полностью   лишившейся    всех    иллюзий
семнадцатилетней девицей, впервые по-настоящему махнувшей на себя рукой?
     Что-то коснулось моей руки. Илли, вытянув свое щупальце так, что  оно
стало похоже на мохнатую проволоку, возвращал мне перчатку, хотя мог бы  и
понять, что я в ней вовсе не нуждаюсь. Я отпихнула его,  про  себя  назвав
Илли линялым слабоумным тарантулом, и тут же почувствовала, что напрасно я
его обидела. Какое у меня право критиковать Илли?  Интересно,  намного  ли
лучше я проявила бы себя, доведись мне оказаться запертой  с  одиннадцатью
октоподами миллион лет назад? И коли на то пошло, что это я так  разошлась
со своей критикой?
     И все-таки я была довольна, что не участвую  в  вечеринке,  а  только
наблюдаю за ней. Брюс пил в одиночку у бара. Сид подходил  к  нему  и  они
пропустили по одной за компанию, и я слышала, как Брюс  декламирует  стихи
Руперта Брука, неспешные колючие строки: "For England's the  one  land,  I
know, Where men with Splendid Hearts may go; and  Cambridgeshire,  of  all
England, The Shire for Men who Understand"; я  вспомнила,  что  Брук  тоже
погиб совсем молодым на Первой мировой и  мне  стало  совсем  грустно.  Но
главным образом Брюс спокойно сидел и пил в одиночестве. Время от  времени
Лили бросала на него взгляд, останавливалась посредине танца и  заливалась
хохотом.
     Мне кажется, я все-таки разобралась, насколько это было  возможно,  в
"деле Брюса-Лили-Эриха". Лили всей душой жаждала свить гнездышко  и  ничто
иное не могло бы ее удовлетворить, а теперь она отправится  в  преисподнюю
своим собственным путем и, быть может, в третий раз умрет от  нефрита,  на
сей раз в Меняющемся Мире. Брюсу же гнездышко Лили было не так  уж  сильно
нужно; ему больше по душе был Меняющийся Мир и те возможности, которые  он
предоставлял для солдатской бравады и поэтического пьянства; идеи  Лили  о
космическом семени не соответствовали его представлениям о том,  как  надо
исцелять космос. Может быть, когда-нибудь он и поднимет  настоящий  мятеж,
но скорее всего, ограничится сочинением эпических поэм у стойки бара.
     Их с Лили вспышка страсти не угаснет полностью, неважно,  что  сейчас
это блюдо  смотрится  вполне  протухшим.  Любовное  ослепление  уйдет,  но
Изменения подчеркнут романтическую сторону; и когда они снова  встретятся,
это будет казаться им прекрасным приключением.
     Эрих вновь обрел своего "камерада", вполне его достойного, у которого
мужества и мозгов хватило на то, чтобы  обезвредить  бомбу,  которую  ему,
Эриху, хватило мужества привести в действие. Следовало бы  отдать  должное
Эриху за то, что ему хватило нервов довести нас до такой ситуации, что  мы
должны были либо найти Хранитель, либо  изжариться;  но  мне  трудно  даже
представить себе что-нибудь настолько противное, чтоб отдать ему.
     Но некоторое время назад я все-таки попробовала.  Я  подошла  к  нему
сзади и сказала:
     - Эй, как тут  мой  злючка-комендант?  Не  забыл  еще  свое  "und  so
weiter"? - а когда он обернулся, я скрючила пальцы и  дала  ему  пощечину.
Так вот я и приобрела синяк под глазом. Мод хотела было приложить  к  нему
электронную  пиявку,  но  я  предпочла  воспользоваться  носовым  платком,
смоченным в ледяной воде. Ну что ж, по крайней мере теперь и у Эриха  есть
свои царапины, не такие глубокие, как шрам,  который  он  сотворил  Брюсу,
зато их целых четыре. Надеюсь, они инфицированы - все-таки я не мыла  руки
после наших поисков. Впрочем, вроде бы Эриху нравятся шрамы.
     Среди тех, кто помог мне подняться после удара Эриха, был и Марк.
     - У тебя и на этот случай найдутся какие-нибудь омнии? -  буркнула  я
ему.
     - На какой случай?
     - Ну, обо всем, что тут с нами случилось, - раздраженно ответила я.
     На мгновение он вроде бы призадумался и затем сказал:
     - Omnia mutantur, nihil interit.
     - Что означает?
     - Все меняется, но ничего не пропадает, - ответил он.
     С такой прекрасной философией можно было бы  и  противостоять  Ветрам
Перемен. Правда, все это жуткая глупость. Интересно, Марк действительно  в
это верит? Хорошо бы мне в это уверовать. Иной раз я ловлю себя на  мысли,
какая же это безнадежная чушь - пытаться стать простым  скромным  Демоном,
пусть даже хорошей Развлекательницей. Тогда я говорю себе: "Такова  жизнь,
Грета. Придется тебе заставить себя полюбить все это". Но бывает так,  что
эта стряпня становится не очень-то съедобной.
     Снова что-то защекотало мою  ладонь.  Это  оказалось  щупальце  Илли;
усики на его конце распушились метелкой. Я хотела было отдернуть руку,  но
вдруг поняла, что лунатику просто стало одиноко.  И  покорилась  невесомым
паутинкам, сплетающимся в нити разговора перьев.
     И тут же услышала слова:
     - Тебе грустно, Греточка?
     Можете себе представить, я чуть  не  свалилась  на  пол.  Выходит,  я
начала понимать разговор перьев, который только что не знала совершенно и,
более того, я воспринимала его по-английски, что вообще  было  совершенной
бессмыслицей.
     Я подумала на миг, что Илли просто говорил, но сразу же осознала, что
этого не было; еще пару секунд я обдумывала возможность того, что  он  мне
это телепатировал, используя свои усики как  проводники.  И  только  потом
осознала, что же произошло на самом деле:  он  "печатал"  по-английски  на
моей ладони, как на клавиатуре своей скрипучки, а раз и  я  точно  так  же
играла на его клавиатуре, мой мозг автоматически  перевел  его  щекотку  в
слова.
     От этих размышлений мои мозги чуть не расплавились, но я была слишком
вымотана, чтобы возгордится своей догадливостью. Я  просто  откинулась  на
кушетке и предоставила мыслям течь самим по себе. Хорошо,  когда  с  тобой
есть кому поговорить, пусть это даже осьминог-недовесок, а когда  не  было
этого скрипа, речь его звучала не так глупо, и фразы стали суше и четче.
     - Ты опечалена, Греточка, потому что никак не можешь  понять,  что  с
нами происходит? - спросил Илли. - Потому что тебе никогда не стать никем,
кроме тени, воюющей с  тенями  -  и  пытающейся  полюбить  тени  во  время
передышек между боями? Пришло время понять, что в действительности  мы  не
ведем никакой войны, хотя все выглядит именно таким образом; на деле же мы
проходим некую эволюцию, хотя и не совсем того рода, который  подразумевал
Эрих.  Твой  землянин  полагал,  что  существует  слово,   которым   можно
обозначить это явление и теория, которой можно  его  объяснить  -  теория,
которая вновь и вновь возникает во многих мирах. Она  заключается  в  том,
что существует четыре уровня жизни: Растения,  Животные,  Люди  и  Демоны.
Растения - это связыватели энергии: они не могут двигаться в  пространстве
или во времени, но могут поглощать энергию и преобразовывать ее.  Животные
-  связыватели  пространства:  они  могут  перемещаться  в  нем.   Человек
(землянин или внеземлянин, лунянин или внелунянин)  связывает  время  -  у
него есть память. Демоны же - это четвертая стадия  эволюции,  связыватели
возможностей - могут воссоздавать целое из того, что могло бы быть  частью
этого целого, и в этом заключается их эволюционная функция. Воскрешение  -
это метаморфоза гусеницы в бабочку: существо третьего уровня вырывается из
куколки своей  жизненной  линии  в  жизнь  четвертого  уровня.  Прыжок  из
разорванного  кокона  неизменной  реальности  подобен   первому   движению
животного, когда оно перестает быть растением, и понятие Меняющегося  Мира
- это и есть то зерно истины, которое скрывается во многочисленных мифах о
бессмертии. Любая  эволюция  выглядит  вначале  как  война  -  восьминогие
враждуют  с  одноногими,  млекопитающие  борются  с  рептилиями.   И   это
неизбежная диалектика: имеется тезис - назовем его Змеи, - и  антитезис  -
Пауки;  в  конце  же  концов  получается  синтез,  когда  все  возможности
реализуются в одной окончательной вселенной. Война Перемен - это отнюдь не
слепое разрушение, как может показаться.
     Илли продолжал:
     - Не забудь, что Змея у вас является  символом  мудрости,  а  Паук  -
терпения. На самом деле эти два названия пугают вас, потому что с глубокой
древности вызывают смешанные ощущения ужаса и восторга.  И  не  удивляйся,
Греточка, диапазону моих мыслей и слов; у меня ведь, в некотором роде, был
миллион лет на изучение земных языков и мифов. Кто же на самом деле  Пауки
и Змеи, если понимать их как первых  связывателей  возможностей?  Кем  был
Адам? Кем был Каин? Кто такие были Ева и Лилит?  Связывая  все  возможное,
Демоны связывают также духовное с материальным.  Все  существа  четвертого
порядка существуют внутри и вне всех разумов,  они  наполняют  собой  весь
космос. Даже эта  Станция  по  своему  устройству  аналогична  гигантскому
мозгу: ее пол - это черепная коробка, граница пустоты -  это  кора  серого
вещества; да, даже Главный и Малый Хранители - аналоги шишковидной  железы
и гипофиза, которые можно считать ответственными за функционирование  всей
нервной системы. Таково реальное положение дел, Греточка.
     Илли завершил свой беззвучный монолог и  кончик  его  щупальца  вновь
превратился в мягкую подушечку, на которой я отстучала: "Спасибо,  папочка
Длинноног".
     Стараясь  переварить  то,  что  мне  только  что  рассказал  Илли,  я
оглянулась на шайку, столпившуюся вокруг рояля. Похоже, вечер  близился  к
завершению: по крайней мере некоторые начали откалываться  от  толпы.  Сид
переместился к контрольному дивану и начал готовиться к установлению связи
с Египтом. Марк и Каби, предвкушающие  грядущую  битву,  присоединились  к
нему; в глазах их уже видны были ряд за рядом конные Зомби-лучники, тающие
в грибовидном облаке. Я раздумывала о том, что  говорил  Илли  и  невольно
улыбнулась - похоже, мы обречены выиграть и проиграть все битвы.
     Марк, уже облачившийся  в  парфянский  костюм,  лицемерно  жаловался:
"Опять эти штаны!" и  вышагивал  взад-вперед,  напялив  коническую  шапку,
похожую на заросшее мехом мороженое;  бренчали  металлические  побрякушки,
нашитые на рукава. Коротким мечом с сердцевидной  гардой  он  повелительно
махнул в сторону Брюса и Эриха, предложив им пошевеливаться.
     Каби   отправлялась   на   операцию    в    старушечьих    лохмотьях,
предназначавшихся для Бенсон-Картера. Я даже чуть было не  посочувствовала
ей - как же, придется прятать такую грудь да еще и ковылять.
     Брюс и Эрих пока что не собирались подчиняться приказам  Марка.  Эрих
подошел к бару и сказал что-то Брюсу, и они вдвоем  направились  к  роялю,
Эрих похлопал Бура по плечу, наклонился к нему и что-то сказал; тот кивнул
и быстренько завершил "Лаймхаус блюз", а затем начал новую  пьесу,  что-то
медленное и ностальгическое.
     А Эрих с Брюсом обернулись к Марку,  призывая  его  присоединиться  к
ним, но на их улыбающихся лицах было написано, что  неважно,  подойдет  он
или нет: все равно их троица - легат, лейтенант и комендант - представляет
собой одно неразлучное целое. Тем временем Севенси  тискал  Лили  с  таким
неподдельным  энтузиазмом,  что  мне  даже  немного  стало  жалко   своего
воображения, понапрасну растраченного на его генетическое исследование.
     Эрих с Брюсом запели:

           Легионам пропащих, когорте обреченных,
           Нашим братьям в туннелях вне времени,
           Поют три Зомби, сопротивляющихся Переменам,
           похищенных у смерти и натасканных роботами,
           И ставших коммандос у Пауков -
           Готовых на убийство!
           Мы три слепые мыши, заблудившиеся во времени,
           Тише-тише-тише!
           Мы потеряли наше настоящее/сегодня и никогда его не найдем,
           Тише-тише-тише!
           Коммандос Перемен отправились покутить,
           Проклятые везде, где только возможно,
           Девушки-призраки, вспоминайте с добром о таких, как мы,
           Тише-тише-тише!

     Пока они пели, я бросила взгляд на свою пепельно-серую юбку, а  затем
на Мод и Лили и подумала: "Три серых шлюшки для трех черных гусар,  вот  и
все, на  что  мы  можем  рассчитывать".  Что  ж,  я  никогда  не  пыталась
прорваться вперед, выигрывать все забеги - мне это претит. Если хорошенько
подумать, нам ведь придется и выиграть, и проиграть  все  забеги  в  очень
долгой гонке, куда бы ни был проложен путь.
     И я отстучала Илли:
     - Таково реальное положение дел... Все в порядке, Паучок.