Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
и
Марина вспомнила, что именно так в фильме и было. После этого она
окончательно поверила в свою дочь, и когда Наташа засыпала рядом, Марина
заботливо накрывала шторой беззащитную белую колбаску ее тельца, словно
Наташа была еще яйцом.
Иногда по вечерам они начинали мечтать, как Наташа станет известной
артисткой и Марина придет к ней на концерт, сядет в первый ряд и даст
наконец волю гордым материнским слезам. Наташа очень любила играть в такие
концерты - она садилась перед матерью на фанерную коробку, прижимала баян
к груди и исполняла то "Стражу на Зее", то "Подмосковные вечера"; Марина в
самый неожиданный момент прерывала ее игру тоненьким криком "браво" и
начинала истово бить друг о друга двумя последними действующими лапками.
Тогда Наташа вставала и кланялась; выходило это у нее так, словно всю свою
жизнь перед этим она ничего другого не делала, и Марине оставалось только
клоком сена размазывать по лицу сладкие слезы. Она чувствовала, что живет
уже не сама, а через Наташу, и все, что ей теперь нужно от жизни, - это
счастья для дочери.
Но шли дни, и Марина стала замечать в дочери странную вялость. Иногда
Наташа замирала, баян в ее руках смолкал, и она надолго уставлялась в
стену.
- Что с тобой, девочка? - спрашивала Марина.
- Ничего, - отвечала Наташа и принималась играть вновь.
Иногда она бросала баян и уползала в ту часть камеры, которой Марина
не могла видеть, и не отвечала на вопросы, занимаясь там непонятным.
Иногда к ней приходили друзья и подруги, но Марина не видела их, а слышала
только молодые самоуверенные голоса. Однажды Наташа спросила ее:
- Мама, а кто лучше живет - муравьи или мухи?
- Мухи-то лучше, - ответила Марина, - но до поры до времени.
- А после поры да времени?
- Ну как тебе сказать, - задумалась Марина. - Жизнь у них, конечно,
неплохая, но очень неосновательная и, главное, без всякой уверенности в
будущем.
- А у тебя она есть?
- У меня? Конечно. Куда я отсюда денусь.
Наташа задумалась.
- А в моем будущем у тебя уверенность есть? - спросила она.
- Есть, - ответила Марина, - не волнуйся, милая.
- А ты можешь так сделать, чтобы ее у тебя больше не было?
- Что? - не поняла Марина.
- Ну, можешь ты так сделать, чтобы не быть насчет меня ни в чем
уверенной?
- А почему ты этого хочешь?
- Почему, почему. Да потому что пока у тебя будет уверенность в моем
будущем, я отсюда тоже никуда не денусь.
- Ах ты дрянь неблагодарная, - рассердилась Марина. - Я тебе все
отдала, всю жизнь тебе посвятила, а ты...
Она замахнулась на Наташу, но та быстро уползла в угол камеры, где
Марина не могла ее даже видеть.
- Наташа, - через некоторое время позвала Марина, - слышишь, Наташа!
Но Наташа не отвечала. Марина решила, что дочь обиделась на нее, и
решила больше ее не трогать. Опустив голову, она задремала. Утром на
следующий день она очень удивилась, не нащупав рядом маленького упругого
наташиного тельца.
- Наташа! - позвала она.
Никто не отозвался.
- Наташа! - повторила Марина и беспокойно заерзала на месте.
Наташа не отзывалась, и Марина испытала самую настоящую панику. Она
попробовала повернуться, но огромное жирное тело совершенно ей не
подчинялось. У Марины мелькнула мысль, что оно, может быть, еще в
состоянии двигаться, но просто не понимает, чего Марина от него хочет, или
не в состоянии расшифровать сигналы, идущие от мозга к его мышцам. Марина
сделала колоссальное волевое усилие, но единственным ответом тела было
раздавшееся в его недрах тихое урчание. Марина попыталась еще раз, и ее
голова немного повернулась вбок. Стал виден другой угол камеры, и Марина,
изо всех сил выворачивая глаз, рассмотрела висящий под потолком небольшой
серебристый кокон, состоящий, как ей показалось, из множества рядов тонких
шелковых нитей.
- Наташа, - опять позвала она.
- Ну что, мам? - долетел из кокона тихий-тихий голос.
- Ты что это? - спросила Марина.
- Известно что, - ответила Наташа. - Окуклилась. Пора уже.
- Окуклилась? - переспросила Марина и заплакала. - Что ж ты меня не
позвала? Совсем уже взрослая стала, выходит?
- Выходит так, - ответила Наташа. - Своим умом теперь жить буду.
- И что ты делать хочешь, когда вылупишься? - спросила Марина.
- А в мухи пойду, - ответила Наташа из-под потолка.
- Шутишь?
- И ничего не шучу. Не хочу так, как ты, жить, понятно?
- Наташенька, - запричитала Марина, - цветик! Опомнись! В нашей семье
такого позора отроду не было!
- Значит, будет, - спокойно ответила Наташа.
На следующее утро Марина проснулась от скрипа. Висящий под потолком
кокон слегка покачивался, и Марина поняла, что Наташа готова вылупиться.
- Наташа, - стараясь говорить спокойно, начала Марина, - пойми. Чтобы
пробиться к свободе и солнечному свету, надо всю жизнь старательно
работать. Иначе это просто невозможно. То, что ты собираешься сделать, -
это прямая дорога на дно жизни, откуда уже нет спасенья. Понимаешь?
Кокон треснул по всей длине, и из появившегося в его верхней части
отверстия высунулась голова - это была Наташа, но совсем не та девочка, с
которой Марина долгими вечерами играла в магаданские концерты.
- А мы, по-твоему, где живем? На потолке, что ли? - грубо отозвалась
она.
- Смотри, - с угрозой сказала Марина, еле удерживая взгляд на коконе,
- вернешься вся ободранная, яиц в подоле принесешь - на порог тебя не
пущу.
- Ну и не надо, - отвечала Наташа.
Она уже разорвала стенку кокона, и вместо скромного муравьиного
тельца с четырьмя длинными крыльями Марина увидела типичную молодую муху в
блядском коротеньком платьице зеленого цвета с металлическими блестками.
Наташа была, конечно, красива - но совсем не целомудренной и
быстрорастворимой красотой муравьиной самки. Она выглядела крайне
вульгарно, но в этой вульгарности было нечто завораживающее и
притягательное, и Марина поняла, что мордастый мужчина из французского
фильма, случись ему выбирать между Мариной, какой она была в молодости, и
Наташей, выбрал бы, несомненно, Наташу.
- Проститутка! - выпалила Марина, чувствуя, как к оскорбленным
родительским чувствам примешивается женская ревность.
- Сама проститутка, - не оборачиваясь, отозвалась Наташа, занятая
своей прической.
- Ты... Ах ты... - зашипела Марина, - на мать... Прочь из моего дома!
Слышишь, прочь!
- Сейчас сама уйду, - сказала, заканчивая туалет, Наташа. - Больно
надо.
- Немедленно! - закричала Марина. - Какими словами на мать! Прочь
отсюда!
- И баян мне твой надоел, старая дура, - бросила Наташа. - Сама на
нем играй, пока не подохнешь.
Марина уронила голову на сено и в голос зарыдала. Она ожидала, что
через несколько минут Наташа опомнится и приползет извиняться, и даже
решила не извинять ее сразу, а некоторое время помучить, но вдруг услышала
звяканье врезающегося в землю совка.
- Наташа, - закричала она, чудовищным усилием поворачивая голову, -
что ты делаешь!
- Ничего, - ответила Наташа, - наружу выбираюсь.
- Так вон ведь выход! Ты что, хочешь все разрушить, что мы с отцом
построили?
Наташа не ответила - она продолжала сосредоточенно копать и, какие бы
материнские проклятия ни обрушивала на ее голову Марина, даже не
оборачивалась. Тогда Марина, как могла, приблизила голову к черной дыре в
стене и завопила:
- Помогите! Люди добрые! Милиция!
Но ответом ей было только далекое завывание ледяного ветра.
- Спасите! - опять заорала Марина.
- Да чего ты орешь, - тихо сказала из-под потолка Наташа, -
во-первых, добрых людей там нет, а во-вторых, все равно никто не услышит.
Марина поняла, что дочь права, и впала в оцепенение. Под потолком
мерно позвякивал совок, так продолжалось час или два, а потом в камеру
упал солнечный луч и ворвался полный забытых запахов свежий воздух; Марина
вдохнула его и неожиданно поняла, что тот мир, который она считала
навсегда ушедшим в прошлое вместе с собственной юностью, на самом деле
совсем рядом и там началась осень, но еще долго будет тепло и сухо.
- Пока, мама, - сказала Наташа.
"Улетает", - поняла наконец Марина и закричала:
- Наташа! Сумку хоть возьми!
- Спасибо! - крикнула сверху Наташа, - я взяла!
Она чем-то прикрыла прорытую наверх дыру, и в камере опять стало
темно и холодно, но тех нескольких секунд, пока светило солнце, хватило
Марине, чтобы вспомнить, как все было на самом деле в тот далекий полдень,
когда она шла по набережной и жизнь тысячью тихих голосов, доносящихся от
моря, из шуршащей листвы, с неба и из-за горизонта, обещала ей что-то
чудесное.
Марина поглядела на стопку газет и с грустью поняла, что это все, что
у нее осталось, - точнее, все, что осталось для нее у жизни. Ее обида на
дочь прошла, и единственное, чего она хотела, - это чтобы Наташе повезло
на набережной больше, чем ей. Марина знала, что дочь еще вернется, но
знала и то, что теперь, как бы близко к ней ни оказалась Наташа, между
ними всегда будет тонкая, но непрозрачная стена - словно то пространство,
где они когда-то играли в магаданские концерты, вдруг разделила доходящая
до потолка комнаты глухая желтая ширма.
14. ВТОРОЙ МИР
- ...избавиться от ощущения, - говорил Митя, стоя с закрытыми глазами
в центре площадки под шестом маяка, - что он копает крыльями пустоту, и из
последних сил удерживая себя от догадки, что всю предшествовавшую жизнь он
занимался именно этим. Пока вместе с сотнями других цикад он летел к
далекой горе, второй раз в жизни видя мир таким, как он есть, вокруг
стемнело и ему стало казаться, что он потерял дорогу - хотя куда именно он
летит, он твердо не знал, - но тут он вспомнил, что стоит между черными
кустами терновника и торчащими из земли выветренными скалами причудливой
формы, которые с того места, где он находился, казались просто участками
неба без звезд...
Он несколько раз моргнул и слегка надавил на веки пальцами. За ними
разлилось слабое голубоватое сияние, но яркой точки, которая сияла там
несколько минут назад, уже не было.
- Все. Больше ничего не вижу, - сказал он. - И сколько все это
продолжалось?
Дима пожал плечами.
- Хотя да, - сказал Митя. - Конечно.
- Цикады - наши близкие родственники, - сказал Дима. - Но они живут в
совершенно другом мире. Я бы сказал, что это подземные мотыльки. Там все
так же, как у нас, но совсем нет света.
Он повернулся и пошел вверх по тропинке. Митя пошел следом, и через
минуту или две они вышли на плоскую площадку между скалами, один край
которой обрывался в пустоту. Отсюда было видно море с широкой лунной
дорогой - даже не дорогой, а целой взлетно-посадочной полосой - и еще были
видно дрожащее сияние на берегу.
- Странно, - сказал Митя. - Как будто все то, к чему мы с таким
трудом пытаемся всю жизнь вернуться, на самом деле никуда и не исчезало.
Как будто кто-то завязывает нам глаза, и мы перестаем это видеть.
- Хочешь узнать, кто?
- Хочу, - сказал Митя.
- Это хорошо, что ты хочешь, - сказал Дима, - потому что в любом
случае придется.
Митя вздрогнул.
- Что значит придется?
- Видишь ли, - печально сказал Дима, - своими недавними действиями ты
растревожил одно очень могущественное существо. Ему все это ужасно не
понравилось. И сейчас оно явится за тобой.
- А какое ему до меня дело? - спросил Митя.
- Оно считает, что ты находишься в его полной власти. Принадлежишь
ему. А то, что ты пытаешься делать, этой власти угрожает. И это существо
нападет на тебя с минуты на минуту.
- Кто это?
- Труп, - сказал Дима как нечто само собой разумеющееся.
- Чей труп?
- Твой, - сказал Дима, - чей же еще.
- Ты хочешь сказать, что я умру?
- В каком-то смысле, - ответил Дима. - Когда я говорю "труп", я имею
в виду, что тебя ждет тот, кто сейчас живет вместо тебя. На мой взгляд,
самое худшее, что с тобой может произойти, - это то, что он и дальше будет
жить вместо тебя. А если умрет он, вместо него будешь жить ты.
- Кто это живет вместо меня? - спросил Митя. - И как труп может
умереть?
- Хорошо, - сказал Дима, - не живет, а мертвеет. Это все слова.
Неважно. Все равно бесполезно говорить. Иди и сам все увидишь.
- А ты? - спросил Митя.
- С ним можешь встретиться только ты сам, - сказал Дима. - И все, что
случится дальше, тоже зависит только от тебя.
- Опять в кусты идти? - спросил Митя. - Сколько можно.
- Я не знаю, где он тебя найдет. Но он уже здесь. Совсем рядом.
- Где? - испуганно спросил Митя.
Дима засмеялся и не ответил. Он подошел к краю площадки, почти к
самому обрыву в море, и отвернулся, словно не желая иметь никакого
отношения к тому, что происходит за его спиной.
Митя огляделся по сторонам. Вокруг были скалы самых разных форм; на
некоторых из них росли пучки травы, которую шевелил ветер, из-за чего
казалось, что шевелятся сами камни. Митя посмотрел на Диму. Его застывшая
фигура казалась со спины темным каменным выступом, словно он превратился в
одну из скал.
Больше на площадке ничего не было. Митя подошел к началу тропинки, по
которой они только что прошли, и, цепляясь за кусты и камни, стал
спускаться вниз. Прошлый раз он шел за Димой и даже не заметил, насколько
трудно здесь идти - словно тогда вокруг было светлее. Теперь, когда Луну
закрыл каменный гребень, приходилось нашаривать ногой следующий камень и
ощупью находить ветки, чтобы схватиться за них. Через несколько метров
Мите показалось, что он завис в темной пустоте, держась за несколько
непонятно откуда взявшихся в ней каменных выступов, и нет никакой
гарантии, что впереди окажется хоть какая-то опора. Он замер на месте.
"А куда я иду? - подумал он. - И зачем?"
Он закрыл глаза и попытался прислушаться к своим ощущениям и мыслям,
но их не было. Было просто темно, прохладно и тихо. Можно было продолжить
спуск вниз, а можно было вернуться на площадку, где остался Дима;
казалось, что между этими двумя действиями нет никакой разницы.
Митя попытался сделать еще один шаг, и из под его подошвы вывернулся
камень - он чуть не покатился вслед за этим камнем, но в последний момент
успел схватиться за усеянную шипами ветку, которая глубоко расцарапала ему
кожу на ладони. Камень несколько раз стукнулся о скалы, с шорохом врезался
в листву, и опять стало тихо.
"Что же со мной происходит? - подумал Митя, облизывая кровоточащую
ладонь. - Как это оказалось, что я стою в полной темноте, в непонятном
месте, и дожидаюсь собственного трупа? Это что, я к свету летел, а
прилетел вот сюда? Ведь я же совсем другого искал. Может, я и сам не знаю,
чего, но никак не этого, точно."
Подул ветер, и внизу зашуршали невидимые листья.
"А может, он на мне опыты ставит. Сейчас пойду и скажу ему, что с
меня хватит... Кто он такой вообще и откуда он взялся? С другой стороны,
конечно, бессмысленный вопрос... Оттуда же, откуда и я. И говорит он тоже
правильно. Но ведь я это и без него всегда знал. И еще много другого знал,
кстати... Куда только это делось..."
Митя попытался вспомнить это другое, и перед ним, почти как в
колодце, промелькнуло несколько отрывистых картин, вместе похожих на
фильм, склеенный из разных слайдов. Оказалось, что лучшее связано с очень
простым, таким, о чем никому и не расскажешь. Это были моменты, когда
жизнь неожиданно приобретала смысл и становилось ясно, что она на самом
деле никогда его не теряла, а терял его Митя. Но причина того, что этот
смысл становился виден опять, была непонятна, а картинки на сменяющихся в
его памяти слайдах были самыми обычными - например, проходящие по ночному
потолку полосы света, похожие на лучи зенитных прожекторов, которые никак
не могут поймать люстру, или вид из поезда на длинное вечернее небо,
уходящее в просеку за пыльным окном, или несколько неотшлифованных
бутылочных изумрудов на ладони. Но странное и невыразимое знание,
связанное со всем этим, давно исчезло, а то, что осталось в памяти, было
больше всего похоже на сохранившиеся фантики от конфет, съеденных каким-то
существом, уже давно живущим в нем, постоянно и незаметно присутствующим в
любой мысли (кажется, среди мыслей оно и жило), но все время прячущимся от
прямого взгляда.
А сейчас, сразу же понял Митя, это существо, незаметно жевавшее его
почти всю жизнь и сожравшее его почти целиком, просто не успело
отпрыгнуть. Это и был труп.
Но с ним ничего нельзя было сделать - разве что подобрать камень
побольше и ударить самого себя по голове.
Митя еще раз ощупал ногой темную пустоту внизу, повернулся и стал
карабкаться назад. Лезть вверх было проще, и через минуту он уже был на
ярко освещенной лунным светом площадке.
Дима стоял там же, в той же позе и так же неподвижно, и Митя с
раздражением подумал, что в его поведении, пожалуй, слишком много
мистического пафоса.
- Я все понял, - сказал он. - Понял, о чем ты говорил. Эй.
Он похлопал Диму по плечу, и тот медленно обернулся.
Это был не Дима.
Это было то самое существо, мысль о существовании которого за минуту
перед этим мелькнула в митином сознании. Ошибиться было невозможно, хотя
Митя не мог сказать, откуда у него возникла эта уверенность. Но в тот же
момент, когда он увидел перед собой собственное лицо, только синее и
усталое, он вспомнил место из старой японской книги, где человеку снится
кошмар, в котором он бежит вдоль берега моря от самого себя, вставшего из
гроба. С ним сейчас происходило то же самое, только не было гроба, берег
моря находился далеко внизу, и просыпаться было некуда.
Митя попятился, и труп шагнул за ним. Митя кинулся к ведущей вниз
тропинке, но, представив себе, как он снова повиснет на ветках, а сверху
на него обрушится собственный труп, он затормозил, развернулся, чуть
помешкал, решая, куда бежать, и почувствовал, как за левое плечо его
схватила собственная ладонь.
То есть ладонь принадлежала тому, кто преследовал его, но
одновременно он почувствовал, что сам взял кого-то рукой за плечо. И этот
кто-то тоже был он сам. Митя завыл от ужаса, неловко ударил кулаком в
ничего не выражающее лицо с закрытыми глазами и тотчас почувствовал косой
удар по собственной скуле. Труп медленно и немного карикатурно, в духе
гигиеничных американских ужасов, поднял руки, схватил Митю за горло, и
Митя почувствовал, что тоже кого-то душит. Он изо всех сил сжал пальцы и
понял, что еще секунда - и он задохнется. Тогда он чуть ослабил хватку и
почувствовал, что может сделать вдох. Он убрал руки, и одновременно
разжались пальцы на его горле.
"Понятно", - подумал Митя, повернулся, поднял ногу, чтобы шагнуть, и
почувствовал, что его за левое плечо опять схватила собственная ладонь. Он
испытал мгновенный приступ ярости, лягнул труп ногой и, придя в себя,
обнаружил, что стоит на четвереньках. Он встал, со свистом втягивая воздух
в непослушные легкие. Это было тяжело не только потому, что от удара
перехватило дыхание, а еще и потому, что пальцы трупа опять с тупым
усердием сомкнулись на его шее, и чтобы сделать вдох, ему пришлось
ослабить собственную хватку на холодном синем горле. Митя сдела