Абрахам МЕРРИТ

                          МЕТАЛЛИЧЕСКОЕ ЧУДОВИЩЕ




                                ПРЕДИСЛОВИЕ

     До того, как нижеследующее изложение попало в мои руки, я никогда  не
встречался с его автором доктором Уолтером Т.Гудвином.
     Когда рукопись с описанием его приключений среди доисторических  руин
Нан-Матала на Каролинских островах ("Лунный бассейн")  была  передана  мне
Международной Научной Ассоциацией для подготовки к печати, доктора Гудвина
в Америке не было. Он пояснил, что еще слишком потрясен и угнетен; слишком
болезненны для него воспоминания о тех, кого он любил и с  которыми  -  он
был в этом уверен - никогда не встретится.
     Я знал, что он отправился в какой-то отдаленный район Азии в  поисках
определенных ботанических  образцов,  и  потому  с  большим  удивлением  и
интересом  воспринял  приглашение  президента   Международной   Ассоциации
встретиться с доктором Гудвином в определенном месте и в указанное время.
     Внимательно  изучая  документы,  связанные  с  Лунным  бассейном,   я
составил себе мысленное  представление  об  их  авторе.  Прочел  я  и  его
ботанические исследования, которые поставили его  выше  всех  американских
специалистов в этой области. Любопытное смешение точных научных  данных  и
поэтических описаний позволило мне уточнить свое мысленное  представление.
И я был рад, что угадал довольно точно.
     Президент Ассоциации познакомил  меня  с  крепким,  хорошо  сложенным
человеком чуть ниже среднего роста. У него оказался широкий,  но  довольно
низкий лоб, напомнивший мне покойного волшебника электричества  Стайнметца
[Чарлз Протеус Стайнметц, известный американский инженер и  изобретатель].
Под прямыми черными бровями добрые  проницательные  карие  глаза,  немного
печальные,  с  легким  оттенком  юмора;  глаза  одновременно  мечтателя  и
деятельного человека.
     Не старше сорока, решил я. Короткая заостренная бородка  не  скрывает
решительной твердой нижней челюсти и хорошей  формы  рта.  Волосы  густые,
черные, с проблесками седины: точки и полоски серебра, сверкающие  тусклым
металлическим блеском.
     Правая рука на перевязи и прижата  к  груди.  Приветствовал  он  меня
застенчиво. Протянул левую руку,  и,  когда  я  пожал  ее,  меня  поразило
странное, но приятное ощущение: тепло, чуть ли не электричество.
     Президент Ассоциации осторожно помог ему сесть.
     - Доктор Гудвин, - сказал он  мне,  -  еще  не  вполне  оправился  от
последствий своих приключений. Их суть он позже сам объяснит  вам.  А  тем
временем не согласитесь ли, мистер Меррит, прочесть это?
     Он протянул мне несколько листков, и, читая  их,  я  ощущал  на  себе
взгляд доктора Гудвина, ищущий, взвешивающий, оценивающий. Оторвав  взгляд
от письма, я увидел в его глазах новое выражение.  Застенчивость  исчезла;
взгляд его был дружеским. Очевидно, я прошел испытание.
     - Принимаете, сэр? - вежливо и серьезно спросил президент.
     - Принимаю? - воскликнул я. - Конечно! Для  меня  не  только  большая
честь, но и радость сотрудничать с доктором Гудвином.
     Президент улыбнулся.
     - В таком случае, сэр, мне нет  необходимости  тут  задерживаться,  -
сказал он. - Завершенная часть рукописи  у  доктора  Гудвина.  Вы  сможете
обсудить ее.
     Он поклонился  и,  прихватив  старомодную  шляпу  и  тяжелую  трость,
удалился. Доктор Гудвин повернулся ко мне.
     - Начну, - сказал он после небольшой паузы, - со встречи  с  Ричардом
Дрейком на поле голубых маков,  подобном  молитвенному  ковру  у  подножия
безымянной горы.
     Зашло солнце, стемнело, вспыхнули огни города, много  часов  Нью-Йорк
шумел вокруг, но я ни на  что  не  обращал  внимания,  слушая  рассказ  об
удивительной,   совершенно   необычной   драме   неизвестной   жизни,    о
необыкновенных существах, неведомых силах  и  о  непобедимом  человеческом
героизме - в тайных ущельях неисследованной Азии.
     Только на рассвете ушел я домой. И еще  много  часов  спустя  отложил
незавершенную рукопись, попытался уснуть, и сон мой был неспокоен.
                                                                 А. Меррит



                           1. ДОЛИНА ГОЛУБЫХ МАКОВ

     В великом тигле жизни, который мы зовем  нашим  миром,  в  еще  более
обширном тигле, называемом вселенной,  тайн  и  загадок  как  песчинок  на
берегу  океана.  Они   преодолевают   гигантские,   заполненные   звездами
пространства; таятся, крошечные, под ищущим глазом микроскопа. Они рядом с
нами, невидимые и неслышные, зовут нас, спрашивают, почему мы не слышим их
призывов, не видим их чудес.
     Иногда покров с глаз человека спадает, и он видит - и рассказывает  о
своих видениях. И тогда те, кто не видел, вопросительно  поднимают  брови,
насмехаются  над  ним,  а  если  видение   было   действительно   великим,
обрушиваются на него и уничтожают.
     Чем грандиозней тайна, тем яростнее оспаривается ее существование;  а
если она не так значительна, человек может сообщить свои  свидетельства  и
добиться, чтобы его выслушали.
     И для этого есть причина. Жизнь - это фермент, и  над  ней  и  вокруг
нее, изменяясь и перемещаясь, добавляя или  отбирая,  бьются  бесчисленные
силы, видимые и невидимые, известные и неизвестные. И человек, атом в этом
ферменте, цепляется за то,  что  кажется  ему  устойчивым;  и  совсем  без
радости встречает утверждения, что опирается он, так сказать, на сломанную
трость и не видит более прочной.
     Земля - это корабль, прокладывающий свой путь  по  неведомым  океанам
пространства, где есть неизвестные течения, тайные мели и рифы и где  дуют
непостижимые ветры космоса.
     И если к путникам, с трудом движущимся своим курсом, подходит некто и
заявляет, что курс неверен и карты нужно переделать, его вряд ли  встретят
приветливо!
     Поэтому люди привыкли осторожно рассказывать о тайнах.  Но  каждый  в
глубине сердца знает, что в реальность своего видения он должен верить.
     Я  разбил  свой  лагерь  в  необыкновенно  прекрасном  месте,   таком
прекрасном, что дыхание перехватывало и в груди начинало болеть; но  потом
охватывало ощущение спокойствия, как целительный туман.
     Я шел с самого начала марта. Теперь же была середина июля. И  впервые
с начала пути ощутил - не забытье, этого никогда не будет,  -  успокоение,
впервые со своего возвращения с Каролинских островов год назад.
     Нет необходимости останавливаться на этом - все это уже описано. И не
буду  говорить  о  причинах  своей  непоседливости:  те,  кто  читали  мой
предыдущий рассказ, знают их. Не нужно  также  описывать  шаги,  приведшие
меня в эту мирную  долину.  Достаточно  сказать,  что  однажды  вечером  в
Нью-Йорке, перечитывая свою, может быть, самую значительную работу - "Маки
и примулы Южного Тибета", результат моих путешествий  1910-1911  годов,  я
решил вернуться в эти тихие, заброшенные места. Только  там  мог  я  найти
что-то похожее на забвение.
     Я давно хотел изучить  некое  растение,  все  разновидности  той  его
формы, что растет на южных склонах  Эльбруса,  горного  хребта  в  Персии,
который тянется от Азербайджана на западе до Хорасана на востоке. Оттуда я
собирался следовать за модификациями этого растения в хребтах Гиндукуша  и
в  южных  отрогах  Транс-Гималаев  -  огромной  горной  цепи,  выше  самих
Гималаев, глубоко изрезанной ущельями и пропастями;  такое  название  этим
горам дал Свен Хедин в своем путешествии в Лхасу.
     После этого  я  собирался  по  горным  переходам  добраться  до  озер
Манасаровар, где, согласно легенде, растет светящийся пурпурный лотос.
     Честолюбивый проект, и очень опасный; но ведь сказано, что  серьезные
болезни требуют сильнодействующих средств; я знал,  что  пока  вдохновение
или какое-то сообщение не подскажет мне, как добраться до тех, кого я  так
люблю, ничто меньшее не утишит мою сердечную боль.
     И, откровенно  говоря,  я  чувствовал,  что  такого  вдохновения  или
сообщения никогда не будет, и потому конец меня не особенно беспокоил.
     В Тегеране я нашел необычного слугу; больше того, товарища, советника
и переводчика.
     Это китаец по имени Чу-Минг.  Первые  тридцать  лет  своей  жизни  он
провел в большом монастыре Палкхор-Чойнд в Гуанцзе, к западу от  Лхасы.  Я
не спрашивал у него, почему он оттуда ушел и как оказался в Тегеране.  Мне
просто  повезло,  что  он  из  монастыря  ушел,  а   я   нашел   его.   Он
отрекомендовался как лучший повар на десять тысяч миль от Пекина.
     Мы путешествовали почти три месяца: Чу-Минг. я  и  два  пони  с  моим
имуществом.
     Мы шли по горным дорогам, которые помнили эхо марширующих войск Дария
и орд сатрапов. Высокогорные пути Ахеменидов, да, и еще раньше они дрожали
от топота ног мириад богоподобных завоевателей-дравидов.
     Мы прошли древними иранскими тропами; дорогами  воинов  победоносного
Александра; прах македонцев, греков, римлян вздымался  вокруг  нас;  пепел
пламенного  честолюбия  Сасанидов  стонал  у  нас  под  ногами  -   ногами
американского ботаника, китайца и двух пони. Мы  проходили  ущельями,  чьи
стены отражали возгласы эфталитов, белых гуннов, разрушивших  мощь  гордых
Сасанидов; но и они сами, в свою очередь, пали перед турками.
     Мы вчетвером: два человека, два животных - прошли  путями  персидской
славы, позора и смерти Персии. И уже сорок дней  не  видели  мы  ни  одной
живой души, ни следа пребывания человека.
     Дичи было в изобилии; Чу Мингу иногда не хватало зелени,  но  мяса  -
никогда. Вокруг нас сумбур могучих вершин. Я знал, что мы находимся вблизи
слияния Гиндукуша с Транс-Гималаями.
     Утром из неровного ущелья мы вышли в очаровательную долину,  и,  хоть
было еще рано, я разбил палатку, решив до завтра никуда не двигаться.
     Долина напоминала гигантскую чашу, наполненную  спокойствием.  В  ней
жил  спокойный,  величественный,  невозмутимый  дух  -  как  непоколебимое
спокойствие, которое, согласно верованиям бирманцев, охватывает место, где
спит Будда. На востоке  начинался  гигантский  склон  безымянной  вершины,
через ущелье в нем  мы  пришли  сюда.  Вершина  была  увенчана  серебряной
шапкой, усаженной бледными изумрудами,  -  это  снежные  поля  и  ледники.
Далеко на западе другой серо-красный гигант вздымался, закрывая  выход  из
долины. На севере и юге  горизонт  представлял  хаотическую  линию  башен,
шпилей, минаретов, ступенчатых, куполообразных, и каждый  увенчан  короной
из серебра и зелени вечных снегов и льда.
     Вся  долина  представляла  собой  непрерывное  поле  голубых   маков,
блистающее под утренним небом середины июля. Маки на мили  тянулись  вдоль
пройденной нами тропы и уходили вперед на  мили,  которые  еще  предстояло
пройти.   Они   кивали,   склонялись   друг   к   другу,   казалось,   они
перешептываются,  вот-вот  поднимут  головы   и   посмотрят,   как   толпа
миниатюрных лазоревых фей,  посмотрят  полуозорно,  полудоверчиво  в  лица
охраняющих их венценосных гигантов. И  когда  поднимался  легкий  ветерок,
маки,  казалось,  сгибаются  под  легкой  походкой  невидимой   торопливой
принцессы.
     Как обширный молитвенный ковер, сапфировый, шелковый,  маки  тянулись
до серых подножий гор. Между их южной оконечностью и толпящимися вершинами
виднелся ряд поблекших коричневых низких холмов - будто увядшие и  усталые
старики в коричневой одежде,  лежат,  согнув  спины,  спрятав  лица  между
вытянутыми руками, упираясь ладонями в землю и касаясь ее лбом, - лежат  в
бессмертной позе преклонения.
     Я почти ожидал, что они встанут, - и тут на одном  каменистом  склоне
появился человек, неожиданно, с той внезапностью, в какой этих широтах при
необычном свете возникают предметы. Он стоял, разглядывая наш лагерь; и  в
это время рядом с ним показался нагруженный пони и  тибетский  крестьянин.
Первый помахал рукой и большими шагами начал спускаться с холма.
     Когда он приблизился, я внимательно разглядел его. Молодой гигант, на
добрых три дюйма  выше  шести  футов,  энергичная  голова  с  непослушными
черными волосами; приятное чисто выбритое лицо американца.
     - Я Дик Дрейк, - сказал он, протягивая  руку.  -  Ричард  Кин  Дрейк,
недавно военный инженер в армии дядюшки Сэма во Франции.
     - Меня зовут Гудвин, - я взял протянутую  руку,  тепло  пожал  ее.  -
Доктор Уолтер Т. Гудвин.
     - Ботаник Гудвин? Я вас знаю! - воскликнул он. - Вернее, знаю о  вас.
Мой отец восхищался вашими работами. Вы его знали, профессор Элвин Дрейк.
     Я кивнул. Итак, он сын Элвина Дрейка. Я знал, что Элвин умер  за  год
до начала этого моего путешествия. Но что его  сын  делает  в  этой  дикой
местности?
     - Гадаете, откуда я взялся? - ответил он на мой невысказанный вопрос.
- Короткая история. Война кончилась.  И  я  ощутил  непреодолимое  желание
какой-то перемены. И не смог придумать ничего более иного,  чем  Тибет.  Я
всегда хотел там побывать.  Ну,  и  поехал.  Решил  пробиться  напрямик  в
Туркестан. И вот я здесь.
     Молодой гигант сразу мне  понравился.  Несомненно,  подсознательно  я
ощущал необходимость в товарище. И даже подумал, возвращаясь с ним в  свой
маленький лагерь, не согласится ли он участвовать в моих путешествиях.
     Я хорошо знал труды его отца, и хотя меньше всего можно было ожидать,
что у Элвина Дрейка, сухого, чопорного, всегда погруженного в свои  опыты,
родится  такой  крепкий  сын,  я  подумал,  что  иногда   наследственность
совершает чудеса.
     Почти с благоговением слушал он, как я  инструктировал  Чу  Минга  по
поводу ужина, и потом  постоянно  поглядывал  на  китайца,  возившегося  с
кастрюлями.
     Пока готовилась еда, мы поговорили - немного и поверхностно,  обычные
новости и сплетни, какими делятся путешественники, встречаясь в  пустынных
местах. Но когда он расправлялся с приготовленными Чу Мингом  блюдами,  на
лице Дрейка появилось задумчивое выражение.
     Он вздохнул, доставая трубку.
     - Повар чудо, а не повар. Где вы его нашли?
     Я коротко рассказал ему.
     Потом мы замолчали. Неожиданно солнце скрылось  за  плечом  каменного
гиганта, охраняющего западный вход в долину; в долине  быстро  темнело,  в
нее вливался поток кристально-ясных теней. Это прелюдия  к  чуду  неземной
красоты, такого не увидишь нигде больше на Земле - закат в Тибете.
     Мы выжидательно смотрели на запад. Легкий прохладный ветерок подул со
склонов, как посыльный, пошептался с кивающими маками, вздохнул и  улетел.
Маки застыли. Высоко над головами засвистел коршун. И, будто по сигналу, в
западной части неба стали ряд за рядом  появляться  легкие  облака,  ныряя
головами вперед в путь заходящего солнца. И цвет их постепенно  менялся  -
от пятнисто-серебряного до светло-розового, доходя до глубокого алого.
     - Небесные драконы пьют кровь заката, - сказал Чу Минг.
     Как  будто  огромный  хрустальный  шар  опрокинулся  над  небом,  его
голубизна быстро сменилась  ясным  сверкающим  янтарем,  а  потом  так  же
стремительно  -  блистающим  фиолетовым  цветом.  Долину   залило   мягкое
зеленоватое освещение.
     И в этом свете крутые скальные откосы, как заколдованные, стали вдруг
сплющиваться.  Они  заблестели  и  одновременно  устремились  вперед,  как
огромные ломти бледно-изумрудного гагата, прозрачные, светящиеся, будто за
ними вспыхнуло кольцо маленьких солнц.
     Свет  потускнел,  горы  накинули  на  могучие  плечи  одеяния   цвета
аметиста. И тут с каждой покрытой снегом и  ледниками  вершины,  с  каждой
башни, минарета, шпиля брызнули разноцветные лучи,  целая  армия  радужных
призматических сияний, какой-то упорядоченный хаос радуг.
     Большие и  маленькие,  переплетающиеся  и  движущиеся,  они  окружили
долину невероятно прекрасным поясом, как будто сам бог света прикоснулся к
вечным скалам и вызвал их сверкающие души.
     По  темнеющему  небу  пробежала  розовая  полоска  живого   света   -
совершенно необычный чистый луч, при виде которого  у  наблюдателя  всегда
перехватывает горло, этот луч тибетцы называют тинг-па. Какое-то мгновение
розовый палец указывал на восток, затем изогнулся и медленно разделился на
шесть сверкающих розовых лент, медленно начал спускаться к восточной части
горизонта, где навстречу ему вспыхнуло туманное пульсирующее свечение.
     Я услышал, как Дрейк  с  трудом  перевел  дыхание.  Самому  мне  тоже
перехватило горло.
     Шесть лент раскачивались, двигались  из  стороны  в  сторону  по  все
увеличивающейся дуге, как будто свисают со скрывшегося за горизонтом шара,
который их породил, как маятники.
     Все быстрее и быстрее раскачивались шесть лучей - и затем  распались,
разделились, будто их сжала и разорвала невидимая гигантская рука.
     Какое-то  мгновение  оборванные  концы   бесцельно   дрожали,   потом
повернули вниз, устремились на восток, в хаос вершин, и быстро исчезли. На
долину опустилась ночь.
     - Боже! - прошептал Дрейк. - Как будто кто-то протянул  руку,  дернул
эти лучи и стащил их вниз - как ниточки.
     - Я тоже видел, - я недоумевающе пожал плечами. -  Видел.  Но  раньше
никогда подобного не было.
     - Целенаправленно, - прошептал Дрейк, - сознательно. Как будто кто-то
потянулся, поиграл лучами, разорвал  их  и  потащил  вниз,  словно  ивовые
прутья.
     - Это дьяволы, которые живут здесь, - дрожа, сказал Чу Минг.
     - Какой-то магнитный феномен. - Я  был  сердит  на  себя  за  приступ
паники. - Луч может изменить свое  направление,  проходя  через  магнитное
поле. Конечно, так оно и было. Несомненно.
     - Не знаю. - В голосе Дрейка звучало сомнение. - Нужно очень  сильное
магнитное поле, чтобы сделать это. Трудно себе представить. - Он  вернулся
к своей первой мысли. -  Но  это  было...  так  чертовски  сознательно,  -
повторил он.
     - Дьяволы... - бормотал испуганный Чу Минг.
     - Что это? - Дрейк схватил меня за руку и указал на  север.  Пока  мы
говорили, там появилась глубокая чернота, черный омут,  на  фоне  которого
чуть виднелись слабо светящиеся вершины.
     Гигантское туманно-зеленое огненное копье взметнулось из этой черноты
и устремилось к зениту; вслед за ним в небо взлетел  целый  лес  копий,  и
темнота стала будто черной рукой, держащей тысячу огненных копий.
     - Заря, - сказал я.
     - Да уж, мощная должна быть, - пробормотал Дрейк,  внимательно  глядя
на нее. - Вы заметили большое пятно на Солнце?
     Я покачал головой.
     - Больших я не видел. Вначале заметил на  рассвете  утром.  Зажигалка
для зари, это пятно. Я вам говорил... вы только посмотрите!  -  воскликнул
он.
     Зеленые  копья  отступили.  Чернота  сжалась   -   и   вдруг   начала
пульсировать волнами свечения, проникнутого полосками  сверкающих  вихрей,
словно бесчисленное войско танцующих светлячков.
     Все  выше  поднимались  валы,   фосфоресцирующе-зеленые   и   радужно
фиолетовые, призрачно желтые и  металлически  шафрановые,  как  светящийся
пепел от роз, потом они дрогнули, раскололись  и  образовали  великолепный
гигантский искрящийся занавес.
     Из-за  этого  колеблющегося  дрожащего  занавеса  появилось  обширное
световое кольцо. Вначале туманное, но постепенно  края  его  стали  резче,
пока в северной части неба не образовался великолепный круг  из  холодного
пламени. И вокруг него начала сворачиваться заря.
     Складки занавеса со всех сторон устремились  к  кольцу,  складываясь,
сгибаясь, они кипели, как пена на краю котла, а потом устремлялись внутрь,
как будто изо рта Эола; на знаменитой старой картине бог  сидит,  выдувает
изо рта ветры, обвевающие землю, и втягивает их обратно.
     Да, в  кольцо  рта  устремилась  заря,  образовав  сверкающий  столб,
достающий до земли. И тут же туман затянул небо,  скрыв  этот  невероятный
водопад.
     - Магнетизм? - прошептал Дрейк. - Думаю, нет!
     - Это в том месте, где разорвался тинг-па; и втянули его так же,  как
лучи, - сказал я.
     - Целенаправленно, - проговорил Дрейк.