отает так, как объяснял Сид, а он
сказал, что никогда не видел этого в натуре - только читал в инструкции. О
Боже!
     Но Брюсу и не нужно было бы этим заниматься (я уверена, так мне хором
сказали бы все мужчины на Станции), потому что у него есть  Лили,  которая
сделала бы эту работу за него, а она имела такую возможность точно так же,
как и любой из нас.  Лично  я  отношусь  очень  сдержанно  к  этой  теории
"женщина-безропотно-подчиняется-мужчине-от-которого-она-без-ума",       но
приходится признать, что в этом случае есть о чем поговорить. Поэтому  мне
казалось совершенно естественным, когда, не сговариваясь, мы  все  решили,
что результаты поисков ни Брюса, ни Лили мы не принимаем во внимание.
     Все  это  мы  продумали  и  остался  только  вариант  с  таинственным
незнакомцем, который каким-то образом проник в Дверь (как он умудрился это
сделать, не используя Хранитель?) или же  какой-то  невообразимый  тайник,
может даже вне самой Пустоты. Я знаю, что последний вариант исключается  -
ничего нельзя  выбросить  за  пределы  ничего  -  но  если  вам  захочется
подобрать пример чего-нибудь не весьма  приятного,  специально  созданного
для того, чтобы совершенно вас запутать, то это именно Пустота - туманная,
мутно вспененная, серая слизь...
     "Постой-ка секундочку, - сказала я себе, - и сосредоточься  на  этом.
Ведь это же должно было броситься тебе в глаза с самого начала".
     Что бы ни появилось из Пустоты, или, если быть точнее применительно к
нашему случаю, кто бы ни прокрался из нашей толпы к Хранителю, Брюс должен
был видеть. Он видел Хранитель поверх наших голов все время, и, что бы там
ни происходило, он это видел.
     Эрих мог бы и не видеть, даже после того, как влез на  бомбу,  потому
что он был занят своим актерством и большую часть времени  стоял  лицом  к
Брюсу, создавая образ народного трибуна.
     Но Брюс должен был видеть - если только он не был столь увлечен  тем,
что говорил...
     Нет, братцы, Демон - всегда актер, неважно, насколько он верит в  то,
что произносит, и никогда еще не существовало актера, который  не  заметил
бы мгновенно, что кто-то из публики вдруг начинает  разгуливать  во  время
спектакля.
     Так что Брюс все знал, и от этого он еще больше вырос в  моих  глазах
как актер, который заслуживал признания; ведь похоже, никому не  пришло  в
голову то, что сейчас осенило меня; либо же они перешли на его  сторону  и
поддерживают его.
     Но только не я - я так не играю. И кроме того, я  и  не  в  состоянии
этого сделать - я становлюсь сущей чертовкой.
     "Может быть, - сказала я себе, пытаясь ободрить, - наша Станция - это
преисподняя, - и добавила: Что  ж,  тогда  соответствуй  своему  возрасту,
Грета, твоим двадцати девяти годам - не знающим  сострадания,  не  имеющим
корней, не признающим правил".



                        11. ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ, 1917

               Ревет и поднимается огневой вал. Затем, неуклюже согнувшись
               С бомбами, ружьями, лопатками и боеприпасами
               Мужчины бегут, спотыкаясь, навстречу свирепому огню.
               Ряды серых бормочущих лиц, искаженных страхом,
               Они покидают свои окопы, взбираются наверх,
               А время безучастно и деловито тикает на кистях их рук.
                                                                     Сасун
                      [Сасун, Зигфрид (1886-1967) - английский поэт и
                      прозаик, в творчестве его сильны антивоенные мотивы]

     - Ну не надо, пожалуйста, Лили.
     - А я все равно буду, милый.
     - Драгоценная моя, очнись! Тебя не знобит?
     Я чуть приоткрыла глаза, с улыбкой солгала Сиду, крепко сцепила  руки
и стала наблюдать за нежной ссорой Брюса  и  Лили,  расположившихся  возле
контрольного дивана, и мне  страстно  захотелось,  чтобы  и  у  меня  была
большая любовь, которая скрасила бы мои невзгоды и дала бы  хоть  какую-то
замену утихшим Ветрам Перемен.
     Судя по тому, как Лили откинула  голову  и  выскользнула  из  объятий
Брюса, в то же время гордо и нежно улыбаясь, она выиграла спор. Он  отошел
на несколько шагов; достойно похвалы, что он не передернул плечами, глянув
на нас, хотя нервы его явно были не в порядке, и вообще было  похоже,  что
интроверсию он перенес  не  лучшим  образом.  Да  и  кто  из  нас  мог  бы
похвастаться обратным?
     Лили откинула руку на спинку дивана,  сомкнула  губы  и  окинула  нас
взглядом. Она перехватила  свою  челку  шелковой  лентой.  В  своем  сером
шелковом платьице без талии она выглядела не столько семнадцатилетней, как
ей хотелось, сколько маленькой девочкой, хотя  глубокий  вырез  на  платье
этому образу не соответствовал.
     Поколебавшись, ее взгляд остановился на  мне,  и  у  меня  зародилось
смутное предчувствие того, что нам предстоит, потому  что  женщины  всегда
выбирают меня в качестве конфидентки. Кроме того, мы  с  Сидом  составляли
центристскую партию в свежеиспеченной политической обстановке на Станции.
     Она глубоко  вздохнула,  выставила  вперед  подбородок  и  произнесла
голосом, который звучал чуть выше  и  еще  чуть  более  по-британски,  чем
обычно:
     - Сколько раз все мы, все девушки, кричали: "Закройте Дверь!"  А  вот
теперь Дверь закрылась крепко-накрепко.
     Я знала, что моя догадка верна, и у меня мурашки поползли по телу  от
смущения, потому что я представляю себе, что такое  влюбленность  -  когда
воображаешь, что ты стал другим человеком, и до смерти хочется жить другой
жизнью, и пленяет чужая слава - хотя ты этого и не сознаешь - и передавать
их послания друг другу, и как это может все изгадить. И все же, я не могла
не признать, что ее слова были не слишком плохи для начала - даже  слишком
хороши, чтобы быть искренними, в любом случае.
     - Мой любимый считает, что нам, может быть, все-таки удастся  открыть
Дверь. А я не верю. Ему кажется, что немного преждевременно  обсуждать  ту
странную ситуацию, в которую мы вляпались. Я так не считаю.
     У бара раздался взрыв хохота. Милитаристы прореагировали. Эрих  вышел
вперед, выглядел он очень довольным.
     - Ну а теперь нам предстоит выслушивать женские речи, - заявил он.  -
Что такое, в конце концов, эта Станция? Субботний вечерний кружок кройки и
шитья имени Сиднея Лессингема?
     Бур и Севенси, прервав свое хождение от бара  до  дивана  и  обратно,
повернулись к Эриху, и Севенси выглядел еще более громоздким, в нем как бы
стало еще больше лошадиного, чем у  сатиров  с  иллюстраций  в  книгах  по
древней мифологии. Он топнул копытом - я бы сказала, вполсилы - и заявил:
     - А-а... шел бы ты... бабочек ловить.
     Похоже, английскому он учился у Демона, который в жизни был  портовым
грузчиком  с  анархо-синдикалистскими  наклонностями.  Эрих   на   минутку
заткнулся и стоял, скаля зубы и уперев руки в боки.
     Лили кивнула сатиру и смущенно откашлялась. Она,  однако,  ничего  не
сказала; я видела - она что-то обдумывает,  лицо  ее  стало  некрасивым  и
осунувшимся, как если бы на нее дунул порыв Ветра Перемен, рот искривился,
будто она пыталась сдержать рыдание, но что-то все же прорвалось, и  когда
она заговорила, ее голос стал на октаву ниже и  звучал  в  нем  не  только
лондонский диалект, но и нью-йоркский тоже.
     - Не знаю, как вы ощутили Воскрешение, потому что я новенькая здесь и
я терпеть не могу задавать вопросы, но что до меня, так  это  была  чистая
пытка, и я только пыталась набраться духа и сказать Судзаку, что  если  он
не возражает, я предпочла бы оставаться  Зомби.  Пусть  даже  меня  мучают
кошмары. Но я все-таки согласилась на Воскрешение, потому что  меня  учили
быть вежливой и еще потому что во мне сидит какой-то непонятный мне демон,
который рвется жить. И я обнаружила, что ощущения  у  меня  все  равно  от
Зомби, хоть я и получила возможность порхать мотыльком, и кошмары  у  меня
все равно остались, разве что приобрели бОльшую реальность. Я снова  стала
семнадцатилетней девчонкой; и мне кажется, всякая женщина мечтает  вернуть
свои семнадцать лет - но ощущала я себя отнюдь  не  семнадцатилетней  -  я
была женщиной, умершей от нефрита в Нью-Йорке в 1929 году.  А  еще,  из-за
Большого Изменения, которое дало новое направление моей жизненной линии, я
оказалась женщиной, умершей от  той  же  самой  болезни  в  оккупированном
нацистами Лондоне в 1955 году, но только умирала я гораздо дольше,  потому
что, как вы можете догадаться, с выпивкой дело там обстояло куда хуже. Мне
пришлось жить с обоими  этими  наборами  воспоминаний,  и  Меняющийся  Мир
приглушил их не более, чем у  любого  другого  Демона,  насколько  я  могу
судить. И они даже не потускнели, как я  надеялась.  Когда  некоторые  мои
здешние приятели  говорят:  "Привет,  красотка,  что  такая  хмурая?"  или
"Классное у тебя платье, детка", я тут же переношусь на Бельвю и вижу свое
раздувшееся тело, и свет режет мне глаза ледяными иглами... или в  жуткую,
провонявшую  джином  ночлежку  Степни,  и  рядом  со  мной  Филлис   снова
выкашливает из себя остатки жизни... а в лучшем случае,  на  мгновение,  я
оказываюсь маленькой девочкой из Гланморана, глядящей на Римскую дорогу  и
мечтающей о прекрасной жизни, что ждет ее впереди.
     Я посмотрела на Эриха, вспомнив, что у него самого  позади  долгое  и
поганое будущее там, в космосе. По  крайней  мере  он  не  улыбался,  и  я
подумала, а вдруг он станет чуточку помягче, узнав, что есть и еще люди, у
которых было двойное будущее. Но навряд ли на него это подействует.
     - Потому что, видите ли, - продолжала истязать себя Лили, -  во  всех
трех моих жизнях я  была  девушкой,  влюбившейся  в  выдающегося  молодого
поэта, которого она никогда не встречала, кумира новой молодежи, и впервые
в жизни эта девушка солгала, чтобы вступить в Красный Крест и  отправиться
во Францию, чтобы быть поближе к нему. Она воображала всяческие  опасности
и чудеса, и рыцарей  в  доспехах,  и  она  представляла  себе,  когда  она
встретит его, раненного, но не опасно, с небольшой повязкой на  голове,  и
она поможет ему раскурить  сигарету  и  слегка  улыбнется,  а  у  него  не
мелькнет и тени догадки о том,  что  она  чувствовала.  Она  просто  будет
стараться изо всех сил и наблюдать за ним, в надежде, что и в  нем  что-то
пробудится... А потом пулеметы бошей скосили его под Паскендалем и никаких
повязок не хватило бы, чтобы ему помочь. У этой девушки время остановилось
на семнадцати годах; она совсем запуталась, пыталась ожесточиться,  но  не
очень в этом преуспела. Пыталась  спиться,  и  проявила  в  этом  заметный
талант, хотя упиться вусмерть не так просто, как кажется, даже если вам  в
этом помогает болезнь почек.
     - Но она выкинула трюк, - продолжила Лили. - ...Раздался крик петуха.
Она проснулась, и не ощутила той постоянной унылой мечты о смерти, которая
заполняла всю ее жизненную линию. Холодное раннее утро. Запахи французской
фермы. Она ощущает свои ноги - и они более совсем не  похожи  на  огромные
резиновые сапоги,  наполненные  водой.  Они  нисколечко  не  раздуты.  Это
молодые ноги. Сквозь маленькое окошко были видны верхушки деревьев - когда
станет светлее, можно будет разобрать, что это  тополя.  В  комнате  стоят
походные раскладные кровати, такие же,  как  та,  на  которой  лежит  она;
из-под одеял видны головы, одна из девушек похрапывает во  сне.  Раздается
отдаленный грохот, слегка дрожит стекло. Тут она вспомнила, что все они  -
медсестры  из  Красного  Креста  и  отсюда   до   Паскендаля   много-много
километров, и что Брюс Маршан должен умереть сегодня  на  рассвете.  Через
несколько минут, взбираясь по склону  холма,  он  попадет  в  поле  зрения
стриженого наголо пулеметчика, и тот слегка поведет стволом. Но  ей-то  не
суждено умереть сегодня. Она умрет в 1929 и в 1955 году.
     Она продолжала:
     - Она лежит, и рассудок покидает ее. Вдруг раздается скрип, и из тени
крадучись выходит японец с  женской  прической,  мертвенно-белым  лицом  с
выделяющимися на нем черными бровями. На нем  розовое  кимоно,  за  черный
пояс  заткнуты  два  самурайских  меча,  а  в  правой  руке  его  странный
серебряный пистолет. Он улыбнулся ей, как будто они брат и сестра и  в  то
же самое время любовники и спросил: "Voulez-vous vivre, mademoiselle?" Она
только изумленно таращила глаза,  а  японец  покачал  головой  и  повторил
по-английски: "Мисси хотеть жить, да, нет?"
     Лапища Сида обняла мои трясущиеся плечи. Меня всегда пробирает, когда
я слышу рассказ о чьем-либо Воскрешении, и хотя в моем случае все было еще
похлеще, фрицы там тоже фигурировали.  Я  надеялась,  что  Лили  не  будет
повествовать обо всех подробностях, и она не стала этого делать.
     - Через пять минут он ушел, спустившись по лестнице, более похожей на
трап, чтобы обождать внизу, а она в лихорадочной спешке одевалась.  Одежда
не подчинялась, она была как будто прорезинена и казалась испачканной, и к
ней было неприятно прикасаться.  Стало  светлее;  кровать  выглядела  так,
будто на ней кто-то по-прежнему спит, хотя там было пусто.  Ни  за  что  в
жизни она не согласилась бы протянуть руку и прикоснуться к  этому  месту.
Она спустилась вниз, и длинная юбка не мешала ей, потому что она  привычно
подбирала ее. Судзаку провел ее мимо часового, который  их  не  заметил  и
толстощекого фермера в рабочем халате, который кашлем и харканьем провожал
ночь. Они пересекли двор, залитый розовым светом,  она  увидела  взошедшее
солнце и поняла, что Брюс Маршан только что истек кровью.  У  ворот  стоял
автомобиль с громко тарахтящим мотором, видимо,  кого-то  ожидал.  У  него
были здоровенные колеса с деревянными спицами, покрытые грязью,  и  медный
радиатор с надписью "Симплекс". Но Судзаку  провел  ее  мимо,  к  навозной
куче, сделал извиняющийся жест и она вошла в Дверь.
     Я услышала, как Эрих заявил стоящим рядом с ним у бара:
     - Как трогательно!  Может,  и  мне  теперь  рассказать  всем  о  моей
операции? - но смеха не последовало.
     - Вот так Лилиан Фостер попала в Меняющийся  Мир  с  его  постоянными
ночными кошмарами, с  его  беспощадным  темпом  и  еще  более  беспощадной
усталостью. Я стала более живой, чем когда-либо прежде, но это была  жизнь
гальванизированного  трупа,  который  дергается  от   непрерывных   ударов
электрическим током; у меня не было ни желаний, ни надежд, а  Брюс  Маршан
казался дальше от меня, чем когда-либо прежде. И вот, не более шести часов
назад, в Дверь вошел Солдат в черной форме, и я подумала: "Этого не  может
быть, но как же этот  человек  похож  на  его  фотографии",  а  потом  мне
показалось, что кто-то произнес имя Брюс, а потом он закричал на весь мир,
что он - Брюс Маршан, и  теперь  я  знаю,  что  бывает  Воскрешение  после
Воскрешения - истинное воскрешение. О Брюс...
     Она посмотрела на него, а он смеялся и  плакал  одновременно,  и  вся
прелесть юности вернулась на ее лицо. Я подумала, что это  могло  бы  быть
из-за Ветров Перемен, но сейчас это невозможно. Не распускай слюни,  Грета
- бывают чудеса похлеще, чем Перемены. А Лили тем временем продолжала:
     - А потом Ветры Перемен затихли, когда Змеи испарили наш Хранитель, а
может девушки-призраки интровертировали его и исчезли  вместе  с  ним  так
быстро и незаметно, что даже Брюс не  заметил  -  это  лучшие  объяснения,
которые я могу предложить и не представляю, какое из них ближе к истине. В
конце концов, Ветры Перемен умерли  и  мое  прошлое  и  даже  мое  двойное
будущее стали легче переносимы, потому что есть человек,  который  поможет
мне перенести их, и еще потому что по крайней  мере  у  меня  теперь  есть
настоящее будущее, лежащее передо мной,  неизвестное  будущее,  которое  я
сама буду творить своей жизнью. О, разве вы не видите, что теперь она есть
у всех нас, эта великая возможность?
     - Ату суфражисток Сиднея и Союз трезвенниц-христианок! - провозгласил
Эрих. - Бур, может, ты  нам  сбацаешь  попурри  из  "Сердец  и  цветов"  и
"Вперед, воинство Христово"? Я глубоко  тронут,  Лили.  Где  можно  занять
очередь на Великое Любовное Приключение Столетия?



                        12. БОЛЬШИЕ ВОЗМОЖНОСТИ

                             Сейчас ноша не так  тяжела.  Если  бы  только
                          не добавившийся вес ошибок прошлого  и  опасений
                          за будущее.
                             Мне осталось  только  узнать,  как  закрывать
                          парадную дверь, ведущую в будущее и черный ход в
                          прошлое, а потом обустроиться в своем настоящем.
                                                         Неизвестный автор

     Никто не рассмеялся в ответ на эксцентричный сарказм Эриха, и все  же
я подумала, что конечно, он поганец, этот истеричный седой коротышка, но в
чем-то он прав - Лили сейчас здорово повезло, и она желает преподнести нам
это блюдо на тарелочке, но ведь любовь так не готовят и не сервируют.
     Относительно Хранителя  она  в  общем-то  высказала  неплохие  мысли,
особенно в том, что касалось девушек-призраков, которые в  принципе  могли
бы сделать интроверсию - это по крайней мере объяснило бы, почему не  было
никакого сигнала, всей этой ерунды из инструкции насчет мигающих огоньков.
И если что-то  исчезает  без  движения,  то  это  действительно  может  не
привлечь  к  себе  внимания.  Похоже,  что  и  все  остальные   над   этим
призадумались, потому что никто не отреагировал на злобную эскападу Эриха.
     Однако я так и не могла представить себе,  хотя  старалась  изо  всех
сил, куда же можно спрятаться в этом сером мешке Пустоты. Я  снова  начала
задавать себе всякие вопросы, и под конец решила: "Давай-ка,  Грета,  жить
своим умом. Надеяться можно только на себя".
     - Самое ужасное в жизни Демона - это то, что все  Время  находится  в
твоем распоряжении, - говорила Лили с улыбкой.  -  Ты  не  можешь  закрыть
черный ход во вчера или парадную дверь  в  будущее  и  просто  жить  своим
настоящим. Но сейчас это сделано для нас: Дверь закрыта, и нам не придется
больше перелицовывать свое прошлое или будущее. Ни Пауки, ни Змеи  никогда
не смогут найти нас; разве  приходилось  кому-нибудь  слышать  о  Станции,
которую нашли после того, как она пропала? И вот что говорили мне  знающие
люди. Интроверсия - это конец в  том,  что  касается  тех,  кто  находится
снаружи. Так что нам не угрожают ни Пауки, ни Змеи,  нам  не  нужно  снова
быть чьими-то рабами или врагами, и у нас  есть  Станция,  на  которой  мы
можем жить в новой жизни, Станция, полностью приспособленная для нас.
     Она сделала паузу.
     - Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? Мне это объяснили Сидней,
Бургард и доктор Пешков. Станция - это самообеспечивающийся аквариум,  как
и  космос.  Никому  не  ведомо,  сколь  долго  в   Большом   Времени   она
использовалась, причем на нее не завозили ни  крошки  новых  материалов  -
только  предметы  роскоши  и  людей  -  и  не  выбрасывали  ничего   после
использования.  Никому  не  известно,  сколько  еще   веков   она   сможет
поддерживать жизнеобеспечение. Я никогда не слышала, чтобы Малый Хранитель
мог испортиться. У нас есть будущее,  мы  в  безопасности,  насколько  это
вообще возможно. И у нас есть  Станция,  на  которой  мы  можем  жить  все
вместе.


     Понимаете, она была чертовски права, и я осознала, что все это  время
в глубине души у меня зрело убеждение, что мы или отравимся  чем-то,  если
немедленно не откроем Дверь - или еще  что-нибудь  стрясется.  А  уж  я-то
должна была знать, потому что мне пришлось  целых  сто  снов  провести  на
Станции без Двери, отсиживаясь в "лисьей норе". Мы  были  вынуждены  тогда
переключиться на замкнутый цикл жизнеобеспечения - и все было нормально.
     Ну а потом - так уж устроены мои мозги  -  я  попыталась  представить
себе последствия нашей совместной жизни, самих по себе, как говорила Лили.
     Перво-наперво я начала разбивать всех на па