ль, где сорваны тормоза.  А-а-аа!
В правом Валькином глазу все слилось в сплошной мутный ряд, в  невнятный
угрожающий мазок... И Дьяченко потерял сознание...
   Они были прекрасны! На кого-то очень  похожие.  На  кого?  Может,  на
оживших Принца и Дюймовочку? На мириады принцев и дюймовочек!  С  такими
же изящными хрупкими телами. С большими красивыми глазами, как у  героев
японских мультяшек. С райскими улыбками, с шелковыми глазами. В  снежных
париках   и   великолепных   бирюзовых   камзолах    и    рейтузах,    в
розово-золотистых платьях со шлейфом достоинств и добродетелей позади.
   Они проходили так близко, что Дьяченко мог разглядеть капли  влаги  и
мелкие прыщики на их фантастически юных лицах. Казалось, ему  ничего  не
стоит коснуться их диковинных одежд, потрепать по нецелованным  щекам  -
для  этого  нужно  всего  лишь  протянуть  руку.  Подумав  так,   Валька
почувствовал себя неловко: он не знал, где его руки, где вообще он весь.
Может, он стоит сейчас совсем голый, а эти невинные создания пялятся  на
него, как на идиота?.. Охваченный тревожными мыслями, Дьяченко попытался
вспомнить, как он здесь оказался.
   Нервничая все больше, напрягал память, силясь выдавить из нее, словно
из выжатого лимона, хоть какие-то воспоминания, пусть  даже  обрывочные,
бессвязные.
   От беспокойных дум Вальку неожиданно отвлекла  песня.  Совершенно  не
замечая присутствия чужака,  не  подозревая  о  том  стыде  и  волнении,
которые вдруг овладели им, юные  создания  подхватили  песенку,  начатую
одним большеглазым принцем. При этом, поочередно лаская, они  передавали
из рук в руки маленького зеленовато-черного зверька - не то норку, не то
узкоспиную кошку. Когда они дружно запели, Дьяченко удивился их голосам.
Несмотря на миловидную, почти детскую внешность местных  жителей,  в  их
голосах улавливался заметный треск и грубые, низкие нотки.
 
   Хороший кот, хороший кот!
   Таким он был, поверь, всегда.
   Кот садит райский огород
   И скажет громко грядкам: "Да!
 
   Расти, пырей и сельдерей!
   Расти и ты, мой храбрый Принц!
   Ты победишь за восемь дней,
   Но как убитый рухнешь ниц.
 
   Расти и ты, чей голос зол,
   Но золота твоя душа.
   Не знаю, кто ты - грек, монгол,
   Но без тебя как без ножа.
 
   Расти, Дюймовочка, где тень,
   Где правит балом лебеда.
   Твой срок придет, наступит день -
   Разгонит тень твоя звезда".
 
   Хороший кот, любимый кот -
   Таким останется всегда.
   Взошел на небе огород:
   Взошла удача и беда,
 
   Взошел успех, порок и лень,
   Тщеславие, гляди, вот-вот
   Лозу закинет за плетень...
   В том огороде все растет.
 
   Повсюду кто-то славно прет,
   Корнями небо теребя.
   Садовник кот, любимчик кот
   Благословит росток любя.
 
   Взошел невиданный народ,
   Цвести желая долгий век...
   Но будет суд. И старый кот
   Не всех возьмет с собой в ковчег.
 
   Прекрасные создания пели, пронзенные вдоль и поперек стрелами света -
теми самыми, что прежде ослепили и очаровали человека. Пронзенные  вдоль
и  поперек  зелеными,  нет,  изумрудными  ростками   -   назойливыми   и
вездесущими, подобными лианам  и  одновременно  ужасно  смахивавшими  на
щупальца или хлысты, которыми Эрза пытался убить Дьяченко. Эрза?.. Эрза!
Где ты, Эрза, черт тебя подери?!  Зелено-черная  кошка  как  сиганет  на
Дьяченко!
   - Не смей браниться в мире астроваров! - раздался  возмущенный  голос
Эрза. Где-то внутри человека исходил негодованием  карлик.  -  Астровары
чище и смиренней любой твоей благородной фантазии. Смотри  и  запоминай.
Смотри и причащайся. Другого такого случая я тебе больше не предоставлю.
   С этими словами Эрза каким-то странным образом развернул правый  глаз
Дьяченко,  так  что  в  первое  мгновение   все   увиденное   им   вдруг
перевернулось с ног на голову. Зато спустя минуту-другую, когда картинка
вновь обрела в Валькином сознании прежнюю устойчивость и четкость, перед
ним предстал совершенно новый свет.
   Его словно повели по улочкам необыкновенного города,  очень  похожего
на средневековый. С тенями вместо мостов, с тенями вместо тихой реки,  с
тенями вместо узких, вытянутых по вертикали  окон,  казалось,  абсолютно
безлюдных домов. Без джостика  и  мышки,  обладая  лишь  цепким  зрением
одного, правого, глаза, Дьяченко свободно путешествовал  по  незнакомому
городу.
   Внезапно ступил на открытую площадь. Как многолюдно! Оживленно.
   Под ногами клочки и обрывки теней. Еще не разглядел ни одного лица  -
но как уже утомился от их рассыпчатых  и  жирных,  как  восточный  плов,
речей. Напрягшись, отгоняя  прочь  рой  речей,  работая  несуществующими
локтями,  проникал  глубже  в  толпу.  Проходу   не   давали   слова   и
бесцеремонные фразы.
   - На Мастере шапка горит.
   - Мастер - соперник безнадежный.
   - Я предпочитаю молчать, но рок велит высказаться.
   - А я бы хотел выйти наружу.  Там  горы  зла!  Кому-то  же  нужно  их
разгребать.
   - Это дело рук Мастера. Зло по недосмотру Создателя.
   - У Создателя нет  любимой  дочки.  У  Создателя  отмирает  душа  без
женской ласки!
   - Создатель слеп, он не видит уродцев, которых плодит Мастер. Они оба
в отчаянии!
   - Нет, они даже не пресыщены.
   - У них другие интересы.
   - Нас нужно искать на пыльной полке.
   - Лучше найти выход к юному дьяволу,  чем  затеряться  в  кунсткамере
бога...
   Наконец увидел их лица. Положительно умные.  В  меру  озабоченные,  в
меру порочные.  На  его  глазах  проделывали  разные  чудеса.  На  языке
вертелось:
   "Астровары не шарлатаны,  астровары  придумали  их".  На  его  глазах
проникали друг в друга, выходя наружу между лопатками, из правого плеча,
из пупка и в паху.
   Обменивались телами, по-приятельски похлопывая друг друга по плечу.
   Сначала стремительно старели -  с  шоу,  музыкой,  громкими  стихами,
заводными,  не  воспроизводимыми  на   человеческий   лад   песнями,   с
коралловыми масками, с обнаженными грудями, из сосков  которых  струился
благовонный дым.
   Достигали порога смерти, счастливо чихали -  и  начинали  в  обратную
сторону жить.
   Стремительно молодели, успевая все вспомнить и насладиться  прожитыми
мгновениями.
   Затем по очереди  усыпляли  друг  друга.  Превращали  лики  друзей  в
полированное серебро. Гладкое, как зеркало. Гляделись в лики друзей, как
в зеркала... И отчего-то видели одного Дьяченко. Но в отражениях он  был
не такой, каким себя  представлял.  Он  был  астроваром.  Из  его  плеча
вырастала прекрасная девушка. Иногда в зеркалах проскальзывал  Оззо.  Не
бог-монстр, а величавый конь-единорог. На его спине  восседала  знакомая
девушка, выросшая из плеча Дьяченко.
   Без джостика и мышки человек необратимо сходил с ума.
   Вот астровар коснулся лба соседа, и тот в мгновение ока превратился в
вязкую бурую массу.  Подобную  мокрой  глине.  Скинув  камзол,  астровар
взялся ваять. Лепил страстно, не соблюдая пропорций, подчиняясь прихотям
ветра на площади и собственному безумию. Сырое творенье уже  захватывало
воображение, уже влекло, уже влюбляло в  себя...  Пигмалион  вызывал  на
дуэль каждого, кто оказывался рядом. Бился с ним в кровь, но не убивал.
   Подводил к творению и  на  глазах  неудачливого  соперника  похотливо
гладил глиняную любовь, совокуплялся, а  когда  кончал,  творение  вновь
обретало обличье соседа. Как ни  в  чем  не  бывало  тот  сообщал  некую
истину. Пигмалион ее тут же  забывал  или  проматывал,  как  проматывают
отцовское наследство. Или пропивал, выхватив  из  рук  бродячей  нищенки
кувшин ледяного вина. Утолив жажду и требовательный рок, какое-то  время
бесцельно бродил по площади. Как сомнамбула, не видя никого перед собой,
не  вслушиваясь  в  чужие  истины,  готовясь  отдаться  новому  приступу
созидания...
   Один такой Пигмалион, насильно  отлученный  от  своей  мнимой  любви,
привел Дьяченко к Эрза. На вытянутой вперед руке астровара  сидела  тень
голубя.
   Еще с десяток теней внизу жадно подбирали крошки.
   - Твоя душа еще трепещет? - не глядя на человека,  обратился  к  нему
карлик.
   - Мне холодно, - стыдясь своей слабости, признался Валька.
   - Ты слишком торопишься, человече. Ведь ты не прошел и половины пути.
   - Я в пути? - изумился Дьяченко. От такого  открытия  его  бросило  в
пот. Астровар увлеченно продолжал кормить тени птиц.  Но  вот,  подкинув
одну из теней в небо над площадью, все так же молча  подвел  человека  к
астровару. Тот неподвижно лежал на брусчатке. Эрза  небрежно  перевернул
ногой незнакомца на спину. Им... ею  оказалась  юная  девушка  с  грудью
такой неописуемой красоты, что ее могла  захотеть  даже  родная  сестра.
Надавив крючковатыми пальцами  на  плечо  Дьяченко,  Эрза  заставил  его
посмотреть в твердый сосок. Когда сосок впился в правый  глаз  человека,
будто проткнул его насквозь, Валька увидел новый город.
   Город находился высоко в  горах.  Ни  деревца,  ни  травинки  -  лишь
отборная брань. Город пытались взять штурмом враги. Осыпали  его  стены,
точно отравленным  просом,  тучей  стрел.  Били  из  камнебойных  машин.
Посылали на смерть птиц и людей, засыпав в их глотки порох, раздав им  в
руки по зажженному фитилю...
   Все было  напрасно.  Город  астроваров  был  уже  мертв.  Но  смерть,
сомкнувшая плотное кольцо на зубцах крепостных стен, была неприступна.
   У одной из башен -  с  алым  родимым  пятном  на  стене  -  терпеливо
поджидал Эрза. Наконец, увидев, что на него смотрит Дьяченко, он  резким
движением изменил направление Валькиного взгляда.
   - Погляди сюда, - приказал  Эрза  и  наклонил  его  голову  к  голове
мертвого астровара - единственного в  городе  астровара-воина.  И  снова
человек повиновался. Он приник  к  остекленевшему  глазу  мертвеца,  око
вдруг покрылось  пузырьками,  кипение  усилилось,  обожгло  правый  глаз
Дьяченко, и только тогда он смог увидеть третий мир астроваров.
   - Я вижу  мир,  подобный  лабиринту  Виораха,  -  безотчетно  чему-то
радуясь, доложил человек.
   - Нет, скорее, ваши миры можно уподобить моим  органам,  конечностям,
различным жизненно важным системам.
   - Например, почкам?
   - Ни в коей мере! Почки - это возмутительно! Я  вообще  настаиваю  на
том, что ты не имеешь права сравнивать внешние миры и внутренний порядок
астроваров! Это привилегия...
   Дьяченко не услышал последних слов карлика.  Внезапный  порыв  ветра,
ворвавшийся на крепостную стену,  унес  их  в  горы.  На  мертвой  башне
пробили часы. Кольцо смерти лопнуло, и в город с четырех сторон  хлынули
войска ворога. Но это случилось тогда, когда человек был далеко  отсюда.
Его взгляд по-прежнему опережал смерть.
   ...Они  стояли  посреди  зеленого  поля,  над  которым   опрокинулось
маленькое голубое озеро. С тростником, росшим  сверху  вниз,  касавшимся
макушки Дьяченко. С утками, несшими пестрые яйца на макушке Дьяченко.  С
цикадами, затеявшими безобидный спор на макушке Дьяченко.
   Проведя рукой по волосам, вспугнув уток, цикад, скинув прочь  пестрые
яйца,  Валька  огляделся.  Слева,  подминая  короткую,  как  трехдневная
щетина, траву, пасся единорог. Вид его был спокоен и полон  достоинства.
Оззо водил рогом по опрокинутому озеру, накалывал на рог красных рыб,  а
копытами топтал свои и чужие страхи. Глядя на единорога, Валька  впервые
за долгое время вдохнул полной грудью.
   Наконец Эрза решил открыть карты.
   - Я мог бы заставить тебя видеть  меня  бесконечно.  До  конца  твоих
куцых дней. Рано или поздно ты смирился бы, человече, и признал  бы  мой
порядок за свою единственную, раз и навсегда устоявшуюся реальность. Или
за прихотливую вереницу выпавших на твою долю дней и  ночей.  Я  еще  не
решил, как бы я поступил с тобой. Но сейчас  это  не  важно.  Ведь  тебе
уготована миссия. Мне наплевать, справишься ты с ней или нет.  Но  я  не
должен впредь мешать тебе. Хотя, допускаю, другой астровар,  окажись  на
моем месте, возможно, убил бы  тебя.  Знаешь  почему?..  Потому  что  ты
хочешь прикончить моего непутевого братца!
   - Разве? - почти равнодушно возразил Дьяченко, прислушиваясь к голосу
воды над головой.
   - Вот именно! - распалялся все сильней астровар. - Разве ты не хочешь
убить бога Оззо?!
   - Оззо?! Но при чем тут ты?! - еще не понимая, к  чему  клонит  Эрза,
воскликнул Дьяченко.
   - Я его предтеча.
   - Кто?!
   - Я родился перед  Оззо.  В  том  же  лукре,  который  ты,  человече,
обыскивал, как ищейка, как вор. Я на  краткий  миг  опередил  бога.  Все
астровары  поступают  так:  рождаются  раньше  своих  богов.  И   я   не
исключение... За это я вобрал  всю  его  грязь!  Его  родовую  злость  и
ненависть! И широту натуры тоже вобрал.
   Ничего не оставил. Ха-ха-ха, ты лазил в том колодце,  как  червь,  ты
можешь подтвердить: там не осталось ничего, кроме шлака и мусора.  Я  не
оставил Оззо ничего лишнего. Ведь у бога и быть не может ничего лишнего!
Непозволительная роскошь носиться, как с писаной  торбой,  с  напрасными
переживаниями, сочувствиями и надеждами. Моему богу не чуждо только  то,
что моей волей оставлено ему!
   - Так это ты породил монстра?! -  Валька  с  трудом  сдерживал  себя,
кровь в его жилах гудела, как ток в  высоковольтных  проводах.  Но  Эрза
одним строгим взором остудил его пыл.
   - Я предтеча. Я явил тебе истину, которую ты заслужил. И которую тебе
придется либо принять, либо уничтожить.
   - Но послушай, прежде чем я решусь на этот последний бой...
   Но Эрза слушать  не  стал.  Отрицательно  мотнув  головой,  незаметно
выхватил из-под полы продолговатый тонкий предмет и, не целясь, метнул в
Оззо.
   Единорог, не издав ни единого звука,  свалился  замертво.  Падая,  он
пропахал рогом по густому тростнику - несколько  сырых  склизких  комьев
упало Дьяченко на голову и за шиворот. Отряхнувшись, Валька поднялся  на
носочки и, дотянувшись до небесного озера, вырвал один молодой  стебель.
В лунку внезапно заглянуло солнце.
   - Напрасно. Тебе все равно не унести этот  тростник,  иначе...  Я  не
смогу  повернуть  твою  судьбу  вспять,  если  ты  не  освободишься   от
впечатлений и опыта, которые ты получил, наблюдая миры  астроваров.  Хм,
иногда опыт играет с нами злую шутку. Иногда он подобен гарпуну, который
невозможно извлечь из жертвы, предварительно не расчленив ее тело.
   Сказав так, карлик  уперся  тяжелым  башмаком  в  живот  единорога  и
выдернул дротик.
   - А теперь посмотри ему в  левый  глаз!  -  приказал  Эрза.  Дьяченко
повиновался.  Послушно  прижал  правый  глаз  к  левому   оку   мертвого
единорога. Он проделал это с той же торопливой  жертвенностью,  с  какой
иной отчаявшийся приставляет к виску дуло пистолета. Валька заглянул - и
не нашел силы отпрянуть. Он увидел... себя. Анфас. С открытым беззвучным
ртом - распахнутым не то для крика, не то для мольбы.
   - Что все это значит?! - не отрывая глаза, закричал Дьяченко. -  Миры
астроваров иссякли? Или тебе наскучило крутить мне свой фарс?
   - И не то и не другое, человече, -  голос  Эрза  прозвучал  высоко  и
невнятно, заглушаемый шелестом тростника. - Ведь ты же  хотел  о  чем-то
спросить меня?
   - Но стоило ли ради этого убивать Оззо?
   - Не отвлекайся, спрашивай.
   - Собственно, это мелочи. Ничего  особенного.  Мнимые  страхи.  Мания
преследования. Словно я бегу от кого-то... Сдается  мне,  все  эти  миры
неслучайны.
   Бесконечные погружения в них, бессмысленные метания,  блуждания  -  и
снова бегство. Опять новый мир без единого шанса найти дорогу обратно.
   - Считай, что ты дошел до критической точки. Сел на дно. Хуже  -  дно
опрокинулось над  твоей  головой.  А  это  значит:  тебе  некуда  больше
бежать!..
   От кого ты бежишь, я не знаю. И гадать не стану. Ты - бежишь. Вернее,
бежал. С этого  момента,  человече,  ты  займешься  своим  возвращением.
Возможно, ты вернешься к тому, что все это время заставляло тебя бежать.
27
 
   Дьяченко сломя голову бежал к смотровой площадке.  Он  возвращался  к
началу лабиринта, к  тому  месту,  где  когда-то  дьявол  сотворил  себе
палача.
   Небывалая злость проснулась  в  человеке,  она  застлала  ему  глаза,
сделала бесчувственным тело. Он то и  дело  натыкался  на  острые  углы,
штыри, осколки, хрустевшие под ногами тысячами голодных челюстей.  Кровь
вперемешку с потом и слезами катилась по его растерзанному лицу. Но  чем
злей  и  решительней  становился  человек,  тем  с  большей  жестокостью
обращался с ним лабиринт.
   Лабиринт! Он словно восстал против человека, превратился  в  сплошную
непреодолимую баррикаду: за каждым углом,  за  каждым  вторым  поворотом
поджидал обломок-палач, осколок-палач, колодец-могила...
   Эрза не прекращал задирать Дьяченко:  "Что  ты  ползешь,  как  сонный
грешник? А ну-ка давай поживей, человече! Копуши и трусы  -  добыча  для
демонов!"
   Сам он едва поспевал за  семимильными  Валькиными  шагами.  При  этом
астровар демонстрировал чудеса. Наверное, мало  кто,  обладая  таким  же
ростом и маленькими криволапыми ножками, мог бы повторить его  бег  -  с
той же прытью, по столь же пересеченной и  кишащей  угрозами  местности.
"Ну что ты плетешься? Давай, давай добавь  страсти  к  своей  холодеющей
душе! Поперчи ее чертовой ненавистью! Запеки с черным гневом!"
   Когда карлик наконец выбился из  сил,  когда  язык  его,  без  устали
моловший проклятия и заклинания в адрес человека,  теперь  волочился  не
быстрей разбитых в кровь ног, когда Дьяченко подхватил  его  на  руки  -
даже тогда красномордый брюзга нашел в себе наглости поучать Вальку:
   - Давай, давай! Не смей останавливаться!  Только  вперед!  В  аду  не
терпят пораженцев! Да их нигде не терпят! Быстрей, человече!  Нам  нужно
опередить бронзового  Оззо!  Если  мы  не  успеем,  эта  чертова  машина
разорвет на куски старого Ингэла! А  если  вдобавок  чудовище  проглотит
хотя бы один плод с дерева мудрости - нам конец!  Тогда  Оззо  всесилен!
Тогда никто не сможет противостоять его злу! Все станут его рабами!
   - Виорах говорил, - хрипел  натруженно  легкими  Дьяченко,  -  Виорах
говорил, что монстр не устоит перед сувениром!
   - Чепуха! Глупости, тьфу! - плевался с Валькиного плеча астровар.
   - Как можно с помощью игрушки одолеть чудовище?!
   - Так как же я с ним совладаю?! Отвечай!! Отвечай, черт тебя  подери,
иначе я вырву у тебя, как у поганой жабы, твои кривые лапки!
   Но карлик, как нарочно, с ответом не спешил. "Заткнулся, сволочь",  -
Валька в сердцах ущипнул его, но калечить не стал. Наоборот,  неожиданно
оказал ему прямо-таки трогательную помощь -  подсадил  как  можно  выше,
заботливо подтолкнул под зад - и Эрза, точно обезьянка, цепляясь за щели
и выбоины в стене, ловко вскарабкался  на  остатки  смотровой  площадки.
Пыхтя и чертыхаясь, следом полез Дьяченко. Наверху поодиночке  и  целыми
грудами продолжало лежать с  полсотни  мертвых  хлопов.  Странное  дело,
трупы здесь не разлагались и не смердели.  "Ад.  Здесь  не  должно  быть
смерти, а они мертвы. Я сам видел,  как  приходит  смерть,  сам  убивал.
Господи,  что  все  это  значит?"  -  Дьяченко  тяжело  вздохнул.  Потом
тихонько, чтобы не слышал страшненький Эрза,  взмолился:  "Боже,  помоги
мне! Каюсь, я был слаб. Но сейчас... сейчас мне так нужна  Твоя  сила  и
мудрость!.."
   - Что ты там бормочешь? - астровар оглянулся,  зыркнул  подозрительно
на  запыхавшегося   Вальку.   -   Сколько   раз   тебе   повторять:   не
останавливайся! Скоро ты  увидишь  битву  титанов!  Ха-ха-ха!  И  гибель
одного из них!
   Словно спасаясь бегством от обезумевшего маньяка,  Дьяченко  ворвался
на  лестницу,  взлетел  на  дюжину-другую  ступеней  -  лестница,  круто
завиваясь, поднималась к анфиладам Юфилодора. Валька  невольно  замедлил
бег - где-то здесь совсем недавно лицедействовал раненый дьявол,  поучая
человека, как справиться со своим соперником... Лишь на миг сдержал  бег
и снова понесся вверх, прыгая через ступени, как  через  годы  и  страхи
свои.
   Астровар, нахохлившись и продолжая ворчать, попугаем сид