда... Получили? Да я знаю, товарищ полковник, всегда лучше по-человечески. Вот тут? Ничего, что чернила синие? Правильно. Простая душа, короткий протокол... Спасибо. Если можно, с малиновым. А где вы баллончики берете для сифона? Хотя да... Товарищ полковник, а можно вопрос? Скажите, а правда весь лунный грунт к вам отвозят? Да не помню, кто-то из наших... Конечно, ведь только по телевизору видел... Ух ты... И сколько в такую банку входит - грамм триста? А разве можно? Спасибо... Вот спасибо... Дайте еще листок, чтоб понадежней... Спасибо. Помню. Направо по коридору, к лифтам, и вниз. Не дойду? Еще действует? Ну проводите тогда... Ух... Нет, никогда. Новая форма? Почему, нравится. У нас ведь в армии уже колпаки были - буденовки. Красиво, только непривычно - козырька нет, кокарда круглая... Нет, не забыл... Как налево? А зачем факел у вас? А электрик... ну да, допуск. Посветите, ступеньки крутые... Как у нас на посадочном модуле. Товарищ полковник, так здесь же ту... Раздался щелчок, и два голоса, мужской и женский, вывели в унисон: - ...зубах. Ах песенку эту поныне хранит... Возникла как бы короткая пауза. - Трава молодая, - полувопросительно пропела женщина. - Степной малахит, - подтвердил щедрый баритон. Я выключил магнитофон. Мне было очень страшно. Я вспомнил полковника в черной рясе со свистком и секундомером на груди. Никаких вопросов Митьку никто не задавал, а то, на что он отвечал, было негромким свистом, иногда прерывавшим его монолог. 11 Никто из наших не спросил меня о Митьке. Он, собственно, ни с кем кроме меня не дружил, только иногда играл с Отто в самодельные карты. Его койку уже унесли из нашего бокса, и только висящие на стене цветные вставки из "Работницы" с картинами Куинджи "Лунная ночь над Днепром" и "Хан Байконур" напоминали о том, что когда-то на свете жил такой Митек. На занятиях все делали вид, что ничего не произошло; в особенности бодр и приветлив был полковник Урчагин. Между тем, наш небольшой отряд, как бы не заметивший потери бойца, уже допевал свое "Яблочко". Прямо об этом никто не говорил, но ясно было - скоро лететь. Несколько раз с нами встречался начальник полета и рассказывал, как он в дни войны сражался в отряде Ковпака; всех нас сфотографировали поодиночке, потом всех вместе, потом с преподавательским составом, у знамени. Наверху стали попадаться новые курсанты - их готовили отдельно от нас, а к чему - я точно не знал; говорили об отправке какого-то автоматического зонда к Альфе Микроцефала сразу после нашей экспедиции, но уверенности, что новые ребята и есть экипаж этого зонда, у меня не было. В начале сентября, вечером, меня неожиданно вызвали к начальнику полета. Его не было в кабинете; адъютант в приемной, скучавший над старым "Ньюсвиком", сказал, что он в триста двадцать девятой комнате. Из-за двери с цифрами "329" доносились голоса и что-то похожее на смех. Я постучал, но мне не ответили. Я постучал еще раз и повернул ручку. Под потолком комнаты висела полоса табачного дыма, отчего-то напомнившая мне реверсионный след в летнем небе над Зарайским летным. К металлическому стулу в центре комнаты за руки и за ноги был пристегнут маленький японец - то, что это японец, я понял по красному кругу в белом прямоугольнике на рукаве его летного комбинезона. Его губы были синими и распухшими, один глаз превратился в тоненькую щелку посреди багрового кровоподтека, а комбинезон был в пятнах крови - и совсем свежих, и бурых, высохших. Перед японцем стоял Ландратов в высоких сверкающих сапогах и парадной форме лейтенанта ВВС. У окна, опершись на стену и скрестив руки на груди, стоял невысокий молодой человек в штатском. За столом в углу сидел начальник полета - он рассеяно глядел сквозь японца и постукивал по столу тупым концом карандаша. - Товарищ начальник полета! - начал было я, но он махнул рукой и стал собирать разложенные по столу бумаги в папку. Я перевел взгляд на Ландратова. - Привет, - сказал он, протянул мне широкую ладонь, и вдруг, совершенно неожиданно для меня, изо всех сил ударил японца сапогом в живот. Японец тихо захрипел. - Не хочет, сука, в совместный экипаж! - удивленно округляя глаза и разводя руками, сказал Ландратов, и, неестественно выворачивая ступни, отбил на полу короткую присядку с двойным прихлопом по голенищам. - Прекратить, Ландратов! - буркнул начальник полета, выходя из-за стола. Из угла комнаты донеслось тихое, полное ненависти скуление; я поглядел туда и увидел собаку, сидящую на задних лапах перед темно-синим блюдечком с нарисованной ракетой. Это была очень старая лайка с совершенно красными глазами, но меня поразили не ее глаза, а покрывавший ее туловище светло-зеленый мундирчик с погонами генерал-майора и двумя орденами Ленина на груди. - Знакомься, - поймав мой взгляд, сказал начальник полета. - Товарищ Лайка. Первый советский космонавт. Родители ее, кстати, наши с тобой коллеги. Тоже в органах работали, только на севере. В руках у начальника полета появилась маленькая фляжка коньяку, из которой он налил в блюдце. Лайка вяло попыталась цапнуть его за руку, но промахнулась и опять тихо завыла. - Она у нас шустрая, - улыбнулся начальник полета. - Вот только ссать где попало не надо бы. Ландратов, сходи за тряпкой. Ландратов вышел. - Йой о тэнки ни наримасита нэ, - с трудом разлепив губы, сказал японец. - Хана ва сакураги, хито ва фудзивара. Начальник полета вопросительно повернулся к молодому человеку. - Бредит, товарищ генерал-лейтенант, - сказал тот. Начальник полета взял со стола свою папку. - Идем, Омон. Мы вышли в коридор, и он обнял меня за плечи. Ландратов с тряпкой в руке прошел мимо нас и, закрывая за собой дверь в триста двадцать девятую, подмигнул мне. - Ландратов молодой еще, - задумчиво сказал начальник полета, - бесится. Но отличный летчик. Прирожденный. Несколько метров мы прошли молча. - Ну что, Омон, - сказал начальник полета, - послезавтра на Байконур. Вот оно. Уже несколько месяцев я ждал этих слов, и все равно мне показалось, что в мое солнечное сплетение врезался снежок с тяжелой гайкой внутри. - Твой позывной, как ты и просил, "Ра". Трудно было, - начальник полета многозначительно ткнул пальцем вверх, - но отстояли. Только ты там, - он ткнул пальцем вниз, - пока ничего не говори. Я совершенно не помнил, чтобы когда-нибудь кого-нибудь просил о чем-то подобном. Во время зачетного занятия на макете нашей ракеты я был просто зрителем - сдавали остальные ребята, а я сидел на лавке у стены и смотрел. Свой зачет я сдал за неделю до этого, во дворе, пройдя на полностью снаряженном луноходе восьмерку длинной в сто метров за шесть минут. Ребята уложились точно в норматив, и нас построили перед макетом, чтобы сделать прощальный снимок. Я не видел его, но отлично себе представляю, как он получился: впереди - Сема Аникин в ватнике, со следами машинного масла на руках и на лице; за ним - опирающийся на алюминиевую трость (от подземной сырости у него иногда ныли культи) Иван Гречко в длинном овчинном тулупе, со свисающей на грудь расстегнутой кислородной маской; за ним - в серебристом скафандре, утепленном в некоторых местах кусками байкового одеяла в желтых утятах, Отто Плуцис - его шлем был откинут и напоминал задубевший на космическом морозе капюшон. Дальше - Дима Матюшевич в таком же скафандре, только куски одеяла не в утятах, а в простую зеленую полоску; последним из экипажа - я в курсантской форме. За мной, в электрическом своем кресле - полковник Урчагин, а слева от него - начальник полета. - А сейчас, по ставшей добрым обычаем традиции, - сказал начальник полета, когда фотограф закончил, - мы поднимемся на несколько минут на Красную площадь. Мы прошли через весь зал и на секунду задержались у маленькой железной дверки - задержались, чтобы последний раз окинуть взором ракету, в точности подобную той, на которой нам предстояло вскоре взмыть в небо. Потом начальник полета открыл ключом со своей связки маленькую железную дверь в стене, и мы пошли по коридору, в который я раньше не попадал. Мы довольно долго петляли между каменных стен, вдоль которых тянулись разноцветные провода; несколько раз коридор поворачивал, а его потолок иногда становился таким низким, что приходилось нагибаться. В одном месте я заметил в стене неглубокую нишу, где лежали подвявшие цветы; рядом висела небольшая мемориальная доска со словами: "Здесь в 1932 году был злодейски убит лопатой товарищ Сероб Налбандян." Потом под ногами появилась красная ковровая дорожка; коридор стал расширяться и, наконец, уперся в лестницу. Лестница была очень длинная, а сбоку шла гладкая наклонная плоскость в метр шириной с узким рядом ступенек посередине - как для колясок в подземном переходе. Я понял, зачем это устроено, когда увидел, как начальник полета покатил вверх кресло с полковником Урчагиным. Когда он уставал, Урчагин вытягивал ручной тормоз, и они застывали, поэтому и остальные шли не слишком быстро, тем более что Ивану длинные лестницы давались с трудом. Наконец, мы вышли к тяжелым дубовым дверям с выгравированными гербами; начальник полета отпер их замок своим ключом, но разбухшие от сырости створки раскрылись, только когда я сильно толкнул их плечом. В нас ударил дневной свет; кто-то закрыл глаза ладонью, кто-то отвернулся - только полковник Урчагин сидел спокойно, с обычной полуулыбкой на лице. Когда мы привыкли к свету, оказалось, что мы стоим лицом к серым надгробиям перед Кремлевской стеной, и я догадался, что мы вышли через черный ход Мавзолея. Я так давно не видел над собой открытого неба, что у меня закружилась голова. - Все космонавты, - негромко заговорил начальник полета, - все, сколько их ни было в нашей стране, перед полетом приходили сюда, к священным для каждого советского человека камням и трибунам, чтобы взять частичку этого места с собою в космос. Огромный и трудный путь прошла наша страна - начиналось все с тачанок и пулеметов, а сейчас вы, ребята, работаете со сложнейшей автоматикой, - он сделал паузу и, не мигая, обвел холодным взглядом наши глаза, - которую вам доверила Родина, и с которой мы с Бамлагом Ивановичем познакомили вас на лекциях. Я уверен, что в этот ваш последний проход по поверхности Родины вы тоже унесете с собой частичку Красной площади, хотя чем она окажется для каждого из вас, я не знаю... Мы молча стояли на поверхности родной планеты. Был день; небо чуточку хмурилось, и голубые ели качали своими лапами под ветром. Пахло какими-то цветами. Куранты начали бить пять; начальник полета, глянув на свои часы, подвел стрелки и сказал, что у нас есть еще несколько минут. Мы вышли на ступени у передних дверей Мавзолея. Народу на Красной площади не было совсем, если не считать двух только что сменившихся часовых, которые никак не показали, что видят нас, и трех спин, удаляющихся в сторону Спасской башни. Я огляделся по сторонам, впитывая в себя все, что видел и чувствовал: седые стены ГУМа, пустые "овощи-фрукты" Василия Блаженного, мавзолей Ленина, угадываемый за стеной краснознаменный зеленый купол, фронтон Исторического музея и серое, близкое и как бы отвернувшееся от земли небо, которое еще, быть может, не знало, что совсем скоро его прорвет железный пенис советской ракеты. - Пора, - сказал начальник полета. Наши медленно пошли назад за Мавзолей. Через минуту под словом "ЛЕНИН" остались только мы с полковником Урчагиным; начальник полета посмотрел на часы и кашлянул в кулак, но Урчагин сказал: - Минуту, товарищ генерал-лейтенант. Хочу Омону два слова сказать. Начальник полета кивнул и скрылся за полированным гранитным углом. - Подойди ко мне, мой мальчик, - сказал полковник. Я подошел. На булыжники Красной площади упали первые, крупные и редкие капли. Урчагин поискал в воздухе, и я протянул ему свою ладонь. Он взял ее, чуть сжал и дернул к себе. Я наклонился, и он стал шептать в мое ухо. Я слушал его и глядел, как темнеют ступени перед его коляской. Товарищ Урчагин говорил минуты две, делая большие паузы. Замолчав, он еще раз пожал мою ладонь и отнял руку. - Теперь иди к остальным, - сказал он. Я сделал было шаг к люку, но обернулся. - А вы? Дождевые капли все чаще били вокруг. - Ничего, - сказал он, доставая зонт из похожего на кобуру чехла на боку кресла. - Я покатаюсь тут. И вот что я унес с предвечерней Красной площади - потемневшую брусчатку и худенькую фигуру в старом кителе, сидящую в инвалидном кресле и раскрывающую непослушный черный зонт. Обед был довольно невкусный: суп с макаронными звездочками, курица с рисом и компот; обычно, допив компот, я съедал все разваренные сухофрукты, но в этот раз съел почему-то только сморщенную горькую грушу, а дальше почувствовал тошноту и даже отпихнул тарелку. 12 Вроде бы я плыл на водном велосипеде по густым камышам, из которых торчали огромные телеграфные столбы; велосипед был странный - не такой, как обычно, с педалями перед сиденьем, а как бы переделанный из наземного: между двух толстых и длинных поплавков была установлена рама со словом "Спорт". Совершенно было непонятно, откуда взялись все эти камыши, водный велосипед, да и я сам. Но меня это не очень волновало. Вокруг была такая красота, что хотелось плыть и плыть дальше, и смотреть, и, наверно, ничего другого не захотелось бы долго. Особенно красивым было небо - над горизонтом стояли узкие и длинные сиреневые облака, похожие на звено стратегических бомбардировщиков. Было тепло; чуть слышно плескалась вода под винтом, и с запада доносилось эхо далекого грома. Потом я понял, что это не гром. Просто через равные промежутки времени не то во мне, не то вокруг меня все сотрясалось, после чего у меня в голове начинало гудеть. От каждого такого удара все окружающее - река, камыши, небо над головой - как бы изнашивалось. Мир делался знакомым до мельчайших подробностей, как дверь сортира изнутри, и происходило это очень быстро, пока я вдруг не заметил, что вместе со своим велосипедом нахожусь уже не среди камышей, и не на воде, и даже не под небом, а внутри прозрачного шара, который отделил меня от всего вокруг. Каждый удар заставлял стены шара становиться прочнее и толще; через них просачивалось все меньше и меньше света, пока не стало совсем темно. Тогда вместо неба над головой появился потолок, зажглось тусклое электричество, и стены начали менять свою форму, приближаясь ко мне вплотную, выгибаясь и образуя какие-то полки, заставленные стаканами, банками и чем-то еще. И тогда ритмичное содрогание мира стало тем, чем оно было с самого начала - телефонным звонком. Я сиде

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору