шляпе, свободно
владеющий местным говором. - Мы тут с коллегой... того... хотим крутить
фильм. Документальный фильм о молебне. А вы нам мешаете. Даю десять
суремов, если вы добровольно удалитесь с холма. Согласны?
  По голосу, по выражениям, по всем манерам Дуванису показалось, что он
где-то уже видел этого человека в соломенной шляпе. Но бородка... Нет,
таких бородок никто в Марабране не носит... Так и не узнав своего хозяина,
фабриканта Куркиса Браска, Дуванис закидывает руки за голову и насмешливо
отвечает:
  - Пятьдесят суремов - вот цена моего покоя, ведеор!
  К его безмерному удивлению, сухощавый человечек без возражений вынимает
бумажник и дает ему ассигнацию в пятьдесят суремов.
  - Берите и уходите! Мы спешим!..
  Пораженный Дуванис машинально берет деньги и уходит вниз с холма,
придерживаясь тенистой шеренги кипарисов. Внизу он вновь ложится на траву
и размышляет о том, какие, должно быть, сумасшедшие деньги зарабатывают
эти киношники, если без разговоров выдали ему сумму, за которую у себя на
заводе ему пришлось бы отработать целых две смены...
  - Чудо номер один! - улыбается он, щупая в кармане хрустящую бумажку. -
Вот Калюни моя обрадуется!..
  Яростное солнце поднимается все выше. Синяя небесная эмаль по-прежнему
чиста и невозмутима. В жухлой траве сонно стрекочут насекомые. Где-то в
отдалении слышится заунывное пение молящихся... Веки Дуваниса тяжелеют, их
смежает приятная дремота...


  ЧУДО НАД МАРАБРАНСКИМИ ПОЛЯМИ


  Проходит с четверть часа... Внезапно, сквозь горячую пелену сладкого
забытья, Дуванис чувствует, что жара спала и повеял свежий, прохладный
ветерок. Охваченный странной, подсознательной тревогой, он открыл глаза.
  Над безбрежной равниной сгущаются багровые сумерки... Неужели уже так
поздно?! Неужели он проспал до самого вечера?! А как же молебен?! Как же
его выступление перед односельчанами?!
  Дуванис с волнением прислушивается... Нет, еще не поздно!.. Со стороны
полей до него доносится неистово-исступленное пение богомольцев. Нe пение
даже, а вопли, крики, рыдания, то и дело прерываемые яростным "ашем
табар"... Да, молебен достиг своего апогея, но еще не окончен. Это ясно...
Но в таком случае почему же так быстро наступает темнота?
  Дуванис с недоумением смотрит в небо. Еще недавно такое чистое, оно из
конца в конец застлано низко нависшими красноватыми тучами. Тучи медленно
разбухают, наливаются зловещим багрянцем, а в одном месте, почти прямо над
холмом, они сбились в неистово крутящиеся чудовищные клубы.
  Порывы холодного ветра становятся все сильнее. Кипарисы раскачивают свои
высокие кроны и тревожно шумят. На равнине крутятся яростные вихри,
поднимая к небу черные столбы пыли...
  Дуванис рывком вскакивает на ноги и бегом огибает холм, чтобы поскорее
увидеть толпу своих молящихся односельчан. Он не думает в эту минуту о
чуде и не испытывает ни малейшего страха. Ему просто хочется разыскать
Калию и помочь ей добраться до дому.
  Но не успел он сделать и двадцати шагов, как все вокруг превратилось в
настоящий кромешный ад.
  С вершины холма брызгает острый зеленый луч. В тот же миг все небо, от
горизонта до горизонта, вспыхивает ярким пламенем и освещает равнину
удивительным красным светом. Проходит секунда, другая, свет быстро
меркнет, тучи становятся лиловыми, потом черными, и вдруг сразу падает
глубокая, чернильная темнота. Дуванис замирает на месте, не зная, что
теперь делать.
  Где-то в отдалении слышатся пронзительные вопли ужаса, душераздирающий
женский визг, крики подростков, топот сотен ног обезумевших от страха
богомольцев... Прямо по полям убегают они в деревню, потрясенные размерами
бедствия, вызванного их молитвами...
  После короткого напряженного затишья налетает сумасшедший шквал холодного,
пронизывающего ветра. Одновременно с ним на небе вспыхивает ослепительно
яркая, чудовищная змея. Она вспарывает весь небосвод от края до края и на
мгновение освещает фантастическим белым светом всю необъятную равнину. И
тут же раздается грохот, ужасный, неслыханный, словно вся вселенная
раскалывается на куски и низвергается в бездну. Грохот еще не умолк, а уж
с неба на землю обрушивается сокрушительный ливень. Это не отдельные, хотя
и густые, струи, а мощные каскады воды, настолько плотные и упругие, что
сквозь них нелегко пробиваться. Ливень с шумом и плеском терзает землю,
невидимые тучи то и дело изрыгают хвостатые молнии и сотрясают тьму
оглушительными, раскатистыми громами...
  Дуванис в одну секунду промок до нитки. Ошеломленный, потрясенный, он с
минуту стоит на месте, глядя в темноту расширенными глазами и
прислушиваясь к устрашающему голосу небывалой грозы. Потом из горла его
вырывается крик:
  - Калия! Калия! Калия!
  И он тут же со всех ног бросается бежать дальше.
  Несколько раз его сшибали стремительные потоки, катящиеся со склонов
холма. Он падал в их грязные волны, по самые локти погружал руки в вязкую
глину, но, извиваясь всем своим гибким и сильным телом, снова вскакивал и,
оглушенный, полузахлебнувшийся, продолжал бежать, сам не зная куда...
  Неожиданно Дуванис с разбегу врезался во что-то мягкое, живое.
Оттолкнувшись от невидимого препятствия, он теряет равновесие, падает, но
в тот же миг его подхватывают чьи-то крепкие руки и над самой его головой,
перекрывая шум ливня и раскаты грома, раздается спокойный, звучный голос:
  - Тише, дорогой, тише! Сейчас вся эта музыка прекратится... Дай-ка я тебя
укрою!..
  Дуванис чувствует, как на спину его ложится тяжелая, плотная ткань. Он
приникает к широкой груди незнакомца и затихает, еле дыша от усталости и
пережитого-волнения...
  Несколько минут проходит в молчании. Ливень заметно идет на убыль, гром
грохочет все реже и реже...
  Немного отдышавшись и успокоившись, Дуванис спрашивает:
  - Кто вы, ведеор? По голосу вы показались мне нездешним...
  - А я и есть нездешний! - густо рокочет незнакомец.
  Больше он ничего не говорит, а Дуванис считает неудобным приставать к нему
с расспросами. Так они и стоят, тесно прижавшись друг к другу, чуть ли не
по колено в жидкой грязи, пока не умолкают наконец последние шумы грозы.
Дождавшись наступления полной тишины, незнакомец, укрывший молодого
рабочего, говорит:
  - Ну вот и все кончено! Вылазь, сурок, из норы!
  С этими словами он откинул с Дуваниса свой тяжелый плащ...
  В первое мгновение Дуванис был ослеплен резким переходом от кромешной тьмы
к яркому блеску летнего дня и невольно заслонил глаза рукой. Но потом,
привыкнув к свету, он видит чистую небесную лазурь без единого облачка,
видит веселое знойное солнце, видит птиц в полете... Он смеется от
удовольствия. Однако смех тут же замирает у него на губах, когда он
переводит взгляд на поля.
  Собственно, никаких полей больше нет. Всюду, куда ни кинь взгляд,
простирается безбрежное месиво жидкой грязи. Посевов нет - они уничтожены.
  Дуванис со вздохом проводит рукой по щеке, размазывая по ней бурые
подтеки, и тут же впервые оглядывается на своего спасителя...


  ВСТРЕЧА БЕЗБОЖНИКА С БОГОМ


  Посреди размытого ливнем поля, прямо в луже, стоит грязный, растрепанный и
мокрый парень, с лицом каким-то взболтанным и поглупевшим от
беспредельного изумления. А в трех шагах от парня, в той же просторной
луже, задумчиво расхаживает взад-вперед высокий широкоплечий старец в
длиннополой голубой мантии, густо усыпанной невиданно крупными
бриллиантами. Смуглое выразительное лицо могучего старца обрамлено
влажными прядями белых волос, на грудь спадает окладистая белая борода.
Низ великолепной мантии сильно запачкан грязью и волочится по луже, а при
каждом повороте старца полы мантии расходятся и приоткрывают большие,
облепленные бурой глиной ступни в ременных сандалиях... Старец, кажется,
забыл о присутствии парня. Он очень внимательно и с глубокой серьезностью
обозревает погибшие поля, причем лицо его все более и более омрачается...
  Придя немного в себя после первого потрясения, Дуванис подходит к старцу,
почтительно прокашливается и произносит сдавленным голосом:
  - Простите, ведеор... Но вы... вы... кто же вы, собственно, такой?
  Старец тотчас же оборачивается к парню, и на его хмуром лице появляется
добродушная улыбка.
  - Я? Я бог единый, повелитель вселенной! - говорит он неимоверно густым,
приятно рокочущим басом.
  Дуванису показалось, что он ослышался.
  - Как вы сказали, ведеор? - переспрашивает он, ободренный улыбкой
удивительного старца.
  - Я сказал, что я бог! - повторяет старец, откровенно наслаждаясь
изумлением молодого человека.
  - Это, что же, фамилия у вас такая, да? - продолжает выпытывать Дуванис,
не будучи в силах поверить в прямой смысл услышанного ответа.
  - Зачем фамилия! Я просто бог, - с бесконечным благодушием рокочет старец.
- Иначе меня еще называют всевышним, вседержителем неба и земли, царем
небесным, создателем и повелителем вселенной и так далее... Но сокращенно
я называюсь богом единым.
  - Но ведь вы это несерьезно! Ведь этого не может быть! - восклицает
Дуванис, начиная подозревать, что старец его разыгрывает.
  - Почему же не может быть?! - искренне удивляется бог. - Все может быть,
дорогой мой юноша, а бог в особенности. Люди так много толкуют о боге,
столько сил на него тратят, как же ему не быть после этого! К тому же ведь
бог всемогущий, значит, он может даже быть... Кстати, ты веришь в бога?
  - Вот еще! Конечно, не верю! - ни секунды не колеблясь, отрезает Дуванис.
  - Молодец! Честное слово, молодец! - смеется старец. - Хвалю за
смелость!.. Но тем не менее я все же бог, и твое неверие, дорогой мой
юноша, ничего не может поделать с этим фактом... Однако, я тебе открылся,
а ты до сих пор не отдал долг вежливости. Как тебя-то зовут?
  Дуванис хитро глянул на старца и, укрепляясь все более в своем подозрении,
что это всего лишь какая-то странная игра, решил убедить бородатого
насмешника, что он, Дуванис, не какой-нибудь легковерный деревенский
простачок, и тем самым сразу разоблачить его. Поэтому на вопрос старца он
ответил так:
  - Вы утверждаете, ведеор, что вы бог, а сами спрашиваете, как меня зовут.
Это не вяжется. Если вы бог, вы должны знать все!
  Сейчас старичище в мантии сконфузится и признает себя побежденным! Дуванис
доволен собой и готов насладиться своей блестящей и быстрой победой. Но
старец и не думает конфузиться. Напротив, он по-прежнему самоуверен, он
веселится, он громоподобно хохочет и сквозь смех гремит своим удивительным
басом:
  - Остер! Ох и остер!.. Нет, ты мне положительно нравишься, милый юноша!..
Ведь как отбрил! Сам должен знать, коли бог!.. Правильно, правильно! И
трудно что-либо возразить!..
  Потом, насмеявшись, спокойно поясняет:
  - Всеведение, друг мой, действительно один из признаков, которым люди в
силу невоздержанности своей наделяют бога. Но всеведение абсурдно по сути
своей, оно невозможно. Даже если бы существовал настоящий бог, создатель и
повелитель вселенной, он не мог бы быть всеведущим! А я... впрочем, позже,
позже! Это слишком долго объяснять. Бери пока на веру, милый юноша. Да, я
бог, но вместо немыслимого всеведения я обладаю лишь неким себяведением,
то есть знанием своей собственной сущности. А в остальном я, пожалуй, даже
менее сведущ, чем любой, из людей. Вот пока и все. А теперь не упрямься и
скажи, как тебя зовут!
  - Хорошо, ведеор бог. Меня зовут Дуванис Фроск. Я работаю слесарем на
заводе Куркиса Браска в Марабране.
  - Куркиса Браска? Знаю, знаю! - Бог нахмурился, словно вспомнил о чем-то
неприятном, но тут же отогнал досадную мысль, и чело его снова
разгладилось. - Очень мило, очень приятно... Ты, Дуванис, первый человек,
с которым мне довелось познакомиться. Надеюсь, что именно поэтому мы
останемся с тобой друзьями, несмотря на твое столь решительное отрицание
моей скромной особы. Отрицать, голубчик, всегда легче, чем докапываться до
самых корней истины. Ты не согласен со мной?..
  - Не знаю... Мне все это непонятно, ведеор. Называете себя богом... Да и
вообще, будь вы какой ни на есть бог, разве вы стали бы со мной
разговаривать так запросто?
  - А почему бы и нет?
  - Ну как же! Ваш сынок - если вы, конечно, в самом деле бог - ваш сынок,
гросс сардунский, не стал бы со мной так вот разговаривать и шутить. Я
ведь коммунист и безбожник, а сын божий, что сидит в Гроссерии, только и
мечтает о том, как бы всех коммунистов вывести под корень... Вот почему я
и теперь еще думаю, что вы скорей всего не бог, а так только,
прикидываетесь богом или просто шутите надо мной...
  - Нисколько я не шучу. Какие тут могут быть шутки?! Я сам, голубчик, не
меньше твоего озадачен своим собственным возникновением на этой несчастной
равнине... А простота моя вполне естественна. Ведь вся моя сущность, милый
ты мой Дуванис, проста, как репа. Любой человек, хотя бы и ты например, в
тысячу раз сложнее меня. Я и образовался-то каких-нибудь четверть часа
тому назад, во время грозы...
  - Ну, хватит мутить! - прерывает Дуванис бога, озаренный неожиданной
догадкой. - Вы, ведеор, настолько же бог, насколько я гросс сардунский!
Теперь мне все понятно! Вы заодно с теми киношниками, что устроились вон
там на холме снимать молебен! Сознайтесь, что я угадал!
  - Какие киношники? Где? - недоумевает бог.
  - А вон там, на холме, с машиной! До сих пор еще не уехали!
  И Дуванис торжествующе указывает старцу на вершину холма, где между
кипарисами виднеется черный лоршес и две копошащиеся возле него фигурки.
  Старец, заслонившись ладонью от солнца, пристально всматривается в холм и
вдруг, гневно сверкнув очами, раскатисто грохочет:
  - Это они! Это определенно они! Я знал, что они где-то тут, поблизости!..
О мерзавцы! О негодяи!.. Идем, Дуванис, я поговорю с ними, с этими твоими
киношниками!
  - Минутку, ведеор! Они мне тоже не понравились... Но у меня есть вопрос.
Можно?
  - Говори!
  - Вы не видели случайно, ведеор бог, куда подевался народ из нашего села?
Они молились где-то тут, неподалеку, и вдруг словно их водой смыло!..
  - Чтобы ответить на сей вопрос, милый Дуванис, вовсе не нужно быть богом.
Достаточно быть наблюдательным человеком. Твои односельчане при первом же
признаке надвигавшейся грозы обратились в бегство. Теперь, поди, сидят по
своим дворам и сушат на солнце одежду... А вон виднеются и остатки их
молебна!
  В самом деле, не далее чем в сотне шагов Дуванис видит торчащие из грязи
палки с тряпками, потухшие факелы, рукоятки зонтиков и другие предметы,
оброненные сельчанами в минуту панического бегства.
  Дуванис окончательно успокаивается: значит, Калия дома!..
  - Ну идемте, ведеор бог, к вашим коллегам!
  - Идем, друг мой!
  Старик и Дуванис покидают теплую лужу и принимаются усердно месить грязь,
направляясь к холму...


  ЧУДОТВОРЦЫ СПАСАЮТСЯ БЕГСТВОМ


  Протер-секретарь был крайне недоволен сфабрикованным чудом. Не в меру
обильный ливень оказался не благодеянием для края, а самым ужасным
бедствием.
  Красавцы кипарисы почти полностью лишены своего зеленого покрова. По
склонам холма словно прошелся кто-то гигантским плугом, до того они
изгрызаны мощными потоками воды. Поля превратились в бурое пузырящееся
болото, которое теперь под палящими лучами солнца курится легкими струями
пара.
  - Вы перестарались, ведеор Браск! - заявляет протер, обозрев с холма всю
эту удручающую картину опустошений. - Сын божий не признает такого чуда!
  - Признает! - уверенно отзывается Куркис Браск, продолжая свою возню над
упаковкой частей большого аппарата "ММ-222" в багажник автомашины. -
Признает, дорогой протер, потому что я свою работу выполнил честно!..
  - Да вы поглядите, что вы тут натворили!
  - А что такое? Слишком много воды? Я тут ни при чем. Сила выброса
конкретных форм из ментогенного поля прямо пропорциональна интенсивности
полевого излучения. Таков закон природы... Сколько вы собрали молящихся?
  - Не знаю точно... Но, кажется, не меньше ста тысяч...
  - Что? Сто тысяч?.. Ха-ха-ха!!! Если бы вы, ваше беспорочество, удвоили
это число, у нас получился бы прекрасный маленький потоп и из ваших
богомольцев ни один не добрался бы до дому - их всех бы унесло в море!.. Я
просил у вас десять, от силы пятнадцать тысяч молящихся, а не сто! Это
вам, дорогой протер, придется отвечать за такой перегиб!
  Секретарь сына божьего сражен столь веским аргументом.
  - В здешней провинции так много коммунистов, ведеор Браск, - бормочет он
растерянно, - что я велел на всякий случай собрать более ста тысяч
богомольцев. Я был уверен, что коммунисты будут агитировать за бойкот
молебна... Я думал, что после их агитации у меня останется как раз нужное
количество... Я не предполагал...
  - "Думал", "предполагал"! Не думать надо было, ваше беспорочество, а
соображать. В серьезном деле нельзя без соображения! - насмешливо бросает
фабрикант и продолжает заниматься своим делом.
  Протер передернул плечами: до чего же неотесан этот марабранский мужлан!..
Да и непривычный гражданский костюм кажется вдруг протеру ужасно тесным,
неудобным, унизительным...
  Оскорбленный вельможа Гроссерии отошел от машины и продолжал молча
осматривать окрестности. И тут он заметил неподалеку от холма странную
фигуру человека в ослепительно сверкающем одеянии, а рядом с ним еще одну
фигуру, поменьше, полуголую, грязную и взлохмаченную...
  - Взгляните-ка, ведеор Браск! Видите старика в сверкающем облачении? Вы
здешний, вам лучше знать местные обычаи. Как по-вашему, кто бы это мог
быть?
  Куркис Браск равнодушно глянул в указанном направлении, вытирая
испачканные руки клочком ветоши.
  Потом он с досадой пожал плечами и возвратился к машине.
  - Откуда мне знать, ваше беспорочество, что тут шляются за личности! Это
явно какой-то служитель божий, а значит, мне до него нет дела. Да и
вообще, персональную часть обеспечивали вы, сами и разбирайтесь в этих
типах! - бросает он на ходу через плечо своему расстроенному партнеру.
  - Нет, нет, он не похож на местных жителей...- вслух размышляет протер, не
отрывая взгляда от удивительного старца и совсем на сей раз не замечая
грубости фабриканта. - Духовным лицом он тоже не может быть, разве что
православным попом... Но откуда здесь может взяться православный поп?!
Странно, очень странно!.. И при этом, при этом у меня такое чувство,
словно я где-то уже его видел, где-то встречался с ним... Не нравится мне
это, видит бог единый, что не нравится... Послушайте, ведеор Браск!
Давайте отсюда уезжать, пока не вышло какой неприятности!
  - Не разводите панику, протер! Посмотрите на этот кисель вместо дороги.
Нам не добраться до шоссе, пока грязь не подсохнет. Загорайте пока, вы
ведь так мало бываете на воздухе! А на старика плюньте! Мало ли что за
старик...
  Вдруг протер срывается с места и, разбрызгивая лужи, бежит к машине. Лицо
его перекошено от страха, бородка так и прыгает.
  - Он идет сюда, ведеор Браск! Я не хочу с ним встречаться! Это пахнет
скандалом, очень большим скандалом! Нам нужно немедленно, сейчас же
уезжать!
  - Экий же вы трус, ваше беспорочество. Испугались какого-то незнакомого
старикашки! Сейчас я с ним поговорю по-нашему, по-марабрански!..
  Фабрикант одергивает свой пиджак, проверяет, держится ли приклеенная
бородка, раскуривает сигару и смело идет навстречу неведомым пришельцам.
  Старик в сверкающей ризе и перепачканный грязью молодой крестьянин в майке
в самом деле поднимаются по склону холма. Подпустив их шагов на двадцать,
ведеор Браск вынимает изо рта сигару и зычно кричит:
  - Эй, вы, что вам тут нужно?!
  Старик не отвечает и продолжает взбираться на холм.
  Крестьянин от него не отстает.
  - Вы оглохли?! - снова орет Куркис Браск. - Сюда нельзя! Здесь происходит
съемка фильма! Слышите! Уходите обратно!
  Однако и на сей раз старик не обращает ни малейшего внимания на грозные
окрики. Уставившись Куркису Браску в лицо огромными, пылающими, как угли,
черными глазами, он подходит все ближе и ближе, величественный,
невозмутимый, суровый...
  Протер не выносит блеска удивительной мантии и отворачивается. У него
т